Cloude Guardian
Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Katekyo Hitman Reborn!
Основные персонажи: Джи (02), Хаято Гокудера (59)
Пэйринг: 0259 или Джи/Гокудера
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Драма, Психология, Повседневность, POV, AU, Songfic, Эксперимент, ER (Established Relationship), Учебные заведения
Предупреждения: OOC, Насилие, Инцест, Нецензурная лексика, Underage, Кинк
Размер: Драббл, 7 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание:
У нас с братом противоречивые отношения. Он не любит меня. Я терплю его. И больше о наших отношениях в школе и сказать-то нечего.
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Примечания автора:
Я никогда раньше столько не матерился. И точно не писал такого содержания работу от первого лица.
Меня можно извинить. Я был зол и распален настолько, что срывало крышу и ничего более мирного писать не хотелось. Хотелось именно так - с ударами, матами, насилием, разборками. Щепоткой ненависти и брезгливости.
И получилось это. Выставляю на ваш суд.
Оно могло бы выйти раньше. Но "ох уж эти беты!"
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________
Поговорим о парне, которого я люблю?
Я бы сказал, куда вам идти.
Но вы и так всю жизнь там живете. ©
Музыкальное сопровождение:
the GazettE — DEVOURING ONE ANOTHER
the Gazette — Pledge (piano cover version)
Ком. Ав.: Не пытайтесь повторить это дома, мать вашу!
Это был не первый раз, когда я встречался с ним взглядом.
Откровенно говоря, это даже был не первый раз, когда я хватал его за волосы и с характерным звуком отрывающегося от дырки слива вантуза, оттягивал свою головную боль от очередного ублюдка, который слюнявил губы моего младшего в школьном туалете, думая, что я не увижу или проигнорирую.
— Больной ублюдок! — кричит Хаято на весь коридор, и на нас пялятся десятки глаз.
Недолго пялятся, потому что от моей пощечины пошел тот звон, который говорит, сколько силы и выдержки в нее было вложено.
Или наоборот, несдержанности. Судя по тому, что брат устоял только благодаря моей поддержке и теперь ошалело моргал, превозмогая звон в ушах, все-таки второе.
Ненавижу эту мелкую тварь, которая, как продажная шлюха, позволяет засосать себя каждому второму новому знакомому.
На самом деле, мы всей семьей гадаем, не дал ли он кому-нибудь из этих знакомых отыметь себя под шумок. Я делать ставки не берусь — боюсь ошибиться и узнать, что остатками своих гениальных мозгов он не пользуется.
Звонок. Задумчиво потрогав сережку в ухе, задаюсь вопросом, отпустить ли своего младшего брата на пару или отпросить у учителя и устроить разнос. Неохотно, но выбираю первое; главным будет вовремя выудить его из класса, или череде блядских поступков не будет конца до самого позднего вечера, когда комендант при обходе бьет всех нарушителей своей тяжелой тростью, как бы отмечая их и делая «доступными для общественного осуждения».
Оттаскиваю младшего за ухо и вталкиваю в аудиторию, швырнув упавшую сумку в руки, киваю преподавателю, взглядом извиняясь и прося последить за главной моей занозой в жопе.
Старост судят строже, но, учитывая, что мелкого засранца только я и могу держать в более или менее стабильном состоянии таким вот образом, мне прощают вроде бы вообще не «педагогический подход».
Забрав из шкафчика свои книжки, иду в комнату отдыха — у меня как раз окно, есть чуть меньше полутора часов, прежде чем надо будет вновь надевать личину няньки.
Конспекты, которые не успел сделать ночью, пишутся неохотно — черт бы с ними, так запомню, если постараюсь, хотя из головы не уходит заносчивый и несколько гордый взгляд, когда Хаято, выбрав очередного «ухажера», позволяет тому начать делать первые поползновения в свою сторону; я уже успел сделать классификацию всех типов, которых подпускает к себе младший, и пришел к неутешительному выводу: мало того, что ориентация ярко-радужная в нежно-голубой горошек, так еще и вкус отсутствует напрочь.
На соседний стул шлепается мой напарник, раздраженно приглаживая взлохмаченные волосы; по зигзагообразному пробору, быстро зачесываемому блондином, уже знаю, кто его доставал.
— Опять Спейда из задницы вытаскивал? — Безумно хочется курить, даже губы зачесались и легкие зазудели. Поколебавшись, все же выуживаю пластмассовую банку и скотч, встаю на стол, заклеивая систему пожаротушения, в частности, ее датчик, мигающий красным огоньком с весьма неприветливым видом.
Сигарета, стрелянная у кого-то из своих, тонкая и с ментоловым шариком, который так весело щелкнул перед началом. Огонек зажигалки пожирает табак и бумагу, и первые же вдохи такого родного мне сизого дыма, отдающего горечью и ментолом, дают небольшое ощущение успокоения, позволяя немного отрешиться от своих же мыслей.
