Гроза.

[Cloude Guardian]

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Осаму Дазай, Сакуноске Ода (Одасаку)
Пэйринг: Ода Сакуноске/Дазай Осаму
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Флафф, Драма, Повседневность, Hurt/comfort, Пропущенная сцена
Размер: Драббл, 15 страниц, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
— Не уйду. И ты не уйдешь — иначе потом ни сидеть, ни стоять не сможешь, — Одасаку вздохнул, чувствуя, как ожесточается лицо. Разбилась, его сдержанная и вроде как всем довольная маска разбилась из-за Дазая.
— А я и не собираюсь, — шатен улыбнулся, представляя, как этот непривычный ему, очень ревнивый Ода будет наказывать его за то, что снова флиртовал с хорошенькой женщиной, предлагая ей двойной суицид и чашечку яда за знакомство — когда еще выпадет такой случай?

Посвящение:
С днем рождения, Глен.

Публикация на других ресурсах:
Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию

Примечания автора:
Шло тяжело, и я продолжаю сомневаться и спрашивать себя, зачем я это написал.))0)

Изначально планировалась боль и драма. Но в итоге все хорошо. Настроение располагало.

Картинки в паблике.
___________________________________________________

Гроза.

Гроза.

— How would you feel
If I told you I loved you?

— Ed Sheeran - How would you feel (Paean)

Сезон дождей обещал начаться с часу на час — судя по надвигающимся из-за горизонта облакам, предсказания синоптиков имели под собой хоть какие-то факты и гарантии, потому что если ветер так и будет дуть с моря, в ближайшую неделю суда ходить не будут, что обещало потерю пятидесяти процентов обычной суммы выручки за этот срок. Еще это означало, что все накинутся разбирать заказы, связанные с зачистками в пределах города — подстраивать несчастные случаи в такую погоду мафиози были мастаки.

Не сказать, чтобы его это беспокоило; куда больше заставлял терзаться тот факт, что такими темпами он не сможет убегать из зоны доступа от всего живого и приставучего некоторое время — сначала из-за погоды, потом — потому что надо будет работать, компенсируя застой остальных заказов.

Дым догорающей вхолостую сигареты в очередной раз обжег слизистую и так уже иссушенных недосыпом глаз. Дазай устало моргнул, ощущая выступившую влагу, от которой под веками защипало, через силу скосил покрасневшие глаза на дотлевающий табак и, тоскливо вздохнув, без лишних заминок выбросил окурок вниз, слегка раздвинув ноги, чтобы не зацепить брюки или же начищенные до монотонной черноты ботинки.

Сидеть на крыше высотки стало его хобби в последнее время. Он залезал на бортик, проталкивал ноги между прутьев ограждения и смотрел на раскинувшийся перед ним, как на ладони, мегаполис. Вдали неизменно темнел залив переменчивого цвета, зависимого от времени суток; тянулась вдаль лента моста.

Когда позади прозвучали шаги, темп и особенности которых он выучил наизусть, Осаму лишь слегка склонил набок голову, вслушиваясь, прикрывая глаза и вбирая как можно больше воздуха, затем — медленно его выпуская. Он приходил сюда, погружался в себя, чтобы немного побыть в одиночестве, наедине с самим собой, но от общества этого человека, от его тепла, от его мудрости и внимания, отказаться никогда не было сил.

Его отстраненно-погруженное состояние не осталось незамеченным — Ода не стал тревожить его словами, не посмел привлекать излишнее внимание окликом — Дазай сам поднялся, когда сидеть и ничего не делать стало невмоготу. Они замерли друг напротив друга, словно не зная, что делать, потом бок о бок стали спускаться вниз по лестнице, игнорируя гудящий, рассекающий пространство шахты от этажа к этажу лифт.

— Как ты меня нашел? — Осаму никому не рассказывал, где места его отдыха. Однако Сакуноске всегда находил их, и сегодняшний случай был отнюдь не первым.

— Анго подсказал, — честно признался мужчина, поглядывая на своего спутника краем глаза. — Ты не брал трубку, и я решился обратиться к нему с вопросом, как тебя найти.

— Довольно умно. Наверняка он набивал себе цену и шипел, что он не справочная, — Осаму был в том особом нестабильном состоянии, когда его вдруг озаряло и какая-то мысль надолго застревала в его голове. Ода несколько раз оглядел его сверху вниз, но никаких перемен пока не приметил ни в мимике, ни в жестах — только поведение парня было непривычно неопределенным.

— Ну, у Анго и без меня работы хватает. Босс снова его о чем-то попросил, так что он бегает и работает на износ, — Дазай вдруг остановился прямо посреди лестницы, мужчина по инерции прошел два шага вперед, потом тоже остановился, обернулся, глядя удивленно и выжидающе.

— Если я скажу сейчас что-то безумно откровенное и глупое, ты же не сбежишь от меня? — Осаму жалко улыбнулся и остался стоять на месте. Ода лишь развернулся к нему всем телом, посматривая на него с чрезвычайной сосредоточенностью, обдумывая его слова и отвечая полушутливо, стараясь как-то снять нарастающее напряжение:

— Наверное, если это не связано с навязчивой идеей совершить попытку самоубийства, — предположил он, вопросительно приподняв брови и едва заметно изогнув в улыбке губы. — А что?

— Для меня это и есть попытка самоубийства — морально, — голос шатена был тихим, сдержанным и едва заметно дрогнул в конце. Словно извиняясь за это, Дазай как-то совсем вымученно улыбнулся, но глаза у него так и остались настороженными и пустыми, из-за чего Ода мгновенно расстался со всей своей веселостью.

С Дазаем явно что-то было не так. Он не был как обычно уверен в каждом своем шаге, не пытался сыпать остротами, не делился планами. Вроде бы он, а вроде бы и кто-то чужой, Одасаку совершенно незнакомый.

Осаму, видя его напряжение, вдруг понимающе улыбнулся и спустился на ступеньку вниз. Руки, до самых ладоней скрытые бинтами, легли на широкие плечи мужчины, пальцы переплелись за спиной.

