Идеи по Мурвел и вообще. На подумать.

Много раз видел ситуации, когда Брок получал Баки в почти собственность, или Баки выбирал Брока, но еще нигде не видел, чтобы Брока подростком подарили Баки и тот вырос в того, в кого вырос, заботясь о нем, пока Баки как умел заботился о Броке в ответ.

××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ×××

Все еще ау, в которой Старк со злобы получает над недееспособным Баки опеку, обскакав Стива, педалируя тот факт, что тот заведомо предвзято оценивает состояние своего бывшего лучшего друга. Деньги же решают вопрос с тем, что Старк и сам предвзят по отношению из-за смерти своих родителей.
Теперь он может делать с Баки что угодно - мучить, пытать, но ненависть к нему так сильна, что он даже видеть его не хочет особо, просто позволяет самому осваивать территорию в пределах башни. Баки постепенно становится чем-то неотъемлемым, пусть и не горячо любимым. Тони спокойнее, когда Барнс не шастает хуй знает где, подожженный пламенем восторгов Роджерса, который неуловимо разочаровывает гения, плейбоя и тд.
Потом в жизни Тони происходит Питер Паркер, он же человек паук, у которого умирает сначала дядя, а потом непредвиденно умирает тетя. Тони оформляет опеку почти не глядя, хотя не знает, как помочь подростку - ему в свое время тоже некому было помочь, оставив наедине с делами отца и вывалившимися из шкафов секретами.
Однажды он обнаруживает, что Баки стал заботиться о Питере вместо него, провожать в школу, интересоваться успехами, совать нос в уроки - все-таки, образованность Баки очень узкопрофильная.

• У меня АУ, основанное на кое-каких завихрениях канона. Просто представил, как Баки тренирует Питера, и в момент, когда тот останавливает его руку, Тони с края тренировочного зала свистит.

° Тони: Позорище, Барнс, тебя смог остановить даже шестнадцатилетний мальчишка с половину тебя!
Баки: Милый, а не хочешь сам против него выйти?
Питер, краснея: Мистер Барнс, мистер Старк вообще-то смог меня победить 3:0...
Баки:
Тони: Соси, Эльза.

• Я уверен, что Тони победил его чисто на авторитете небожителя.

° По многим фикам Тони неплохо шарит за единоборства, а Питер в основном на инстинктах дерется. И больше не дерется, а паутиной швыряется.
° Опыт против рефлекса, или около того.

• Это все равно был заведомый проигрыш, потому что Питер еле дышать при виде Тони может.

××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ×××

Том - министр. Гарри - целитель.
Клуб лимонных мантий. Захват маг Британии вирусом. Война, где никакая магическая сила победить не способна.
"А я вам говорил не соваться в зону карантина, господин министр!"
"Изыйдите, Поттер!"

××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ×××

Фенрир обращает Гарри, Том не может спокойно смотреть на свою Немизиду, ластящуюся к волкам, в волчьем обличье, не задеваемую, что отныне он по меркам волшебников чудовище.

А Поттер просто влюблен в лунный свет, ночное полотнище, пронзенное звездами, трущиеся о его бока шкуры других волков и шепот листвы.

××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ××× ×××

Гидра!Кэп и Солдат, с которыми Броку как-то придется искать общий язык...

@темы: #Cloude_Guardian

---

Забытье.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Осаму Дазай
Пэйринг: Дазай Осаму/Накаджима Ацуши.
Рейтинг: R
Жанры: Слэш, Романтика, Драма, Мистика, Hurt/comfort, AU, Эксперимент, Пропущенная сцена
Предупреждения: Кинк, Смена сущности
Размер: Драббл, 6 страниц, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
...спустя три месяца комы в закрытой для посещений комнате в особняке босса Портовой Мафии пришел в сознание единственный наследник мафиозной организации. Пришел в себя, чтобы первым делом заявить, что он, кажется, влюбился в Смерть.

(АУ, в котором Ацуши и есть Смерть, и Дазай много раз пытается суициднуться, чтобы увидеться с ним.)