Сажусь на свое место, не забыв включить кондиционер, который разгонит сизые облака моей шалости, открываю окно. Алауди на мои действия смотрит с высшей степенью неодобрения, но расслабляется, когда ощущает приток свежего воздуха.
Усмехаюсь. Вот что значит человек с девизом по жизни «За ЗОЖ!»
Если сосредоточиться на конспектах и стряхивании пепла на выдранный листик, время летит незаметно, и вот уже короткий фильтр начинает оплывать и давать невкусный привкус дыму. Ругаюсь и тушу окурок, оставив черную полосу гари посреди пепла. Дальше дело за малым — свернуть и выкинуть, но я почему-то медлю и в конце концов выписываю не самое приличное слово. Играть в ассоциации с самим собой — нездорово, но тут в голову лезущее неприличное слово будто легло штампом поперек воображаемой фотографии в личном деле брата, и все стало в разы проще.
И воспринимать его такого вот, и плевать на то, что ублюдок меня не любит.
А ведь между ними никогда не было этой животрепещущей ныне в обществе темы, которую так любят обмывать, громко кричат о ней, стуча в грудь кулаками, как дублеры Кинг Конга.
«Настоящая семья».
Для меня и Хаято это определение и по сей день валялось где-то в пыльной картотеке под грифом «Секретно» во всю картонную обложку.
Я был ребенком от первого брака нашего отца. Хаято — от второго, более успешного.
И вроде как бы я должен был в свое время возненавидеть карапуза, разрушившего мою вполне счастливо проживавшую в Италии семью.
Но вышло совсем наоборот, и теперь, после небольшого пакта между моими родителями, я был далеко от узких мощеных улочек родного Неаполя, с его яркими домами всех форм и размеров, от лазурно-синего моря, ради одного вида которого уже можно было продать душу. Я был вдали от смотровых площадок на возвышенностях, от шумных толп неаполитанцев и таких далеких, но близких гор, я был вдали от тех обычаев и привычек, среди которых я вырос.
И был здесь, в Японии, уже три года, выучивая язык и порядки, испытывая скрытое отвращение к местной культуре и воспитанию.
Впрочем, это уже совсем другая история. Полагаю, я просто соскучился по дому, который так давно не видел.
Я вздохнул и повторил процедуру заклеивания системы пожаротушения, но уже в обратном порядке, после чего закрыл окно и выключил кондиционер.
Стало тихо.
Алауди, приколов к штанине булавку, быстро плел рисунок из узелков. Как ему это удавалось, для меня и по сей день было загадкой, но несколько фенечек уже несколько месяцев как красовались у меня на запястье, и их число продолжало расти.
Мы были просто студентами. Просто учились в закрытом заведении для юношей, просто были старостами и старались держать марку.
Так почему у меня во взаимоотношениях с братом такое дерьмо, которое не все взрослые с их опытом могут преодолеть? Почему этот мелкий ублюдок так себя ведет, когда мы на учебе?
Часы оттикали мое время до момента, когда пора подниматься и забирать брата, чтобы он не улепетнул куда-нибудь в слюнявый мир поцелуев взасос со всякими сопляками, или, что было бы еще хуже, со старшеклассниками. Потому что с этими придется драться всерьез, если какой-нибудь особенно на голову больной решит, что Хаято будет отличной подстилкой.
Звонок застаю уже возле аудитории, и стоит только показаться пепельной макушке — хватаю и утаскиваю с собой, на свою следующую пару.
Признаться, года три назад, когда я только поступил, было куда приятней брать его с собой. Очаровательный мальчишка был; немного угловат в свои годы, но умный и достаточно забавный, легко заводящийся уже тогда, встревающий в драки и получавший от меня нагоняи за порванные рубашки и распухшие от ударов скулы.
Я ведь когда-то учил его драться, и просто кулаками в уличных встрясках, и заставлял осваивать приемы из боевых искусств.
Кажется, именно сейчас младший решил показать, что он не только сосаться по углам может и позволять уводить себя в укромные уголки, каждый из которых я теперь знаю, — надо же было как-то утаскивать одну задницу от гормонально взбесившихся сосунков — но и помнит еще, как правильно бить.
Удар был хороший, кулак проехался по зубам и зацепил скулу, оставляя ощущение сильного давления. Только вот незадача — я ведь тоже не сидел сложа руки с тех пор, как поступил сюда и показал ему некоторые приемы.
Мой ответ ему был куда более ощутимым — клок волос остался в руке, а Хаято теперь зло шипел, сильно ударившись спиной и немного затылком о стену. Кругом зашептали, несколько парней младше задрожали и поспешили ретироваться от самого беспощадного старосты, который даже собственному брату не дает спуска.
— Поднимайся и идем, Золушка. На бал тебе сегодня не попасть, — негромко бросил я, смерив уничижительным взглядом зарвавшегося парня.