— Теперь ты наконец-то замечаешь, да? — шатен почти вжался губами в ухо мужчины, привстал на мысочки. — Ода, мне всего лишь восемнадцать лет, даже для меня все еще существуют вещи, которые ставят меня в тупик и заставляют волноваться. Любовь — это хорошо или плохо? — парень выдохнул, а Ода автоматически ответил, ладонью крепче сжимая холодную поверхность перил, удерживая потихоньку наваливающегося на него Дазая.

— Хорошо.

— Тогда... Что ты сделаешь, если я скажу, что люблю тебя? — Дазай прижался щекой к жестковатым волосам, которые в свете закатного солнца стали совсем рыжими, приподнял лицо, словно потянувшись к яркому шару солнца за окном губами, и замер так, прижавшись к сильному телу, чувствуя чужой стук сердца, как свой. — Что ты будешь делать? Что скажешь?

Несколько минут они так и простояли в тишине, Ода молчал. Дазай, и до этого живший лишь надеждой, сам почувствовал, как ушла вся мечтательность и особая атмосфера, за которую он так цеплялся, так боялся потерять. Уголки его губ опустились вниз, взгляд похолодел, и он отстранился, позволив челке прикрыть безжизненные глаза.

— Лучше бы сбежал, если честно. Прости. Просто не обращай внимания — сам не знаю, что на меня нашло. Я поеду домой. Если у тебя нет поручений от босса — просто отдыхай, — мафиози молча обошел так и оставшегося стоять мужчину и продолжил спускаться по ступенькам, оставляя свою первую любовь за своей спиной.

Неужели это было так странно — слышать от него подобное? А Дазай-то ломал голову, примут его или нет, и совершенно не подумал что...

Он — Исполнитель. Он в самом глубоком месте посреди моря смертей и крови. Он в алых водах этого самого моря, что обещает стать океаном, плавает, не стоит даже, а плавает, погруженный так, что видно одну лишь голову — чтобы дышать можно было. Но иногда он ныряет на глубину, и месяцы вылетают из памяти, словно листки из календаря на ветру. А Сакуноске — он другой; там, где Дазай нырял и плыл, не испытывая никаких терзаний, не стремясь выбраться, Ода греб к берегу, рассчитывая однажды покинуть это место — когда-нибудь, когда время будет подходящим.

Все-таки он прекрасно смотрелся бы сидящим где-нибудь за столиком в кафе, пишущим столбцы иероглифов, чтобы после бежать в издательство, а не на убийство, которое он исполнит, потому что должен, но не потому, что согласен — Ода никогда больше не хотел пускать кровь; Осаму таким желанием связан не был и не понимал, что же в нем такого. Безразличие к жизни, как к чужой, так и к своей, было его отличительной чертой.

Наверное, Одасаку, как и остальные, никогда бы не подумал, что и Дазай может испытывать что-то вроде жажды жизни, что-то светлее желания убивать или умереть.

А ведь ему лишь восемнадцать. Все словно забыли об этом, видя лишь его бесчисленные заслуги в мафии. Он — будущая правая рука босса, его убийца года через три-четыре. Он — воплощение зла, символ смерти, если встретишь его на улице один на один.

Но все равно Осаму лишь недавно смог сравнить, что значит этот возраст для других и что он представляет из себя у него. Он уже давно не тянет на восемнадцать со своими слишком туманными фразами, со своими слишком кровавыми буднями, со своими слишком хорошо оборванными привязанностями.

Все забыли, сколько ему, уже два года как стерли дату его рождения из всех дел, оставляя одно лишь имя греметь, словно величайшее предупреждение. А он, впервые испытывая на себе всю силу чувств, не знал теперь, что делать.

За спиной послышался грохот — кто-то бежал по лестнице, перепрыгивая ступеньку через ступеньку. Дазай плотнее сжал губы и ускорился, потом тоже побежал, радуясь, что издаваемый им шум приглушен. В ушах стучало, от спешки он раскраснелся и взмок в слоях как никогда отягощающей его одежды.

— Дазай, стой! — голос Оды, раздавшийся тремя этажами выше, лишь усилил желание поскорее сбежать — Осаму, собственно, так и поступил, хотя и сам не знал, что ему еще есть куда ускоряться. Ноги в черных брюках замелькали, он и сам не понимал, как не цепляет носками ботинок края ступеней. — Да стой же ты, Дазай, нужно поговорить!

— Мы уже поговорили, — отозвался Дазай, чувствуя подступающий к горлу комок — реальность произошедшего обрушилась на него только теперь. Связки словно сжала властная рука и потянула, и ничего, кроме хрипа, выдавить из себя у него не получалось, так что парень предпочел и дальше двигаться молча — мучительного обмена взглядом он бы не выстоял.

Он вылетел из здания и бросился прочь, словно за ним свора чертей гналась. Прочь, через оживленный еще парк, задыхаясь, ощущая, что грудь болит, горит от непривычной нагрузки — не в его правилах было столь быстро бегать. Но это его не останавливало — время было дорого, он не сможет сейчас смотреть на Оду. И не хочет на него смотреть, а уж обоюдного обмена взглядами просто не выдержит.

Слезы, которые прежде он вызывал специально, сейчас полились сами, промочили жаркой влагой пылающие щеки, затуманили зрение.

Он нырнул в переулок, а оттуда тенью бросился к стоящему на обочине черному автомобилю. Открыв дверцу, он моментально скользнул внутрь, сел на пассажирское сиденье и похлопал водителя по плечу, давая приказ отъезжать.

— А Сакуноске-сан? Он искал вас, — молоденький мафиози, еще не нюхавший пороха, не видевший ни смертей, ни денег, испуганно побелел и растерял приятную улыбку, стоило ему обернуться и увидеть почти черные от злости, пустые глаза Карателя, направленное ему в лицо дуло блестящего черного револьвера.