Посвящение:
Circie888 - спасибо, что ты мой соулмейт. Ti amo.

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Клод:
- У меня что, в предупреждениях один только кинк? У меня тут даже нет сцен сексуального характера, твою мать, что я написал?!

Плыву в реке жанров и предупреждений, как и всегда.

После первого моего Дазацу меня очень просили написать еще. Я сказал да.
Но что-то я сомневаюсь, что и в этот раз он зайдет так хорошо - на самом деле сомневаюсь, что кто-то вообще станет это читать.

В свое оправдание скажу, что продолжаю пытаться прописать персов, а то Ацуши должен засветиться в ВШ скоро, и учитывая месячное, или больше, бездействие - я слегка заржавел.

Сюжет №26 в перечне сгенерированных сюжетов для работ. Идея АУ была сгенерирована 24 февраля 2017 мною же и опубликована в твиттере.

Написано за две ночи всего - обычно такие штуки расходятся, как конфетки, но с Дазацу никогда не бываю ни в чем уверен.

И написано в том числе и для себя любимого, потому что 1 марта ДР, хочется выложиться, порадовать себя тем, что профиль не совсем умер.

Всем приятного чтения.

Эстетика специально к этой работе: pp.userapi.com/c639121/v639121491/283e9/BukxivV...
pp.userapi.com/c639121/v639121491/283f0/QYBDwVl...

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Забытье.

Забытье.

- Enigma–Oxygen Red (feat. Anggun)

Дазаю четыре, когда его похищают в первый раз.

Мать мертва — несмотря на возраст, он не строит иллюзий.

Выжить с тремя пулями в груди и после контрольного в голову невозможно. Он проверил, когда потерял свою первую няню.

Кровь теплая, липкая и быстро пристывает к пальцам пленкой, скатывается в шарики.

Сломанные пинком ребра болят — особенно ему плохо, когда он кашляет. Во рту металлический вкус крови, она течет из уголков губ, и он смеется, когда похитители разводят бурную деятельность, понимая, что перестарались.

— Заткнись, щенок! — все тот же мужчина бьет его по щеке. И снова сильнее, чем надо.

— Твою мать, Паоло! — орет один из сообщников, когда и так едва прослеживающийся пульс мальчика начинает редеть, пропадая с приборов на все более длительные промежутки времени.

Но Дазай все это слышит, еще глубже утопая в забытье.

Там темно, нет боли в груди, а при дыхании ничего не хлюпает. Там никого не бьют и не убивают.

В забытье нет вообще никого. Даже его самого.

«Ты думаешь, это хорошо?» — чужой голос раздается прямо из-за спины, и Осаму оборачивается.

Поглядывающий на него с грустью юноша одет в черный балахон, но лицо и волосы у него белые, светящиеся. Он отчаянно желает их потрогать, проверить, действительно ли они такие мягкие, как кажутся.

Но глаза у незнакомца еще лучше — желтые, как солнечный свет, с одной стороны, тонущие в сумеречно-фиолетовом, цвета вечернего неба, с другой — похоже на цветы, только он не может вспомнить их название.

«Ты слишком глубоко, — юноша тянет к нему ладонь, и она тоже белая, белее снега, словно прозрачная, как лунный свет. — Ты слишком рано решил отказаться от борьбы. Идем».

Он тянет его вверх, тянет долго. Но Дазай постепенно вспоминает, что у него должно быть тело. Тяжелое, неповоротливое, слабое — не такое красивое, как у юноши. Не такое сильное. И кожа у него куда темнее, постоянно испещренная синяками и ссадинами.

От собственного несовершенства по сравнению с незнакомцем хочется плакать. Его тело полно боли, он цепляется за балахон, отказываясь уходить, возвращаться к уродливому и скверному телу, к омерзительному миру, полному страданий и смертей.

Юноша гладит его по волосам и нежно улыбается, одной этой улыбкой завораживая.

Мягкие губы чуть теплые, когда он касается ими его лба, прежде чем резко вытолкнуть прочь, помахав на прощание, обронив тихое «мы еще встретимся», которое малыш ловит с жадностью человека, обретшего цель.