До конца занятий Хаято был тих и смирен, даже не обернулся в сторону свистящих ему в спину парней из той кучи дерьма, которая обычно тискала его в туалетах или пустых аудиториях.
Зато обернулся я — и показал недвусмысленный жест из двух пальцев, намекая, куда им стоит пойти, чтобы я сам не пошел к ним.
Меня даже поняли.
Плотно закрыв дверь в комнату, я ослабил узел своего давно смятого галстука. Хаято зашебуршал за спиной, разбирая сумку.
Здесь и сейчас, когда закрылась дверь, менялась та реальность, которую привыкли видеть все ученики школы.
Реальность, которую я однажды открыл для себя, та тонкая линия, за которой начинались вещи, о которых никому, кроме нас, знать не следовало.
Если взять покрепче и дернуть за плечо, можно увидеть, как Хаято кривит лицо от боли, понимая, что мы снова не в том мире, в котором жили с утра и до того момента, как я закрыл дверь.
Пощечина, затем — удар ладонью по губам.
Хаято смаргивает слезы и терпит, пока я ищу ватку и спирт, после чего протираю эти губы, рот этой бляди.
Ненавижу чужой вкус на этих губах и чужие слюни с микробами.
Раздеть этого засранца, полюбоваться на его стыдливый румянец и каменный стояк, на разведенные в приглашении ноги.
Уверен ли я, что Хаято не давал тем ублюдкам себя трахнуть в зад? Конечно. Ведь, чтобы не допустить такого, я и ставлю ему стержень, а в задницу каждое утро проталкиваю шарик вибратора.
Трахать моего младшего брата полагается только мне, и кончать от должен только подо мной.
А то, что он вытворяет днем — просто попытка взбесить меня, чтобы я, открывший в нем любовь к подобным извращениям, дал ему еще больше боли. Заставил скулить, растоптал гордость, подмял под себя — и тогда до утра эта сучка будет жарко тереться телом о мое, клясться в верности. Чтобы утром предпринять новую попытку сбежать из построенного нами же мира.
Еще Хаято испытывает мазохистское удовольствие от того, что он вынужден целый день ходить со стояком, и только последние пары, если его вдруг не посещает мысль сбежать от меня, мы проводим за тем, что я довожу его до исступления, гладя и сжимая возбужденную плоть через два слоя ткани, давя на стержень.
В такие моменты даже радуюсь, что у меня обе руки одинаково хорошо развиты.
Теперь же мы, так сказать, дома. И пока за стенкой Алауди практикуется в родном французском с Деймоном, я заталкиваю младшего брата в ванну. Собственно, комнатка состоит только из нее, унитаза и раковины. Впрочем, это целое достижение — иметь эту комнатку. Остальные студенты умываются в общих комнатах и моются в общих душевых.
Именно ради нее я и согласился быть старостой.
Хаято ждет, пока я разденусь, прежде чем напоминает о своем состоянии — ладошка сжимает стояк, парень вздрагивает и отнимает ладонь, разводит пальцы, показывая густую смазку, которая тут же блестящими перепонками натянулась между пальцами.
Со вздохом вытаскиваю уже давно неплотно входящий стержень, затем нагибаю парня, лицом вынуждая ткнуться мне в пах, и Хаято тут же пользуется возможностью меня поддразнить: бархатная кожа щек приятно трется о ткань белья.
Сцепив зубы, извлекаю шарик вибратора и откладываю на край раковины; это работа Хаято — следить за своими игрушками.
За шумом воды не слышно, как он встает на колени и мягкими поцелуями соскальзывает с низа живота на член, набухший и готовый затвердеть, стоит только правильно приласкать, отодвинуть кожицу и коснуться языком ярко-алой головки. Зато я слышу, как брат судорожно дышит, и вижу, как начинает ласкать самого себя, не в силах и дальше сдерживать собственное возбуждение.
В этом есть что-то дурманящее и даже красивое — Хаято краснеет, губы припухают. Волосы быстро становятся мокрыми и не могут скрыть того, что он смущен и стыдится того, что ему нравится делать подобное.
Язык скользит по головке, приминает вены на стволе, потом брат вбирает член до основания, а я с трудом сдерживаю самого себя от желания толкнуться вперед, засадить глубже, войти по горло, даже если будет больно.
Мокрые звуки ласк, развратные причмокивания, шумные вздохи, скулеж. Краем глаза замечаю сперму, которая капает в воду, и то, что Хаято, вскинувший было глаза, покраснел еще больше, тут же начиная работать ртом еще активнее с целью довести до разрядки и меня.
Иногда я думаю, что стоит начать игру «кто первым кончит от ласк» на желания, однако умом понимаю — Хаято быстро поймет, что ему выгоднее проигрывать мне.
Ласки приятны, я даже пару раз позволил стону пробраться сквозь сжатые в бесконтрольном порыве зубы и плотно сомкнутые губы.