— Отвези меня домой, а потом — чтобы я тебя не видел здесь, — приглушенно выдавил из себя Осаму, испытывая острое желание нажать на курок и разнести хорошенькое личико этого идиота. — Ты слишком много вопросов задаешь, никчемный мусор.

Спустя мгновение со стороны окна раздался дробный стук, и Дазай автоматически перевел прицел на посмевшего ломиться в его машину в такой момент придурка. Ода по ту сторону стекла только поднял руки ладонями вверх, встречая абсолютно пустой, чуть дрожащий от злости взгляд поверх дула, видя мокрые ресницы и дорожки слез на бледных щеках, искривленные, как от боли, губы.

Хлопнула дверца машины — водитель явно посчитал, что самое время уносить ноги. Дазай почти не стал ему мешать — только открыл дверь со своей стороны, оттолкнул прочь не успевшего ничего понять Оду и, выпрямившись в полный рост, без предупреждения выстрелил поверх крыши автомобиля юнцу в голень. Тот рухнул на асфальт, скуля и воя, а Осаму тем временем вытащил наконец-таки свой телефон, быстро набрал короткий номер.

— Я оставил кое-какой мусор на дороге в квадрате С35. Куда хотите его девайте, но на глаза он мне показываться больше не должен, — негромко скомандовал он своему подчиненному в трубку и тут же отключился, не желая выслушивать вопросы или оправдания.

Ода, незаметно переводящий дыхание, выпрямился и поймал Дазая за плечо, прежде чем тот сел обратно в машину и захлопнул дверь у него перед носом, оставляя наедине с молчаливой улочкой и корчащимся от боли парнем, которого следовало бы перевязать, но... Оставлять Дазая без присмотра, пока он в таком состоянии, было просто опасно.

— Нужно поговорить, —настойчивее повторил мужчина, крепче сжимая пальцы, не давая вырваться или стряхнуть свою руку.

— Нам не о чем говорить, — Дазай сморщился от боли и снова начал злиться, не убравшая пистолет рука заметно задрожала, однако курок он пока не взвел — это Оду отрезвило, и он осторожно выпустил его плечо, судорожно пытаясь придумать
что-нибудь, что разрешит ситуацию.

— Я мог бы... отвезти тебя к себе. Ты ведь хотел ко мне в гости, если я правильно помню? — он ощущал себя безумно неудобно, да еще и этот убийственный прищур Дазая выбивал его из колеи, в голове все звучали те слова, и кажется, что с момента, когда они стояли на лестнице, прошло лет десять.

Точно ли ему не примерещилось тогда? Он действительно услышал, как Дазай сказал ему «люблю тебя»?

— Садись за руль, Одасаку. Не хочу оставаться здесь больше, чем разговаривать с тобой, — Дазай сморщился, вновь сел на свое место и таки захлопнул дверцу, оставив Оду обходить машину и занимать место водителя.

Тот проверил, что Осаму пристегнулся, перекинул лямку ремня безопасности через себя, и без лишних слов повернул ключ в зажигании; машина плавно тронулась с места, постепенно выезжая на дорогу, тут же набирая скорость и как ни в чем не бывало выкатываясь на оживленную улочку, моментально сливаясь с потоком других машин. Он умел водить так, чтобы не привлекать внимания даже к такой машине, как эта, используемая Портовой мафией еще и с целью устрашения.

До дома Оды от этого места было меньше сорока минут езды в обычные дни, однако, то ли время было такое, то ли их все-таки пропускали, но они доехали значительно быстрее — Одасаку был уверен, что нигде ни разу не превысил установленной скорости.

Дазай выпорхнул из автомобиля, словно ни в чем ни бывало, не глядя захлопнул дверь — он уже вовсю крутил головой, жадно оглядывая все вокруг, запоминая мельчайшие детали, вплоть до кота, усевшегося на краю скамейки. Сакуноске поспешил следом за ним, нажал на кнопки брелка, и все замки закрылись, замигал огонек включенной сигнализации. Место для парковки им попалось крайне удачное — прямо напротив входа в дом. Осаму быстро сообразил, что это и есть конечная точка пути, и первым шагнул в темный проем, словно призывая Оду поторопиться.

Подниматься пришлось по старой, опасно поскрипывающей лестнице, натруженные бегом ноги капризно заныли, но плата того стоила — на нужном этаже Одасаку остановил его, поймав за болтающийся рукав пальто, и молча звякнул связкой ключей. Замок открылся на три поворота ключа, после Ода толкнул дверь плечом, и она открылась, позволяя увидеть маленький темный коридор уходящей вглубь квартиры.

Осаму с удовольствием почувствовал повеявшую в лицо относительную прохладу — по сравнению с духотой, в которую они погрузились в машине или которая охватила маленький дворик со всех сторон, квартира Оды была приятно прохладной, по крайней мере — коридор.

Как бы просто ни жил Ода, а Дазаю здесь нравилось абсолютно все. Скинув обувь и пальто у порога, он с наслаждением ступил на чистый пол, наугад прошел в первую же комнату — она явно весь день жарилась в солнечных лучах, и это тепло никуда не ушло из-за заката, так что он поспешил открыть окно. Рассматривая самый обычный набор предметов — футон, диван, на котором лежали сложенные вещи, низкий столик, поставленная в уголок гладильная доска, неровные стопки книг в самых разных местах — Дазай мог понять стиль жизни друга лучше, чем когда-либо раньше. От обычного жилья это место отличили выложенные на висящей на стене полочке — чуть ли не единственной в комнате — ершики для чистки пистолета, оружейное масло, патроны, упаковка воска, чтобы делать патроны самостоятельно, и еще какие-то мелкие детали.

Ни единой фотографии, рассказывающей, кто же именно хозяин этого жилья. Все готово к приему нежданных гостей — от тайников, которые он пока еще не нашел, до полного инкогнито, чтобы никто не смог использовать слабости Оды против него самого — Осаму рассчитывал увидеть хотя бы фотографии детей.