…спустя три месяца комы в закрытой для посещений комнате в особняке босса Портовой Мафии пришел в сознание единственный наследник мафиозной организации.

Пришел в себя, чтобы первым делом заявить, что он, кажется, влюбился в Смерть.

***

Дазаю восемь, когда он начинает бинтовать руки и ноги. Сначала запястья и колени — на это даже внимания никто не обратил. Потом от колен до бедра, от плеча до кисти.

Когда его спрашивают, зачем, он, поджимая губы, указывает на синяки, ссадины и шрамы, резко и твердо заявляя, что это уродливо и он не хочет себе тело, которое выглядит так.

Ответ удивляет и заставляет задуматься. За поведением мальчика начинают наблюдать, но подозревают, что наблюдать, как и делать что-то, уже слишком поздно.

Дазай осваивает все, за что берется — стрельба, рукопашный, науки. Он юниор в играх в шахматы, несколько лет подряд ему не скучно мотаться по соревнованиям. Своей физической подготовкой он не брезгует и быстро получает напарника — всего месяц разницы в возрасте, но два маленьких дарования не могут решить, кто в дуэте главный.

Разобраться с совместной работой становится их главным заданием на ближайшие несколько лет.

Дазай никому не скажет, что пару раз, когда Чуя неаккуратно использовал гравитацию, он снова впадал в то самое забытье на границе со смертью.

Проваливаться туда становилось все проще, и пока белые руки под звуки шумных вздохов выталкивали его прочь, он целовал длинные суставчатые пальцы и хохотал, зная, что его ангел-хранитель, его Смерть, его страж, его проводник, жутко стеснялся этих выходок.

Настолько сильно стеснялся, что прятал лицо с нежно-алеющими щеками капюшоном.

***

Ему одиннадцать, когда он впервые пробует убить себя сам. После десяти неудачных отравлений, окончившихся разве что диареей, одиннадцатое становится его маленькой победой.

Смерть уже ждет его. Нервный и злой. Смерть ругается, когда он обнимает его и целует белые щеки, что нежно розовеют от поцелуев, Смерть отталкивает его от себя снова, и снова, и снова — Дазаю, который почти уверен, что влюблен, это не мешает.

Смерть красивей любой девчонки, которых полно на званых вечерах, у Смерти длинные белые волосы, которые он любит вытаскивать из-под балахона и заплетать, зарываясь в них руками.

У Смерти самая нежная улыбка и самые мягкие руки во всем мире, он даже не против целовать их, вместо костлявых ручонок высушенных собственной злостью старух с балов и вечеров.

И он не жалеет, что в свои четырнадцать первым поцелуем клеймит именно губы Смерти, которого он нежно обнимает, уже тогда не сильно уступая в росте.

— Я люблю тебя, — первым от него слышит эти слова именно заливающийся румянцем от стыда Смерть.

«Дурень», — слышит в ответ Дазай и задорно смеется.

Для Смерти он согласен быть кем угодно.

***

Ему шестнадцать, когда он снова становится гостем своего возлюбленного надолго.

В этот раз из тяжелого состояния, близкого к загробной черте, его вытаскивает Мори своим искусством хирурга.

Операция на сердце могла бы обернуться трагедией, ему показывают пулю, что почти вонзилась в ткани. Его уговаривают быть осторожнее, беречь себя, не рваться на рожон.

Осаму отвечает всем уговорам призрачной улыбкой и со вздохом отворачивается, продолжая хмуриться.

Дазай, вернувшийся из небытия, волнуется за Смерть. За своего белоснежного любимого с терпеливыми и грустными глазами.

Пусть и незаметно, но тот меняется. И, к удивлению Дазая, делает это, молодея.

Вот и пальцы его уже тоньше, чем раньше, и волосы, спадавшие густой копной, становятся все короче.

Тревога растет неделя за неделей, но у него нет возможности теперь постоянно возвращаться и проверять — на него взвалили столько работы, что некогда даже думать лишний раз, как оказаться на границе жизни и не выпасть за ее пределы безвозвратно.