Разрядка — от нее слабеют ноги, и я прижимаюсь плечом к стене, силой сгоняя дурман, который облаком окутал рассудок, трогаю складочку между бровей, разминая ее пальцами.
Чтобы в глаза не лезла челка, собираю ее, отведя назад и завязывая в небольшой тонкий хвост резинкой.
Теперь ничто не должно помешать мне получить то, что я хочу.
Толкнув Хаято к стене, начинаю неспешную ласку — нужно отблагодарить младшего брата; пальцы скользят по бедрам едва-едва, и кажется, что мое дыхание в поясницу, пока я сижу на краю ванны, и то ощутимее этих прикосновений.
Оглаживаю ноги до щиколоток, где пальцы сжимаются крепкими оковами, затем переползают на внутреннюю сторону голени и скользят вверх, щекоча нежную кожу, и так до тех пор, пока не удается добраться до внутренней стороны бедра.
Когда-нибудь, когда мы выберемся в другой город, где-нибудь в номере отеля, я проделаю все это более полно и интимно.
Но сейчас у меня совершенно нет желания растягивать подобные ласкающе-изучающие мероприятия. Я просто вновь могу полюбоваться тем, насколько Хаято красив и податлив в моих руках, и лишний раз напомнить самому себе, почему я не могу спокойно дать парню влюбиться в кого-нибудь из этих обормотов без мозгов, оставить в покое его дурные манеры и разгульный стиль поведения, вернее, совершенно блядский.
Потому что Хаято принадлежит мне и любить должен только меня. Даже если мне придется крушить чьи-то сердца и головы, даже если придется признаться, что младший брат, в котором половина крови такая же, как у меня — мой любовник, которого я не отдам никому.
Даже если придется убивать за это.
Прикусываю тонкую ушную раковину, перебираю языком сережки.
Вообще-то можно понять, почему все эти парни, весь этот шлак человеческого общества, по ошибке попавший в классы, готов один за другим начинать ухаживать за Гокудерой Хаято.
Он такой единственный. Каждому хочется получить нечто столь уникальное.
Только вот на их пути всегда будет одно и самое большое препятствие — я.
Усмехаюсь скатившимся не в ту сторону мыслям, быстро проталкивая пальцы в жаркое нутро мучительно прогибающегося в пояснице парня, кусающего губы, чтобы не застонать слишком громко.
Когда подготовка окончена, дрожать от нетерпения начинаю уже я.
Первый толчок — и Хаято шумно выстанывает мое имя. Ничего страшного, пусть думают, что маленький извращенец решил подрочить на своего старшего брата, пока тот занят и не может остановить это безобразие.
Облизывая тонкую шейку парня, слизывая капельки воды и растирая их во рту, тихо порыкиваю и стараюсь сжимать худые бедра не слишком усердно — нельзя, чтобы остались отметины, по которым все поймут, что Хаято лег под кого-то.
Младший поскуливает и подмахивает бедрами навстречу. Спешка, азарт, желание — у нас нет возможности насладиться процессом, но и у меня, и у истосковавшегося парня выдержки нет для долгих игр — уже через пару десятков движений пришлось заткнуть Хаято рот и слушать его глухой вопль, а затем и самому кусать губы, изливаясь в туго сжавшуюся задницу.
После быстрого душа сушимся каждый на своей кровати, затем я напоминаю парню о необходимости сесть за домашнюю работу и сделать ее как можно быстрее, если он не хочет тратить часть своей законно выделенной ночи на наблюдение за тем, как я делаю свое задание на следующий день.
Хаято собирает волосы в хвост и неохотно достает очки, после чего довольно быстро управляется со своими делами, пока я уже разбираю часть своих. Потом мы меняемся местами, но все это время меня не отпускает мысль: что же с нами не так, что и я, и парень, которого я люблю, ведем такой образ жизни?
Уже год, как Хаято — дрянной мальчишка, которого приходится сурово наказывать, унижать на глазах у всех. Уже год, как вечерами этот дрянной мальчишка влезает в мою кровать и требует поцелуев, которые неизменно перерастают в то самое пресловутое «большее». Уже год, как его губы — единственные, которые я согласен целовать до ссадинок, припухлостей и боли.
И есть еще кое-что, что уже давно меня не пугает: я не могу отказать его прихотям, если они не вредят нашим отношениям. Будто, на самом деле, это он поймал меня в ловушку и держит, держит своим сладким запахом и манящим телом, дерзкой улыбкой, с которой он у меня на глазах быстро прижимается к плечу другого, своими стонами и вкусом губ.
Сердце бьется болезненно быстро, и я невольно оглядываюсь — Хаято вновь пожирает меня глазами и ерзает от нетерпения.
Сущий дьяволенок, а не мальчишка.
Ну, а что вы теперь скажете о парне, которого я люблю?