Как бы ни хотелось Одасаку жить простой жизнью гражданского, вбитые в него привычки и повадки выдавали в нем паршивую овцу в стаде беспомощных баранов под названием общество.

— Почти так, как я себе представлял. Только еще не хватает спрятанного в темном углу шкафа костюма, в котором ты работал, когда был киллером — не так же ты ходил. И винтовки — именной, модернизированной лично тобой.

Ода согласился со всем, но о том, что догадка была чертовски близка к правде, говорить ничего не стал — костюм действительно был, и он правда его прятал от всего мира, стыдясь своего прошлого, как ничего другого; винтовку он держал в подполе на кухне, как и остальные свои пистолеты. Там же был выход к пожарной лестнице, так что место было предсказуемым, но безусловно удачно выбранным.

Осаму уселся на диван, сдвинув стопку чистых вещей, отложил подальше выкатившуюся ему под бедро гранату — с его везучестью было бы логично, если бы он на нее сел в первый же момент. Стоило волнению немного пройти, и парень сознался — несмотря на открытое окно, здесь слишком жарко. В квартире не было кондиционеров, а на улице уже давно устоялось предгрозовое пекло за тридцать с влажностью под пятьдесят, и в его деловом костюме можно было зажариться, просто постояв в тенечке — Осаму как никогда хотелось обратно на крышу, где прохладные ветра остудили бы выступивший на его лице пот.

— Побыстрее бы дождь пошел, — пропыхтел Дазай, скидывая с плеч липнущий к спине пиджак, оттягивая узел тугого галстука. — Есть что-нибудь холодное, хотя бы вода?

— Есть. Можешь пока сходить в душ сполоснуться, я за это время разогрею ужин, — Ода, наблюдавший за захватом Дазаем своей территории с безопасного расстояния в пару метров, оттолкнулся плечом от дверного косяка и нырнул в приятную тьму коридорчика, вернулся почти к самому выходу из квартиры, где была еще одна дверь, скрывавшая за собой ванную и туалет.

Помыв руки и оставив свет гореть маяком во тьме, Сакуноске прошел обратно в сторону комнаты, минул ее и, дойдя до конца коридора, толкнул дверь в кухню. Здесь было светло, большие окна давали отличный вид на парк через дорогу. Здесь тоже пришлось открывать окно, спасаясь от духоты и жары — давно было пора разориться на плотные шторы, но не было времени даже выбрать что-то приличное, даже по каталогу.

В стареньком холодильнике, исправно работающем лишь его молитвами и двумя вынужденными ремонтами, лежало несколько бутылок воды — пить из-под крана Сакуноске не решался, даже когда еще был куда моложе и трубы по ночам не гудели, мешая ему и еще нескольким десяткам соседей спать по ночам.

Спустив теплую воду и дождавшись, пока польется холодная, Сакуноске заполнил несколько фильтров, хмыкнул при виде песка на дне — кварц был самым безобидным из всего, что там обычно плавало, сегодня ему явно повезло вернуться до того, как соседи сольют всю хорошую воду.

Дверь в ванную хлопнула — Дазай явно был измучен духотой сильнее, чем хотел показать, потому что довольно быстро отправился в душ. Стоя у плиты, помешивая разогреваемый суп, Ода лишь гадал, оставил ли он бинты или пошел прямо в них.

Была у них в мафии одна большая загадка на всех — снимает ли Осаму бинты и если снимает, то когда. Те, кто врывались к нему в комнату, как правило, заставали его не только в бинтах, но и при полном параде. Кто-то даже думал, что он не человек и сон ему не нужен, но Сакуноске был в той малочисленной категории людей, при которых Осаму все-таки засыпал, иногда — улегшись на чужих коленках, а иногда — просто пристроив отяжелевшую голову у ближайшей стены.

Оставив суп греться дальше самостоятельно, мужчина вернулся в комнату и выудил из шкафа банный халат. Учитывая рост Дазая, он ему будет велик достаточно, чтобы можно было прикрыться от шеи и до самых пяток, не испытывая стеснения от чужого внимания. И если парень остался в бинтах, бояться неудобного взгляда ему не придется.

На улице вовсю загрохотал гром, в окна ударил ветер, и квартира наполнилась свистом — гроза, которую ждали всю неделю и особенно сегодня с утра, к ночи таки добралась до них. Несколько минут был слышен только ветер, вспышки молний меняли день и ночь местами, а потом на город с грохотом обрушился ливень.

Ода остановился и несколько минут стоял, глядя в окно на то, как сначала на дорожках замельтешили, засветились яркие зонтики, но с каждой минутой их число сокращалось — все спешили укрыться от непогоды в зданиях или в медленно курсирующем по залитым дорогам транспорте.

Потому мужчина пришел в себя, стряхнул задумчивое оцепенение и, снова поправив сползающий с руки тяжелый халат, направился к ванной, несколько раз звонко постучав костяшками по двери.

— Дазай, я принес тебе халат, — достаточно громко объявил мужчина, прислушиваясь к шуму воды. — Я вхожу, — предупредил он, поворачивая ручку и толкая дверь, неуютно дергая плечом от ассоциации, что к боссу он приходит точно так же.

Дазай, судя по всему, был в самой середине процесса купания — было слышно, как он отфыркивался и смывал с волос густую пену. Мелькнувший локоть дал понять, что Дазай и бинты неразделимы даже во время водных процедур — Сакуноске постарался не слишком громко вздыхать и не припоминать, сколько раз он уже читал лекции о вреде постоянного ношения бинта.

— Оставь его поближе, пожалуйста. Я все водой изляпаю, если полезу и за ним, и за полотенцами, — подал голос парень; было видно, как он отводит волосы с лица, в последний раз смывая шампунь.

— Бинты снять не хочешь? — Одасаку не мог сказать, что он очень ворчливый человек, но он, отлично представляя, что такое кожа, постоянно скрытая бинтами, не сильно восторгался тем, что Дазай даже теперь их не снимает.