Наконец очередной бокал с вином на приеме оказывается с ядом, и Осаму почти радостно спешит провалиться в темноту.

Руки Смерти вовсе детские. На него смотрит почти совсем мальчик, угловатый, неловкий и смущенный.

Целовать его несколько непривычно, но Дазай впервые ощущает, что готов целовать его, какой бы вид он ни принял, и даже если ребенок превратится в скелет без единой ниточки мышц, без лоскутка кожи — он и тогда прижмется губами к холодным костям.

— Что с тобой? — Дазай сплетает их пальцы и, поднеся замок к губам, целует тонкие фаланги с нежной скорбью.

«Мое время заканчивается. Для меня есть тело, а телу непременно нужна душа», — Смерть улыбается ему, и доброта этой улыбки способна затмить солнце.

— А как… Как ты стал Смертью? — Дазай всегда боялся спросить. Но теперь уже поздно бояться — у них слишком мало времени, чтобы побыть вместе.

«Может быть, я разорвал с ним связь. Знаешь же истории о детях, что попадают в аварии и живут только за счет приборов? Что-то подобное, должно быть, случилось и со мной. Или же от насилия — когда издевательство было таким сильным, что от него сбегаешь — не физически, но… — Смерть пожал плечами. — Я не знаю. Плохо помню. Мое тело живое, и прошлое полностью осталось в нем. Причин может быть много — от выхода в астрал и до травмы, которая так сильно ограничила, что я попал сюда».

Дазай кусает губы — прямо на его глазах изменения продолжаются.

«Ох, хватит так сожалеть. Мы встретимся. Я найду тебя в реальности. Это не прощание, это обещание», — Смерть гладит его по щеке и, привстав на носочки, впервые целует. Очень нежно и мягко. Как и все, что он делал с Дазаем.

Толчок в грудь не то чтобы был неожиданностью. Но сердце сводит от тоски — он точно знает, что это последняя их встреча. И даже если он придет снова — он уже не увидит своего любимого, сияющего, как лунный свет, хранителя.

Оставаться же в темноте и одиночестве он не хочет.

Осаму приходит в себя в палате, под капельницей, с пистолетом под подушкой и охраной у дверей.

С этого момента все его попытки суицида временно прекращаются и начинается попытка жить реальной жизнью — работа, друзья, выпивка, первые любовницы и вечная грызня с напарником.

Чего никто не знает — Дазай просто ждет. Очень терпеливо и очень верно ждет, когда исполнится обещание, данное Смертью.

***

Ода умирал — от пули рядом с сердцем трудно не умереть.

Дазай плакал от тоски и совсем немного — от зависти. Ода увидит свою Смерть, и та заберет его.

Осаму никто не заберет. Любимые им столь нежно белые пальцы не зароются в волосы, руки не сожмут плечи.

Он не сможет поцеловать губы — теплые едва-едва, нежные, как лепестки.

Сакуноске почти заставляет его поклясться, что он уйдет, пока не поздно. Ведь в мафии он не найдет ни смысла жить, ни покоя.

Дазай согласен.

В мафии действительно у него не будет смысла жить. И точно не будет покоя.

Потому что уже некоторое время Осаму хочет и сам искать свою Смерть, приближая, быть может, их новую встречу.

***

Спустя месяцы он волен делать, что хочет, волен ехать, куда хочет — если грамотно выбирать себе дело, можно побывать везде.

Его напарник — разочарование с блокнотом, но какая разница, если Дазай занят всегда, даже когда не работает абсолютно — весь ум от и до заполнен фантазиями, какой будет новая встреча с его Смертью.

Реальность не разочаровала — подобного сценария он и предположить не мог.

Его милая Смерть оказалась его целью, его милая Смерть во плоти была куда лучше фантома, его Смерть снова заставила его вернуться к жизни, и…

Смерть ничего не помнил.

Пряча горькую улыбку, Осаму смотрел на тонкие суставчатые пальцы, на неровно остриженные волосы, на иссушенную кожу и рваные вещи.