Фэндом: Katekyo Hitman Reborn!
Основные персонажи: Джи (02), Хаято Гокудера (59)
Пэйринг: 0259 или Джи/Гокудера
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Драма, Психология, Повседневность, POV, AU, Songfic, Эксперимент, ER (Established Relationship), Учебные заведения
Предупреждения: OOC, Насилие, Инцест, Нецензурная лексика, Underage, Кинк
Размер: Драббл, 7 страниц, 1 часть
Статус: закончен
Описание:
У нас с братом противоречивые отношения. Он не любит меня. Я терплю его. И больше о наших отношениях в школе и сказать-то нечего.
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Примечания автора:
Я никогда раньше столько не матерился. И точно не писал такого содержания работу от первого лица.
Меня можно извинить. Я был зол и распален настолько, что срывало крышу и ничего более мирного писать не хотелось. Хотелось именно так - с ударами, матами, насилием, разборками. Щепоткой ненависти и брезгливости.
И получилось это. Выставляю на ваш суд.
Оно могло бы выйти раньше. Но "ох уж эти беты!"
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________
Поговорим о парне, которого я люблю?
Я бы сказал, куда вам идти.
Но вы и так всю жизнь там живете. ©
Музыкальное сопровождение:
the GazettE — DEVOURING ONE ANOTHER
the Gazette — Pledge (piano cover version)
Ком. Ав.: Не пытайтесь повторить это дома, мать вашу!
Это был не первый раз, когда я встречался с ним взглядом.
Откровенно говоря, это даже был не первый раз, когда я хватал его за волосы и с характерным звуком отрывающегося от дырки слива вантуза, оттягивал свою головную боль от очередного ублюдка, который слюнявил губы моего младшего в школьном туалете, думая, что я не увижу или проигнорирую.
— Больной ублюдок! — кричит Хаято на весь коридор, и на нас пялятся десятки глаз.
Недолго пялятся, потому что от моей пощечины пошел тот звон, который говорит, сколько силы и выдержки в нее было вложено.
Или наоборот, несдержанности. Судя по тому, что брат устоял только благодаря моей поддержке и теперь ошалело моргал, превозмогая звон в ушах, все-таки второе.
Ненавижу эту мелкую тварь, которая, как продажная шлюха, позволяет засосать себя каждому второму новому знакомому.
На самом деле, мы всей семьей гадаем, не дал ли он кому-нибудь из этих знакомых отыметь себя под шумок. Я делать ставки не берусь — боюсь ошибиться и узнать, что остатками своих гениальных мозгов он не пользуется.
Звонок. Задумчиво потрогав сережку в ухе, задаюсь вопросом, отпустить ли своего младшего брата на пару или отпросить у учителя и устроить разнос. Неохотно, но выбираю первое; главным будет вовремя выудить его из класса, или череде блядских поступков не будет конца до самого позднего вечера, когда комендант при обходе бьет всех нарушителей своей тяжелой тростью, как бы отмечая их и делая «доступными для общественного осуждения».
Оттаскиваю младшего за ухо и вталкиваю в аудиторию, швырнув упавшую сумку в руки, киваю преподавателю, взглядом извиняясь и прося последить за главной моей занозой в жопе.
Старост судят строже, но, учитывая, что мелкого засранца только я и могу держать в более или менее стабильном состоянии таким вот образом, мне прощают вроде бы вообще не «педагогический подход».
Забрав из шкафчика свои книжки, иду в комнату отдыха — у меня как раз окно, есть чуть меньше полутора часов, прежде чем надо будет вновь надевать личину няньки.
Конспекты, которые не успел сделать ночью, пишутся неохотно — черт бы с ними, так запомню, если постараюсь, хотя из головы не уходит заносчивый и несколько гордый взгляд, когда Хаято, выбрав очередного «ухажера», позволяет тому начать делать первые поползновения в свою сторону; я уже успел сделать классификацию всех типов, которых подпускает к себе младший, и пришел к неутешительному выводу: мало того, что ориентация ярко-радужная в нежно-голубой горошек, так еще и вкус отсутствует напрочь.
На соседний стул шлепается мой напарник, раздраженно приглаживая взлохмаченные волосы; по зигзагообразному пробору, быстро зачесываемому блондином, уже знаю, кто его доставал.
— Опять Спейда из задницы вытаскивал? — Безумно хочется курить, даже губы зачесались и легкие зазудели. Поколебавшись, все же выуживаю пластмассовую банку и скотч, встаю на стол, заклеивая систему пожаротушения, в частности, ее датчик, мигающий красным огоньком с весьма неприветливым видом.
Сигарета, стрелянная у кого-то из своих, тонкая и с ментоловым шариком, который так весело щелкнул перед началом. Огонек зажигалки пожирает табак и бумагу, и первые же вдохи такого родного мне сизого дыма, отдающего горечью и ментолом, дают небольшое ощущение успокоения, позволяя немного отрешиться от своих же мыслей.