— Ну, я бы с радостью, наверное, но тогда в идеале должна быть замена, потому что их следует поставить кипятиться с хлоркой — они ужасно грязные, — Дазай высунул раскрасневшуюся мордашку в зазор между шторой и стеной, улыбнулся, увидев негодующее лицо мужчины с халатом в руках. — Хорошо-хорошо, просто поставь кастрюлю, я все сделаю, — прикрыв глаза, Дазай юркнул обратно и принялся разматывать первый бинт, на бедре. — Правда тогда мне придется остаться у тебя на ночь.

— Я могу тебе помочь, если ты вытащишь насадку из держателя — не хочу затопить соседей. И тебе в любом случае придется остаться на ночь — ливень зарядил до самого утра, если не на сутки, — Ода отложил халат и приблизился к ванне.

— М-м-м... Не думаю, что тебе следует это делать, — Дазай, стоило чужой ладони начать оттягивать материю, изогнулся, продвинулся к пока еще закрытому краю, тормозя дальнейшее продвижение шторы своей рукой. — Пожалуйста, Ода, пощади, — усмехнулся парень, уворачиваясь от проворных пальцев, которые почти зацепили краешек бинта на ребрах.

— Ты даже хуже, чем пятеро детей, — поделился мнением Ода, ловя его за плечо и тут же едва не поскальзываясь на мокрой плитке, уцелев лишь стараниями Дазая, который вовремя вцепился ему в рубашку и слегка поддержал.

Последовала немая сцена, быстро заполнившаяся неловкостью — особенно после того, как у шатена, осознавшего, что произошло и в каком виде он предстал, краской залило все лицо — до этого он очень старался от прямых взглядов быть закрыт. Ода только глаза отвел, стараясь не пялиться куда не стоит, и убрал руки прочь от бинтов, смущенно кашлянув в кулак — ставить их в неуютное положение в его планы не входило.

Поддерживать обычную невозмутимость не выходило, как ни старайся.

Осаму тихонько вздохнул и присел на дно емкости, согнул уже освобожденную от бинтов ногу, прикрываясь, и на миг прижал пальцы к губам в задумчивом жесте, после чего принялся нервно покусывать ноготь на большом пальце. Сакуноске подтянул поближе таз для белья и вытащил из ванны первый бинт: хорошенько отжав его, мужчина бросил эластичную материю в тазик, пытаясь припомнить, есть ли у него кастрюля, которая вместит такое количество ткани, есть ли у него достаточно хлора, чтобы можно было не только обеззаразить, но и привести в приемлемое состояние — от замытых коричневых разводов, бывших некогда кровью, было противно.

— Ода, — позвал Осаму вдруг также задумавшегося мужчину. — Ты ведь хотел поговорить? Мне кажется, сейчас самое время, — тот только вздохнул — рано или поздно Дазай вспомнил бы об этом повисшем моменте.

— А ты больше не злишься? — Одасаку встал на колени возле ванны, пододвинув прорезиненный коврик, чтобы было мягче, и потянулся к выглядывающему кончику материи на запястье, начиная быстро снимать бинт, потемневший от воды и от того же откровенно нуждающийся в отжимании.

— Это не злость, мне... — Дазай прикусил губу и отвернулся, освободившимися руками начиная сосредоточенно разматывать бинт на второй ноге, от бедра к лодыжке, по привычке ловко сматывая его обратно самыми кончиками пальцев — сноровка вора или музыканта, а еще — бесчисленная практика. Стоило ему окончить, как он передал смотанную ленту Оде, чтобы тот отжал и бросил к остальным в таз.

— Тебе больно, — закончил вместо него Ода, слегка поджимая губы и опуская глаза — не самое приятное осознание. Осаму был достаточно близким и дорогим для него человеком. Они не всегда понимали друг друга, и дело было не только в имеющейся разнице возрасте, но и в самой жизненной позиции. Они были разными полностью, но парень к нему тянулся, был приятным собеседником и отличным другом вопреки своему положению в организации, и Сакуноске не скрывал своей симпатии, если то позволяли обстоятельства.

Но любовь была чем-то, о чем он никогда не задумывался, предпочитая откладывать в долгий ящик. А сейчас это чувство, исходящее от другого человека, протаранило его на скорости, и пришлось начать думать, разбираться и анализировать то, что представляет из себя он сам.

— Да, мне больно. Но это больше от... Незнания? Безответности? Безответная любовь не может быть счастливой, — Осаму словно и сам только пробовал это слово на вкус, хотя раньше не раз вел речи, которые ставили под вопрос истинную ценность любви, в которых само слово с его уст срывалось не единожды, опороченное контекстом.

— Не может, — согласился Ода. — Но я не могу с уверенностью сказать, что она, любовь, безответная — если я не знаю, что чувствую, это ведь не должно быть твоей проблемой. Ошибиться самому будет не менее больно, чем обмануть другого, — Ода тяжело вздохнул — в обычное время он бы погрузился в свои мысли и как следует все обдумал бы, прежде чем вообще что-то говорить. Но это был момент, когда времени думать не было и куда большую роль играли чувства — сиюминутные, нелогичные, но самые искренние — Дазай заслуживал правды и даже ждал ее, потому что от кого-то другого ему она была попросту не нужна.

— Но хотя бы попробовать, — Дазай почти шептал, пряча глаза за мокрыми прядями, царапая бинт на груди, над сердцем, словно ему было больно внутри, тяжело дышать настолько, что он не мог никак даже руку сжать, оттягивая туго охватившую его тело ткань.

— Что, прямо сейчас? — Ода почувствовал, как дрогнули уголки губ, складываясь в легкую улыбку. Он смотрел на подрагивающие от обиды губы Дазая и думал всерьез. Что будет плохого в том, чтобы попробовать?

Он потеряет его дружбу. Насадит их сердца на нож. Подвергнет их опасности. Добавит уязвимое место — впрочем, Осаму уже был его уязвимым местом, но теперь оно станет куда глубже. Возможно, они все же слишком торопят события и так рисковать — самонадеянность. Следует ли притормозить?..