Все им любимое было покрыто мерзким клеймом мира живых, но…

Но были еще любимые им глаза, ни капли не изменившиеся, и была нежность, была наивность вкупе с мудростью.

И он наблюдал. День за днем он наблюдал и ждал, когда Смерть вернет себе частичку чего-то прежнего, что даст понять — воспоминания, хранимые Дазаем у сердца, вновь принадлежат не ему одному, как и секреты, как и истории о поцелуях и трепетных прикосновениях.

Осаму готовился к этому дню, обучал Ацуши, по привычке зарываясь пальцами в его волосы, трепал ласково и нежно, до щемящей грусти и накатывающей сентиментальности.

Однако дни проходили, складываясь в недели, а недели — в месяцы.

Старая история любви все больше походила на легенду, на злую шутку, что не дает успокоиться.

Пока однажды Ацуши не оттащил его от очередной барышни за воротник, ругая долго и со вкусом, как учил Куникида.

Осаму почти рассмеялся ему в лицо, когда последние слова заставили воздух замерзнуть в легких, распахнуть глаза пошире от удивления:

— Если бы знал, что вы врали тогда, когда признавались много лет подряд — ни за что бы сюда не вернулся. Вы мерзкий, лживый, омерзи…

Он не смог договорить — Дазай не дал. Дазай сжал его в руках так сильно, что прогнулись кости, целуя так жадно и глубоко, что заболели рты и от бешеной работы устал язык.

Оголодавший и ненасытный, Дазай держал его, словно хищник — жертву, не давая сбежать, не позволяя вырваться и ускользнуть прочь, ставя крест на самой идее разлучиться снова.

Ацуши, цеплявшийся за рукава пальто, всхлипнул и осел, пойманный чужими руками, мягкий, беззащитный, краснеющий яркой полосой.

Длинные ресницы бросали голубые тени на щеки, глаза цвета Виолы блестели от слез, которые мужчина с таким трепетом и нежностью пробовал на вкус.

В холодном свете ночного светила Осаму еще долго ласкал его нежные губы, его белую шею и острые плечи, что казались почти прозрачным, словно были сделаны из лунного света, упиваясь стонами и беззащитностью, а еще — вечностью, которую можно было растянуть и потратить только на них двоих.

— Ты слишком рано решил отказаться от борьбы, Ацуши. Идем домой, — улыбаясь ему одними глазами, Осаму с внутренней дрожью сплел их пальцы, почти задохнувшись, когда те сжались с равной его силой.

— Теперь ты веди меня, — Накаджима прижался к сильному плечу мужчины и тут же отстранился, глядя строго и взросло. — И никакого тебе больше двойного суицида с прекрасной женщиной!

Осаму невольно расплылся в улыбке, а потом расхохотался в голос.

— Обещаю, Ацуши-чан. Никаких женщин — только ты, я и наше общее с тобой забытье друг в друге.

---

Розы и кровь.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Осаму Дазай, Чуя Накахара
Пэйринг: Дазай/Чуя
Рейтинг: R
Жанры: Слэш, Романтика, Ангст, Флафф, Драма, Hurt/comfort, AU, Songfic, Любовь/Ненависть
Предупреждения: OOC, UST
Размер: Драббл, 5 страниц, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
Широкие лепестки роз измяты, но выглядят символично — Чуя чувствовал себя таким вот цветком, измученным, истерзанным, покрытым своей и чужой кровью, тонущим в литрах алкоголя, и даже не верилось, что вот эти вот совершенно не элегантные вроде бы растения любимы _им_.

(hanahaki byou!AU)

Посвящение:
Тот текст, что был - тому, кого я считал своей Музой и Вдохновением, однако жестоко проебался.
Каким он стал теперь - Feel-It-All. Потому что благодаря ей я вообще его открыл.

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Первое написание - 16 октября 2016.
Переделка - 16 июня 2017. (ровно 8 месяцев :_))

Жанры и предупреждения:
- На нас же написано, в чем проблема отметить все правильно?
Автор:
- В моем стиле мышления, когда я подгоняю предупреждения под смысл.