Сажусь на свое место, не забыв включить кондиционер, который разгонит сизые облака моей шалости, открываю окно. Алауди на мои действия смотрит с высшей степенью неодобрения, но расслабляется, когда ощущает приток свежего воздуха.
Усмехаюсь. Вот что значит человек с девизом по жизни «За ЗОЖ!»
Если сосредоточиться на конспектах и стряхивании пепла на выдранный листик, время летит незаметно, и вот уже короткий фильтр начинает оплывать и давать невкусный привкус дыму. Ругаюсь и тушу окурок, оставив черную полосу гари посреди пепла. Дальше дело за малым — свернуть и выкинуть, но я почему-то медлю и в конце концов выписываю не самое приличное слово. Играть в ассоциации с самим собой — нездорово, но тут в голову лезущее неприличное слово будто легло штампом поперек воображаемой фотографии в личном деле брата, и все стало в разы проще.
И воспринимать его такого вот, и плевать на то, что ублюдок меня не любит.
А ведь между ними никогда не было этой животрепещущей ныне в обществе темы, которую так любят обмывать, громко кричат о ней, стуча в грудь кулаками, как дублеры Кинг Конга.
«Настоящая семья».
Для меня и Хаято это определение и по сей день валялось где-то в пыльной картотеке под грифом «Секретно» во всю картонную обложку.
Я был ребенком от первого брака нашего отца. Хаято — от второго, более успешного.
И вроде как бы я должен был в свое время возненавидеть карапуза, разрушившего мою вполне счастливо проживавшую в Италии семью.
Но вышло совсем наоборот, и теперь, после небольшого пакта между моими родителями, я был далеко от узких мощеных улочек родного Неаполя, с его яркими домами всех форм и размеров, от лазурно-синего моря, ради одного вида которого уже можно было продать душу. Я был вдали от смотровых площадок на возвышенностях, от шумных толп неаполитанцев и таких далеких, но близких гор, я был вдали от тех обычаев и привычек, среди которых я вырос.
И был здесь, в Японии, уже три года, выучивая язык и порядки, испытывая скрытое отвращение к местной культуре и воспитанию.
Впрочем, это уже совсем другая история. Полагаю, я просто соскучился по дому, который так давно не видел.
Я вздохнул и повторил процедуру заклеивания системы пожаротушения, но уже в обратном порядке, после чего закрыл окно и выключил кондиционер.
Стало тихо.
Алауди, приколов к штанине булавку, быстро плел рисунок из узелков. Как ему это удавалось, для меня и по сей день было загадкой, но несколько фенечек уже несколько месяцев как красовались у меня на запястье, и их число продолжало расти.
Мы были просто студентами. Просто учились в закрытом заведении для юношей, просто были старостами и старались держать марку.
Так почему у меня во взаимоотношениях с братом такое дерьмо, которое не все взрослые с их опытом могут преодолеть? Почему этот мелкий ублюдок так себя ведет, когда мы на учебе?
Часы оттикали мое время до момента, когда пора подниматься и забирать брата, чтобы он не улепетнул куда-нибудь в слюнявый мир поцелуев взасос со всякими сопляками, или, что было бы еще хуже, со старшеклассниками. Потому что с этими придется драться всерьез, если какой-нибудь особенно на голову больной решит, что Хаято будет отличной подстилкой.
Звонок застаю уже возле аудитории, и стоит только показаться пепельной макушке — хватаю и утаскиваю с собой, на свою следующую пару.
Признаться, года три назад, когда я только поступил, было куда приятней брать его с собой. Очаровательный мальчишка был; немного угловат в свои годы, но умный и достаточно забавный, легко заводящийся уже тогда, встревающий в драки и получавший от меня нагоняи за порванные рубашки и распухшие от ударов скулы.
Я ведь когда-то учил его драться, и просто кулаками в уличных встрясках, и заставлял осваивать приемы из боевых искусств.
Кажется, именно сейчас младший решил показать, что он не только сосаться по углам может и позволять уводить себя в укромные уголки, каждый из которых я теперь знаю, — надо же было как-то утаскивать одну задницу от гормонально взбесившихся сосунков — но и помнит еще, как правильно бить.
Удар был хороший, кулак проехался по зубам и зацепил скулу, оставляя ощущение сильного давления. Только вот незадача — я ведь тоже не сидел сложа руки с тех пор, как поступил сюда и показал ему некоторые приемы.
Мой ответ ему был куда более ощутимым — клок волос остался в руке, а Хаято теперь зло шипел, сильно ударившись спиной и немного затылком о стену. Кругом зашептали, несколько парней младше задрожали и поспешили ретироваться от самого беспощадного старосты, который даже собственному брату не дает спуска.
— Поднимайся и идем, Золушка. На бал тебе сегодня не попасть, — негромко бросил я, смерив уничижительным взглядом зарвавшегося парня.