— У тебя так легко все складывается. Допустим, я скажу, что мы попробуем, сейчас мы снимем с тебя бинты, что еще остались, возможно, неловко и вскользь поцелуемся, пойдем есть... Черт, я оставил суп на плите! — Ода мгновенно подскочил на ноги и опрометью бросился в кухню.

Суп почти выкипел, очень некстати нагрелась рукоять, чуть ли не капая старым пластиком на пол, и Одасаку, несдержанно сыпя ругательствами, с третьего раза смог все выключить, снять кастрюльку с плиты — содержимое уже вовсю дымилось, пригорая, и все, что он мог сделать, это включить холодную воду и засунуть под нее еще потенциально спасаемую утварь — суп все равно был уже безнадежно погублен из-за его халатности.

— Кажется, теперь нам придется еще и готовить, — оказывается, он провозился достаточно долго, чтобы Дазай успел разобраться с остатками бинтов и, облачившись в его халат, прийти на кухню самостоятельно, придерживая руками таз. С волос еще слегка капало — наверное, полотенцем он воспользовался вскользь, спеша на грохот и крики Оды.

Шатен тем временем заглянул ему через плечо и фыркнул, увидев месиво в кастрюльке.

— Если честно, в первый момент я решил, что это такой способ сбежать от разговора со мной, — Осаму встретился с ним взглядом, и Сакуноске почувствовал непроизвольно охватывающее его смущение; они словно поменялись местами — на него смотрел взрослый, знающий, чего он хочет мужчина, спокойный, собранный. — Однако нет. Помочь тебе? Я все еще в состоянии сварить что-то съедобное — даже если по плану оно не должно быть таковым.

— Я определенно не откажусь от помощи. Достанешь сковородку из крайнего шкафчика снизу? Потушить рис с овощами будет быстрее, а в холодильнике были еще сосиски, — Ода как следует вытер ладони полотенцем, и, пока Осаму рылся и звенел имеющейся посудой, Сакуноске вытащил остатки сделанного пару дней назад риса с твердым намерением пустить его в дело, пока не испортился.

От супа он бы все равно не отказался, так что спустя нескольку минут Ода все же решился начать делать и его — не съедят сегодня, значит, начнут с чего-то завтрашнее утро. Горячее есть горячее, его хотелось значительно больше, чем какой-то там чай. Хотя вот сейчас Ода и от лапши быстрого приготовления не отказался бы.

Осаму хозяйничал, задирая мешающиеся рукава и тихонько напевая под нос, выглядя полностью погруженным в себя — мужчина нет-нет, а следил за ним, ловил себя на этом и не давал отнекиваться. Пару раз они сталкивались взглядами, и Дазай отворачиваться не спешил, не отрицая, что наблюдает за ним. Ода так не мог и все время пытался погрузиться в работу, сосредоточиться на ней, а не разглядывать мелькающие прямо перед ним тонкие пальцы.

Наконец все было готово. Дазай по-прежнему кутался в его халат и, словно скромная девушка, не позволял рукаву подняться выше кистей — мужчина уже обратил внимание, что над парнем успела поработать Кое. Интересно, как это он пропустил время, когда Осаму еще ходил на подобные задания под прикрытием и выучился поистине женскому изяществу в отношении ношения кимоно.

На улице совсем стемнело — дело было не только в зашедшем окончательно солнце, но и в низких темных тучах, пронзаемых молниями. Дождь не спешил стихать окончательно, и теперь они сидели при полном освещении. Духота, царившая в квартире во время их прихода, уже сменилась влажной прохладой, тепло теперь было только возле плиты, но и она уже остывала.

Вымыв посуду и перебравшись в комнату, они оба устроились на футоне и честно продолжили обсуждение.

— Ты говорил: допустим, мы снимем с меня бинты, поцелуемся, пойдем есть — из всего, что ты планировал сделать, мы лишь не поцеловались, — Дазай лениво потягивался, положив голову ему на грудь, словно на подушку. Вдвоем под одеялом было теплее, полумрак рушился от света ламп на стенах, которые Дазай ранее не заметил из-за своей собственной рассеянности — внимание от них прекрасно отвлекал диван.

— Ты уверен, что не переживешь, лишившись поцелуя? — Ода третий раз пытался начать читать новую книгу, но был просто не в состоянии, пока Осаму продолжал его трогать и бесстыдно льнуть — эта настойчивость определенно не вязалась с тем образом стыдливой гейши, которую он изображал из себя прежде.

— Пережить-то я, предположим, переживу, — Дазай приподнялся на локте, пальцем накрыл готовые шевельнуться в пылких возражениях губы Оды. — Но кто знает, выдастся ли мне вообще шанс? Ты так настойчиво протестуешь против этой затеи, что у меня невольно появляется мысль, что я слишком не желанен тобой. Я не видел и не слышал о тебе и другой женщине, ты не отвечаешь прямым отказом ради своего «не хочу», как это делают некоторые, и ты не Чуя, то есть, я не являюсь для тебя чем-то хуже смерти. Так чего ты на самом деле боишься, Ода? Ты ни словом не возражал против моих попыток суицида, так что не эта моя черта отталкивает тебя прочь. Скажи мне правду, Ода. Просто признай уже, что боишься серьезных отношений с кем-то. Ты считаешь слишком опасными уже имеющиеся привязанности, держишь их в секрете от всего мира, но я-то о них знаю. Знаю, что тебе нравятся дети, и я не буду мешать, как и прежде. Но мне не нужна твоя отцовская любовь. Я прошу о чем-то большем, о чем-то, что станет равной опорой нам обоим, — Дазай успел отобрать книгу и нависнуть над ним, стиснув ладонями его лицо.

— Давай, Одасаку. Это союз между мной и тобой. Не такой обременительный, как настоящие отношения, хотя в итоге я, конечно, буду стремиться именно к ним. Но все же лучше что-то, чем ничего, — Дазай вгляделся в глаза напротив и невольно посмотрел ниже, на приоткрытые, словно в приглашении, губы.