Причина написания - внезапная потребность организма писать.
Причина переписывания - перечитал, ахуел, выхуел обратно и обозлился.

Пытался сделать сонгфик. Вроде прокатило.

Когда я говорю "розы" - я имею в виду такие: otvet.imgsmail.ru/download/67122cfd422ed43ba1b0...

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Розы и кровь.

Розы и кровь.

Лето — это то время, за которое, как считается, положено разыскать свое счастье и переделать дела, на которые не хватило сил зимой. К сожалению, этот стереотип не работал в их мире, где любовь была способна убивать надежней пули.

Смотреть на солнце было больно — перед глазами плыли рыже-красные круги, а все вокруг, напротив, темнело, становясь не более, чем серыми сумерками; и все же он, щурясь и смаргивая слезы, продолжал самоистязаться минуту за минутой, стискивал зубы и заставлял себя держать голову тогда, когда было положено отвернуться и зажмуриться.

Закат был алый и, наверное, красивый, но для него — будто кто-то пролил красную краску, размазал по стене тонким, полупрозрачным слоем и она заблестела, как лак или эмаль, как свежая, едва начавшая присыхать к плитке, разбавленная водой кровь.

В груди больно кололо, сжимало, скручивало и стягивало; его подташнивало от этого чувства, а с тридцатого этажа высотки было отлично видно город и море — не менее кровавое, чем небо, но более неспокойное, покрытое рябью. Почему-то сейчас весь этот прекрасный вид, ради которого он поднялся на крышу расположенного ниже ресторана, вызывал у него дикую боль, стук в висках и усиливал тошноту; впрочем, он ждал приступа, а значит, и удивляться было нечему.

Чуя достал портсигар, царапнул неподатливый замок и извлек сигарету, словно патрон из патронника: длинная, тонкая и черная, без лишних примесей, кроме непосредственно запаха табака, она сама легла меж тонких губ и смотрелась изящно; эта мысль почти заставила его горько рассмеяться — он и сам был той еще «куколкой», как его любили называть некоторые совершенно отбитые, широкоплечие, бандитского вида личности, однако пользы с его миловидности и кукольности не было никакой. Сейчас он осознавал это особенно четко и отчаянно хотел задохнуться, захлебнуться горьковатым дымом.

Старомодная зажигалка звякнула откинутой крышкой, промасленный фитиль вспыхнул, словно маленькое солнце, стоило пальцем крутануть колесико, а не вовремя скосивший глаза Чуя снова зажмурился и почти подавился дымом; пришлось сдерживать крепкие ругательства и отчаянно жмуриться — все же ранее он перестарался. Теперь яркий свет будет мешать ему жить — оно и правильно, нечего было столь темной твари, как он, лишний раз выползать из своего убежища, да еще и заниматься непонятно чем.

Запах жженой бумаги, занявшегося табака, тепло, сушь на губах и горечь первой затяжки — после дорогого вина, которым он сегодня «полоскал» рот, этот контраст просто убивал, однако обоняние восприняло никотиновую смерть меж его губ с благодарностью.

Однако наслаждаться процессом курения ему было суждено недолго.

В груди застучало сильнее, чем прежде, на руках и лице вздулись венки, отчего парень покраснел, почти побагровел и стал недовольно морщиться — давление и напряжение в висках убивали. К закату Чуя уже привык ощущать себя особенно несчастным, будто в эти часы уходящий день пил его силы, его выдержку, травил все чувства, кроме одного, и тем самым умертвлял всякую попытку вести себя как обычно еще в зародыше.

Чуя, дожидающийся края, смело сделал последнюю затяжку, отмечая, что губы у него пересохли с концами и теперь подрагивали. А потом, словно по щелчку, в правой половине груди пронзило и тут же заныло, словно кто-то пропихнул ему меж ребер тупой нож, и очередной вдох на середине обернулся хриплым кашлем. Еще миг — и Накахару тошнит на бетон.