До конца занятий Хаято был тих и смирен, даже не обернулся в сторону свистящих ему в спину парней из той кучи дерьма, которая обычно тискала его в туалетах или пустых аудиториях.
Зато обернулся я — и показал недвусмысленный жест из двух пальцев, намекая, куда им стоит пойти, чтобы я сам не пошел к ним.
Меня даже поняли.
Плотно закрыв дверь в комнату, я ослабил узел своего давно смятого галстука. Хаято зашебуршал за спиной, разбирая сумку.
Здесь и сейчас, когда закрылась дверь, менялась та реальность, которую привыкли видеть все ученики школы.
Реальность, которую я однажды открыл для себя, та тонкая линия, за которой начинались вещи, о которых никому, кроме нас, знать не следовало.
Если взять покрепче и дернуть за плечо, можно увидеть, как Хаято кривит лицо от боли, понимая, что мы снова не в том мире, в котором жили с утра и до того момента, как я закрыл дверь.
Пощечина, затем — удар ладонью по губам.
Хаято смаргивает слезы и терпит, пока я ищу ватку и спирт, после чего протираю эти губы, рот этой бляди.
Ненавижу чужой вкус на этих губах и чужие слюни с микробами.
Раздеть этого засранца, полюбоваться на его стыдливый румянец и каменный стояк, на разведенные в приглашении ноги.
Уверен ли я, что Хаято не давал тем ублюдкам себя трахнуть в зад? Конечно. Ведь, чтобы не допустить такого, я и ставлю ему стержень, а в задницу каждое утро проталкиваю шарик вибратора.
Трахать моего младшего брата полагается только мне, и кончать от должен только подо мной.
А то, что он вытворяет днем — просто попытка взбесить меня, чтобы я, открывший в нем любовь к подобным извращениям, дал ему еще больше боли. Заставил скулить, растоптал гордость, подмял под себя — и тогда до утра эта сучка будет жарко тереться телом о мое, клясться в верности. Чтобы утром предпринять новую попытку сбежать из построенного нами же мира.
Еще Хаято испытывает мазохистское удовольствие от того, что он вынужден целый день ходить со стояком, и только последние пары, если его вдруг не посещает мысль сбежать от меня, мы проводим за тем, что я довожу его до исступления, гладя и сжимая возбужденную плоть через два слоя ткани, давя на стержень.
В такие моменты даже радуюсь, что у меня обе руки одинаково хорошо развиты.
Теперь же мы, так сказать, дома. И пока за стенкой Алауди практикуется в родном французском с Деймоном, я заталкиваю младшего брата в ванну. Собственно, комнатка состоит только из нее, унитаза и раковины. Впрочем, это целое достижение — иметь эту комнатку. Остальные студенты умываются в общих комнатах и моются в общих душевых.
Именно ради нее я и согласился быть старостой.
Хаято ждет, пока я разденусь, прежде чем напоминает о своем состоянии — ладошка сжимает стояк, парень вздрагивает и отнимает ладонь, разводит пальцы, показывая густую смазку, которая тут же блестящими перепонками натянулась между пальцами.
Со вздохом вытаскиваю уже давно неплотно входящий стержень, затем нагибаю парня, лицом вынуждая ткнуться мне в пах, и Хаято тут же пользуется возможностью меня поддразнить: бархатная кожа щек приятно трется о ткань белья.
Сцепив зубы, извлекаю шарик вибратора и откладываю на край раковины; это работа Хаято — следить за своими игрушками.
За шумом воды не слышно, как он встает на колени и мягкими поцелуями соскальзывает с низа живота на член, набухший и готовый затвердеть, стоит только правильно приласкать, отодвинуть кожицу и коснуться языком ярко-алой головки. Зато я слышу, как брат судорожно дышит, и вижу, как начинает ласкать самого себя, не в силах и дальше сдерживать собственное возбуждение.
В этом есть что-то дурманящее и даже красивое — Хаято краснеет, губы припухают. Волосы быстро становятся мокрыми и не могут скрыть того, что он смущен и стыдится того, что ему нравится делать подобное.
Язык скользит по головке, приминает вены на стволе, потом брат вбирает член до основания, а я с трудом сдерживаю самого себя от желания толкнуться вперед, засадить глубже, войти по горло, даже если будет больно.
Мокрые звуки ласк, развратные причмокивания, шумные вздохи, скулеж. Краем глаза замечаю сперму, которая капает в воду, и то, что Хаято, вскинувший было глаза, покраснел еще больше, тут же начиная работать ртом еще активнее с целью довести до разрядки и меня.
Иногда я думаю, что стоит начать игру «кто первым кончит от ласк» на желания, однако умом понимаю — Хаято быстро поймет, что ему выгоднее проигрывать мне.
Ласки приятны, я даже пару раз позволил стону пробраться сквозь сжатые в бесконтрольном порыве зубы и плотно сомкнутые губы.
