Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bagjwi Sayug
Персонажи: Хан Чон Вон
Рейтинг: R
Жанры: Джен, Ангст, Психология, Философия, Повседневность, Ужасы, Эксперимент
Размер: Драббл, 3 страницы
Кол-во частей: 1
Статус: закончен
Описание:Она смотрит с картины. На миг кажется привычной, той, которую он знает – девушкой с улыбкой.
Мертвой и пустой, как смысл его жизни, улыбкой.
Публикация на других ресурсах:С предварительного разрешения автора.
Примечания автора:#япытался и это все, что я хочу сказать в свое оправдание.
Паблос:
vk.com/cloude_guardian___________________________________________________
Живая, но мертвая улыбка.Живая, но мертвая улыбка.
— Эй, Чон Вон, сколько можно врать себе? — Он булькающе смеется и тут же плачет, пальцами с сигаретой неловко отводит волосы, упавшие на лицо.
Действительно, сколько можно.
Черт возьми, он любит ее. Любит эту чертовку с темными волосами, такую мягкую и теплую, такую родную, живую.
Такую далекую…
Любит, и даже больше, чем того мальчишку, как бы не было приятно проводить время и удовлетворять собственный половой голод, тоску по теплу человеческого тела, по близким отношениям.
Чон Вон затягивается, ощущает горечь во рту, морщится и тушит сигарету в переполненной пепельнице, умудряясь как-то не обжечь костяшки пальцев о окурок, который настолько крошечный, что мигом скрывается за своими собратьями, более длинными окурками с фильтрами.
Он даже не заметил, когда стал курить дешевые сигареты без фильтра.
Он не заметил, когда его стол превратился в подобие свалки, оказался погребен упаковками из-под фаст-фуда.
Он не заметил, что пьет вино, как сок, и алые потеки на столешнице, на полу, превратились в засохшие, покрытые слоем пыли пленки, напоминая сгустки крови.
Он даже не мог вспомнить, когда ел в последний раз нормальную еду.
Он вообще не может вспомнить последние… несколько дней, недель, месяцев?
Сколько времени вообще прошло с тех пор, как он влез с ногами в кресло и провалился куда-то в другое измерение, где не было ни проблеска разума?
Зато он знал каждую фотографию из Ее инстаграма, и видя улыбку, пойманную камерой, не замечал ни боли в глазах, ни неуверенности.
Она была совершенна, как и всегда. Она была живой, и он знал, что в свое время смог написать ее портрет точно так же — живой, близкий, теплый, со смешинками в глазах, очень умело и точно.
Для него она так такой и осталась, что тогда, что сейчас.
А он просто не искал, не хотел видеть свидетельства того, что ей тоже тяжело, хотя самолюбие пыталось что-то там пришептывать, искать доказательства, но глаза ослепли от дыма и недосыпа, и он продолжал ощущать себя самым несчастным, самым раздавленным морально, жертвой.
Просто потому, что пока она жила, пока могла улыбаться, пока поднималась вверх, как цветок под лучиками солнца, заставляя себя иногда силой вставать навстречу новому дню — он продолжать сдавать позиции, засиживаться за компьютером, пытаясь что-то рисовать, но все тщетно — он опускался на самое дно.
— Ах, черт, — Чон Вон роняет голову на руки и бессильно смотрит на очередную работу. Хочется спать, но глаза больно, он не может закрыть их, дикая резь возвращает его к тому, что он пялится в экран — сегодня третья ночь почти без сна, и что-то изменится только когда он снова вырубится.
Вдохновения нет, работа не живая, и никакая отточенная техника не может это исправить.
Любимое дело не приносит ни удовольствия, ни пользы, ни выгоды, и в какой-то момент он смахивает со стола все, кроме намертво установленного дорогого монитора.
Бутылки бьются, пакеты шуршат, остатки вина разбрызгиваются, и в голове мелькает отстраненная мысль об уборке, которую надо будет сделать потом.
Мелькает, блестит падающей звездой и гаснет совсем, уступая место дикому бою барабанов где-то в голове, в ушах, да еще тошноте, дикой боли в животе — он не удивится, если заработал язву сидя на дешевом вине.
Чон Вон запускает руки в давно нечесаные и немытые волосы, и опускает голову между колен, пытаясь справиться с дурнотой и остановить круговерть окружающих его предметов.
В итоге все равно падает на пол, режет руки об осколки и это оказывается последней каплей.
Из груди вырывается отчаянный бессильный вопль боли, громкий, во всю мощь легких, пока кашель и хрипы не делают свое дело — голос он почти потерял после долгого молчания, и такое напряжение сразу не осталось без последствий.
Он чувствует себя жалким и раздавленным. Ничтожным. Ненужным.
Кровь сочится едва-едва, пока он не начинает, с трудом доковыляв до ванны, вытаскивать осколки.
Из-за неудачного падения есть опасность, что где-то задело крупный сосуд, но ему плевать — он небрежно промывает раны водой из-под крана, заливает перекисью, смахивая кровавые шапки пены прочь, кое-как бинтует одной рукой. Проверяет, что нигде больше не поранился и возвращается в разгромленную комнату.
Он все-таки делает подобие уборки, но в комнате все равно темно и грязно, и когда он раздергивает шторы, то без особо удивления видит нежно розовое небо, хотя понять, утро это или все-таки вечер, уже не может.
Голова варит на уровне примитивных действий — вымыть пол, протереть стол, убрать весь мусор, сохраниться, выключить компьютер, постелить постель, в очередной раз зайти в инстаграм и поцеловать, держа дрожащей рукой телефон, Ее свежее фото.
Потом что-то ломается с концами.
Он плачет и воет, целует экран, почти бесконечно, бесконтрольно, пока телефон не гаснет и не отключается — израсходован последний процент батареи, и это не удивительно.
Чон Вон останавливается только через некоторое время, стирает слезы краем бинта, откладывает технику, откидывает одеяло и, не в силах сдержать порыв, ставит новый холст.
Стоит только встать перед ним — и сознание проясняется, внимание обостряется.
Он готовит краски и смешивает палитру, раскладывает кисти, как хирург свои инструменты, собирает волосы, надевает фартук, моет руки — почему-то это кажется особенно важным.
Вздыхает.
А потом начинает делать то, чему он учил множество раз других людей: как вложить в картину душу и сердце, сделать ее живой.
Когда он заканчивает — комната освещена солнечным светом, и даже он, не догадавшийся отыскать часы, понимает, что сейчас уже поздний день.
Картина готова, и он отскакивает от нее, довольно вздыхает, целует аккуратные губы, вляпываясь в краску, и тут же подправляя это место. Оставляет ее сушиться, а сам снимает фартук, кое-как оттирает мазки и разводы, и, почти что не помня себя от усталости, падает в кровать.
Когда он просыпается, чувствуя себя отдохнувшим и более-менее живым, за окном поздняя ночь.
Чон Вон с трудом садится — жутко болит раненная вчера рука — включает свет, оборачивается, чтобы свежим взглядом взглянуть на свое творение, которое ему кажется самым лучшим из всех сделанных им за всю жизнь.
Улыбка, нервная и дрожащая, замирает на губах, липнет к ним фальшивой копиркой, когда он скользит глазами по изображению.
Она смотрит с картины. На миг кажется привычной, той, которую он знает — девушкой с улыбкой.
Мертвой и пустой, как смысл его жизни, улыбкой.