Искушение было слишком сильным, чтобы ему противиться.

Поцелуй был аккуратным, мягким — он лишь прихватывал нижнюю губу, прикусывал, словно зверек, выпрашивающий внимания. Потом робко скользнул языком — вот тут-то Ода и не выдержал.

Смена позиций была моментальной, Дазай лишь испуганно замер, чувствуя, как мир меняется местами и в глазах от такой резкости все темнеет. А потом он уже оказался прижат к футону спиной, и Одасаку целовал его, как сам Дазай еще не скоро кого-то сумеет — такая тоска и голод, дополненные дикостью в его глазах, словно он годами избегал любого контакта — может, так оно и было.

Осаму всхлипнул, когда Ода принялся покусывать его губу, оттягивать, передразнивая те неуверенные касания, что он дарил ему прежде, но от сладкой и болезненной ласки низ живота стянуло — он обхватил шею, не позволяя ускользнуть чуть что, вплетая пальцы в волосы, зажимая и оттягивая.

Мужчина то пришептывал тихое и недоверчивое «мой», то почти рычал, уверенно и жестко и терзал бесконечно долгими поглаживаниями бледные худые бедра, кои Дазай вскидывал навстречу его ладоням.

Не столько страшило Оду то, что он не будет любить — он уже как-то любит его, пусть не так, как любил бы верную женщину подле себя, но и это может измениться, если Дазай постарается и займет эту роль когда-нибудь.

Нет. Куда больше его пугал сам шаг — переступить через себя, дать себе волю. Он изменился с той поры, когда был одним из лучших киллеров. Он оставил разгульную жизнь и вырос духовно, но тело... Время от времени и он просыпался с осыпающимися видениями мягких женских прелестей у ладоней, почти зудящих от потребности прикоснуться. Иной раз запах духов, вид тонкой шеи, по которой хотелось скользнуть ладонью и провести губами в нежнейшей ласке, сводил его с ума.

Однако вот уж чем Дазай как раз отличился, так это своей девичьей шеей — тощей, красивой, ее можно было обхватить одной рукой, и осталось бы всего несколько сантиметров до полного захвата, а Ода и так знал, что у него не самые большие руки. Сейчас он с удовольствием именно так и сделал — обхватил, провел вверх, костяшками пальцев присбирая темные пряди и оттягивая, заставляя запрокинуть голову.

Кадык парня дернулся, когда Сакуноске принялся его посасывать и вылизывать, Дазай задышал чаще и прикрыл глаза, ресницы затрепетали, бросая голубые тени. Халат пошел распахиваться от всей этой возни, и он с наслаждением увидел и ключицы, нетронутые, острые настолько, что из ямок над ними можно было пить саке, как из сакадзуки*, и покрасневшие, наверняка постоянно растираемые бинтами соски — слишком тугие Осаму делал повязки, слишком старался не расслабляться, закалять свое тело, тренируясь с дичайшей нагрузкой — не удивительно, что он частенько ее не выносил и двигался, как деревянный, подставляясь под глупые ранения.

Ода нетерпеливо дернул рукой дальше, вырывая петли из ткани, стаскивая пояс по длинным ногам, как в другое время стянул бы мешающееся белье, обнажая кубики пресса, мягкую кожу чуть ниже, темные волоски на лобке, ноги с темнеющими синяками, разбитые как у ребенка коленки — наверняка опять подрался с Чуей.

Сакуноске видел также и порезы, и шрамы, и раны еще только подживающие — Дазай весь был покрыт ими, в самых неожиданных местах были аккуратно заклеенные швы от пуль и неловко зашитые — от ножей. Он был коллекцией травм, он платил за свою настырность и неаккуратность, и Оде хотелось наказать его за каждый след, за каждый риск, за то, что Осаму всюду лез.

Когда ребенок ломает руку, упав с дерева, куда вы просили его не лезть — вы его ругаете. Раны Дазая были отчасти из-за приказа начальства, но Ода все равно кусал нежную кожу рядом с ними, лизал там, где можно было лизать, и тяжело дышал, едва справляясь с застилающим глаза гневом и возбуждением.

Он ненавидел Дазая частичкой души за то, что провокация удалась и он все же сорвался. Он прикусывал, целовал его острые коленки и сжимал под ними так, что шатен вскрикивал и выгибался, бился на футоне, взмахами рук заставляя подушку двигаться все дальше. А Ода уже кусал худые лодыжки и разводил сильными руками бедра, влажными от слюны пальцами проталкивался между поджимающимися ягодицами и оглаживал жаркое нутро, гладкие стенки, дразняще скользил мокрым от слюны кончиком языка по алеющей головке и вниз по стволу, не сдвигая крайней плоти, заставляя самостоятельно возбудиться настолько, чтобы она сдвинулась — Осаму от его манипуляций кусал губы, всхлипывал и терпел, блестел глазами с жадностью, которой Ода в нем никогда прежде не видел и даже не подозревал.

Потребность Дазая в ласке, во внимании, в подобном обращении — давно ли она терзала парня, и почему именно он стал целью, тем, кто должен был делать все это? Случайно — или же намеренно Осаму крутился рядом с ним и в итоге завел этот разговор? А эта ссора и все речи после — не было ли все это просто хорошо просчитанным спектаклем?

Нет, едва ли — даже у хитрости его маленькой шатенистой катастрофы были свои границы. Рассчитать чувства, хитросплетение творящейся химии в теле человека — кем надо быть, чтобы предвидеть и такое?

— Разденься, Ода, не смей просто взять и!.. — Дазай рванул к нему, когда Сакуноске уже вознамерился приспустить штаны и протолкнуться в теплое и манящее тело — нужно было еще лишь презерватив отыскать, но и это не точно; пуговицы разлетелись по комнате черными блестящими жуками с остатками ниток, юноша помог избавиться от рубашки и цепочкой поцелуев обласкал и широкую грудь, и живот, спустился к бедрам.