Разрядка — от нее слабеют ноги, и я прижимаюсь плечом к стене, силой сгоняя дурман, который облаком окутал рассудок, трогаю складочку между бровей, разминая ее пальцами.
Чтобы в глаза не лезла челка, собираю ее, отведя назад и завязывая в небольшой тонкий хвост резинкой.
Теперь ничто не должно помешать мне получить то, что я хочу.
Толкнув Хаято к стене, начинаю неспешную ласку — нужно отблагодарить младшего брата; пальцы скользят по бедрам едва-едва, и кажется, что мое дыхание в поясницу, пока я сижу на краю ванны, и то ощутимее этих прикосновений.
Оглаживаю ноги до щиколоток, где пальцы сжимаются крепкими оковами, затем переползают на внутреннюю сторону голени и скользят вверх, щекоча нежную кожу, и так до тех пор, пока не удается добраться до внутренней стороны бедра.
Когда-нибудь, когда мы выберемся в другой город, где-нибудь в номере отеля, я проделаю все это более полно и интимно.
Но сейчас у меня совершенно нет желания растягивать подобные ласкающе-изучающие мероприятия. Я просто вновь могу полюбоваться тем, насколько Хаято красив и податлив в моих руках, и лишний раз напомнить самому себе, почему я не могу спокойно дать парню влюбиться в кого-нибудь из этих обормотов без мозгов, оставить в покое его дурные манеры и разгульный стиль поведения, вернее, совершенно блядский.
Потому что Хаято принадлежит мне и любить должен только меня. Даже если мне придется крушить чьи-то сердца и головы, даже если придется признаться, что младший брат, в котором половина крови такая же, как у меня — мой любовник, которого я не отдам никому.
Даже если придется убивать за это.
Прикусываю тонкую ушную раковину, перебираю языком сережки.
Вообще-то можно понять, почему все эти парни, весь этот шлак человеческого общества, по ошибке попавший в классы, готов один за другим начинать ухаживать за Гокудерой Хаято.
Он такой единственный. Каждому хочется получить нечто столь уникальное.
Только вот на их пути всегда будет одно и самое большое препятствие — я.
Усмехаюсь скатившимся не в ту сторону мыслям, быстро проталкивая пальцы в жаркое нутро мучительно прогибающегося в пояснице парня, кусающего губы, чтобы не застонать слишком громко.
Когда подготовка окончена, дрожать от нетерпения начинаю уже я.
Первый толчок — и Хаято шумно выстанывает мое имя. Ничего страшного, пусть думают, что маленький извращенец решил подрочить на своего старшего брата, пока тот занят и не может остановить это безобразие.
Облизывая тонкую шейку парня, слизывая капельки воды и растирая их во рту, тихо порыкиваю и стараюсь сжимать худые бедра не слишком усердно — нельзя, чтобы остались отметины, по которым все поймут, что Хаято лег под кого-то.
Младший поскуливает и подмахивает бедрами навстречу. Спешка, азарт, желание — у нас нет возможности насладиться процессом, но и у меня, и у истосковавшегося парня выдержки нет для долгих игр — уже через пару десятков движений пришлось заткнуть Хаято рот и слушать его глухой вопль, а затем и самому кусать губы, изливаясь в туго сжавшуюся задницу.
После быстрого душа сушимся каждый на своей кровати, затем я напоминаю парню о необходимости сесть за домашнюю работу и сделать ее как можно быстрее, если он не хочет тратить часть своей законно выделенной ночи на наблюдение за тем, как я делаю свое задание на следующий день.
Хаято собирает волосы в хвост и неохотно достает очки, после чего довольно быстро управляется со своими делами, пока я уже разбираю часть своих. Потом мы меняемся местами, но все это время меня не отпускает мысль: что же с нами не так, что и я, и парень, которого я люблю, ведем такой образ жизни?
Уже год, как Хаято — дрянной мальчишка, которого приходится сурово наказывать, унижать на глазах у всех. Уже год, как вечерами этот дрянной мальчишка влезает в мою кровать и требует поцелуев, которые неизменно перерастают в то самое пресловутое «большее». Уже год, как его губы — единственные, которые я согласен целовать до ссадинок, припухлостей и боли.
И есть еще кое-что, что уже давно меня не пугает: я не могу отказать его прихотям, если они не вредят нашим отношениям. Будто, на самом деле, это он поймал меня в ловушку и держит, держит своим сладким запахом и манящим телом, дерзкой улыбкой, с которой он у меня на глазах быстро прижимается к плечу другого, своими стонами и вкусом губ.
Сердце бьется болезненно быстро, и я невольно оглядываюсь — Хаято вновь пожирает меня глазами и ерзает от нетерпения.
Сущий дьяволенок, а не мальчишка.
Ну, а что вы теперь скажете о парне, которого я люблю?