Сигарета, враз ставшая ненужной, выпала из дрожащих пальцев, а рыжий упал на колени, зажимая рот, не дыша, пытаясь предотвратить то, что, как и всегда, происходило с ним в этот временной промежуток. Горло ободрало до боли, он давился кашлем, задыхался, а сквозь пальцы безостановочно лилось вино — красное, с примесью густых вкраплений крови и цветов — тоже красных.

Широкие лепестки роз были измяты, но выглядели символично — Чуя чувствовал себя таким вот цветком, измученным, истерзанным, покрытым своей и чужой кровью, тонущим в литрах алкоголя, и даже не верилось, что вот эти вот совершенно не элегантные вроде бы растения любимы им.

Мужчина не мог остановить выстраивающийся ассоциативный ряд — о да, он был таким же измятым, уничтоженным, оторванным от всего мира своими же чувствами, пытающимся утопить свои мысли и нежные порывы, ничтожным, желающим, чтобы эти самые порывы, ставшие цветами, умерли от нехватки воздуха, пищи — что им там нужно в его груди?

Лишь бы были не в силах его потревожить.

А потом проклятые лепестки снова и снова лезли по одиночке и гроздьями, заставляя его избавляться от того, в чем он их топил, и все начиналось заново, потому что он проигрывал им раз за разом, а они заполняли его нутро и не умещались, грозя однажды прорасти, заполнить его, разорвать изнутри. Истории о ваннах, где мертвецы лежали среди лепестков, были отнюдь не легендами, зато избавляли коронеров от необходимости проводить вскрытия, а похоронные бюро работали с такими случаями за отдельную плату и в специальных защитных костюмах — подхватить болезнь неразделенной любви никто не хотел, ведь у всех была когда-то своя тоскливая любовь, подчас — так и не закрытая по сей день.

Чуя припал спиной к бортику и отложил шляпу как можно дальше от себя, следя все же, чтобы ее не унесло ветром — едва ли он станет ее ловить на другом конце Йокогамы. Стащив мокрые и грязные перчатки, он чувствовал лишь отвращение к самому себе, к разводам на испачканных ладонях, к тому, что он погряз в болезни, в мыслях, в своей постыдной слабости — чувствах, конкретно — в любви.

Ненавидеть состояние влюбленности, эту проклятую зависимость от человека, уже давно стало так же привычно, как пить, курить, убивать, писать отчеты, а в перерывах прятаться ото всех и плеваться лезущими на свет цветами.

Накахара неожиданно расплакался — сам не понял от чего, но не смог остановиться. Сила отвращения к себе лишь возросла, и он напомнил себе подростка, даже нет — ребенка, который рыдает взахлеб, весь истекает жалостью к себе, но наслаждается этим состоянием, смакует и ликует, получив от родителей такое необходимое участие.

Смаковать свое несчастье, получать удовольствие, упиваясь им, лелея самого себя. Мерзко, не так ли? Чуя был согласен и потому нервно улыбнулся, растягивая дрожащие губы.

Какой же он все-таки безнадежно влюбленный дурак.

Слезы сменились смехом — прерывистым, неестественным, истеричным, но он быстро прошел и смешался со всхлипами и воем, с новой порцией слез — Чуя не заметил, как ногтями разодрал свои ладони, как разбил костяшки о бетон.

Истерика накатила, как прилив, потянула его на самое дно, в центр его собственной убийственной бури. От пронзительного ветра на крыше замерзло все тело, занемело до покалываний. От пустоты и боли внутри занемела душа, а он постарался добить себя мыслью, что заболеть еще чем-нибудь более мирским, чтобы точно умереть, было бы неплохо — жаль лишь, что долго.

Шальная мысль возродила воспоминания о тайно любимом, ленивом и мечтательно-иномирном голосе в те самые моменты, когда Дазай начинал почти мурлыча умолять противников подарить ему смерть, шептал в самые губы или бесстрашно и влюбленно глядел в дуло пистолета, а то и не одного, игнорируя шипение Чуи.

Новая порция кашля разорвала в кровавую кашу его легкие, цветки пошли выходить со сгустками крови — как крайняя стадия чахотки, а значит, можно не волноваться, и жить так осталось совсем недолго. Умереть, задыхаясь — не самая приятная смерть, однако… Ведь можно сделать все куда быстрее?