Звякнула пряжка ремня, пуговица выскользнула из ткани, разъехалась молния — Дазай сталкивал вещи с бедер, и взгляд его горел решимостью, столь хорошо Оде знакомой.

— Пожалуйста, Ода, хотя бы сейчас, первый раз — сделаем все так, чтобы запомнилось? Ведь я же не знаю, когда в следующий раз ты позволишь... Не будешь бегать, — Осаму стер с глаз выступившую от злости и отчаяния влагу. — Дьявол, почему... Почему ты даже здесь так хорош?

Мужчина удивленно моргнул и тут же отмахнулся, сцапал в ладонь растрепанные волосы парня и притянул к себе для поцелуя, вынудил влезть себе на бедра, упершись ладонями в широкую грудь; почувствовав влажную головку между своих ягодиц, Дазай заерзал, словно это могло помочь ему чем-то, но едва ли — Ода лишь дразнился сейчас, и хотя пульсирующее колечко мышц уже было готово, он все еще медлил, словно давая последний шанс избежать такой судьбы, позволяя цветку красоты Дазая быть сорванным чуть позже, когда он нальется силой, кем-нибудь совершенно другим, хотя частичка его скалилась на такую возможность, особенно теперь, когда парень столь изысканно себя предложил и заставил принять.

Юный Исполнитель, влажно причмокивающий из поцелуя в поцелуй, издающий десятки сладострастных выдохов и полустонов, такими мыслями явно не терзался — лишь не спешил оседлать сильные бедра и потому потянул его на постель снова, прерывисто вздохнул, когда Ода вжался членом между его ягодиц, заскользил, сводя их ладонями.

— Давай, Ода, давай! — Дазай кусал губы, глядя на его действия, опершись на локоть. Лохматый, тяжело дышащий, словно после забега, царапающий постель в нетерпении и поджимающий пальцы на ногах — совсем еще юнец, но этот юнец давным-давно выбрался из гнезда и, вероятно, взлетел.

А теперь хотел вытворить невозможную глупость и позволить Одасаку слегка урезать свои крылья, быть хищной кошкой, что прикусит шею и, быть может, удушит — вниманием ли, заботой или же ревностью, но Ода мог это сделать, а Осаму доверял ему такое право.

Какой же он глупец. Они оба.

Мужчина толкнулся вперед, проталкиваясь сквозь тугие мышцы, раздвигая горячие стенки с помощью силы, стискивая зубы — пожалел смазки, а жалеть не стоило. Дазай едва слышно шипел, кусал костяшки ладони, тяжело и рвано дышал и сжимался — так, что больно. Но не жаловался. Молчал, и лишь белели пальцы, которыми он стиснул ткань халата — кожа была едва ли не белее этой ткани, тонкая, нежная, мозолистая на ладони.

Он отмечал эти ласкающие взгляд мелочи, а в голове было совсем пусто, и лишь двигались по инерции снова и снова его бедра, пока Дазай не застонал и не подался навстречу, пока Ода не смял новым поцелуем его искривленные от удовольствия губы, пока не сжались спазмом мышцы и не пришлось замереть в предвкушении оргазма — бедра ныли, болели плечи и спина, разодранные ногтями, возле соска кровоточил укус — в его постели был кто-то похищнее птицы, быть может, как раз-таки — кошка?

Дазай выгнулся и застонал в последний раз, тело сжалось в пружину, пока он стойко терпел спазм и позволял сперме забрызгать свои бедра и живот. Ода над ним кусал его тонкую руку в запястье, оставляя единственную по-настоящему глубокую метку — не считать же ему все эти темные пятнышки синяков от пальцев и засосы, черт возьми?

От разлившейся внутри его тела спермы было влажно и неуютно — стоило Оде выскользнуть, как Дазай коснулся себя между ягодиц, провел пальцами по растянутым мышцам, мутным взглядом глядя в пустоту перед собой, ощущая подрагивание стенок.

Было больно, потом — приятно так, что он едва не подумал, что вот-вот умрет. Но теперь снова были лишь неуверенность в себе и вопросы, и хотелось немного тепла и ласки, так что он потянулся к любовнику, вздрогнул, почувствовав сладкий и такой болезненный — из-за стертых губ — поцелуй.

Он вытерся предложенными салфетками и не постеснялся покурить вместе с Одой, потом устроился у него под теплым боком, прижался, впервые не стыдясь своей наготы, предпочитая вообще ее не замечать — тем более, Одасаку так приятно гладил ему бок широкой ладонью и все время пересчитывал ребра.

— Одасаку. Ты ведь не уйдешь из-за этого? Не разочаруешься? Не прекратишь общение? — Осаму это было важно — не потерять своего самого важного человека, единственного, кого он считал действительно близким, с которым мог позволить себе вольности и глупые разговоры, пить не останавливаясь, пока их не вышвырнут из бара, курить дорогие сигареты за чужой счет и жаловаться на жестянку и скрягу Мори-сана, который не разрешил использовать какое-нибудь опасное оружие.

— Не уйду. И ты не уйдешь — иначе потом ни сидеть, ни стоять не сможешь, — Одасаку вздохнул, чувствуя, как ожесточается лицо. Разбилась, его сдержанная и вроде как всем довольная маска разбилась из-за Дазая. Не смотреть ему на Анго теперь тем взглядом, который подразумевал полное смирение и лишь понимание с принятием — потому что теперь он, как и прежде, буря, что сметет все на своем пути. Пулями ли, кулаками ли, но он проложит себе путь — чего бы то ни стоило.

— А я и не собираюсь, — шатен улыбнулся, представляя, как этот непривычный ему, очень ревнивый Ода будет наказывать его за то, что снова флиртовал с хорошенькой женщиной, предлагая ей двойной суицид и чашечку яда за знакомство — когда еще выпадет такой случай?

Гроза за окном продолжалась, пахло свежестью и тянуло холодом, словно говоря:

«Прижмись к нему крепче, когда еще будет такой шанс?..»