Чуя снова начал безумно посмеиваться и, вытерев ладонь о бетон, встал на ноги, пошатываясь, заглянул через край на маленькие точечки людей и чуть более крупные —
машин. Тридцать этажей — высота, после падения с которой вполне хватит еще наскрести остатков, которые можно будет положить в гроб. Главное теперь в падении не насадиться на какой-нибудь штырь, который может оказаться внизу, но отсюда не видный, и не струсить, не активировать способность из желания спастись.

Он помялся, потом отступил на шаг, второй, третий, десятый — ему нужно совсем немного места, чтобы разбежаться, немного времени, чтобы в последний миг передумать и притормозить.

Немного причин не делать то, что он уже почти решился делать.

Собственные сомнения и попытки голоса разума достучаться до него, вынудили рыжего заколебаться, замереть неподвижной статуей, прислушиваясь к оцепенению. Ненадолго. Но этого времени хватило, чтобы тот, кого он прежде не заметил, тот, кто подкрался к нему со спины, поймал его за воротник уже в прыжке.

Хватка на ткани была почти бульдожьей, рывок назад вынудил Чую выгнуться прямо в воздухе и упасть спиной на чужие ноги, головой вниз — не окажись на этом месте дорогущих кожаных ботинок, и Накахара приземлился бы затылком на бетон, что едва ли помогло бы делу.

Первые его ощущения — недоумение, боль в отбитом копчике и тремор во всем теле, далее — ослепительная вспышка понимания, что ему кто-то помешал исполнить задуманное, этот убийственный, вернее самоубийственный шаг, на принятие которого он решился, истратив всю волю к жизни.

Чуя по мере появления решимости поднял голову и глаза, вздрогнул, нервно царапнув ногтями бетон.

Дазай, стоящий над ним в своем шикарном черном костюме-тройке, любовался закатом и делал вид, что к спасению он не причастен, и незаметно пытался одернуть сбившееся с плеча пальто на место. Потом тоже опустил взгляд и Чуя догадался закрыть непроизвольно открывшийся рот, залился слабым румянцем, чувствуя себя жалким и растерянным окончательно.

— Суицидом балуетесь, без меня? — лицо и голос приятные, а в глазах цвета красного дерева — убийственные искры. Те самые, после которых Дазай бьет и делает это больно — или вообще пускает пули в лоб.

Чуя, как мог, попятился обратно к краю крыши до тех пор, пока не наткнулся на бортик, обжегший своим холодом взмокшую спину. Щеку ощутимо задергало, и скрыть этого не удалось, хотя он вскинул руку, порываясь заодно прикрыть разгорающееся румянцем лицо. Бегающие глаза наверняка сказали слишком много — больше, чем Накахара хотел рассказать.

Дазай откинул носком ботинка смятый кровавый цветок и в два шага сократил то расстояние, которое Чуя выиграл. Пощечина была не менее болезненной, чем рвущая легкие боль; Чуя стал задыхаться почти мгновенно, и уже новый цветок шлепнулся рядом с начищенным до блеска ботинком. Дазай осмотрел его странно блестящими глазами, наклонился, стер кровь из уголка его губ, подцепил подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.

А Чуя тут же понял, что выдержать этот взгляд будет не в его силах. Но спрятаться за челкой, опустив голову, ему не дали и челюсть сжали так, будто собрались оторвать совсем.

— Я не разрешал тебе умирать, тем более — так, — вот и все, что Дазай ему говорит. — А теперь и вовсе запрещаю.

Это даже хуже удара, которого он хотя бы ожидал. Это хуже всего, что могло произойти.

Потому что Накахара увидел, что напарник понимает суть. И знает обо всем. И раньше тоже знал. Может, даже еще раньше, чем сам Чуя понял — он уже все знал и ждал, чем все закончится, ждал, когда же Чуя переступит себя и что-нибудь выберет — признание ему или медленную, мучительную смерть.

Дазай Осаму знал всю подноготную. И позволил Чуе медленно умирать.

Пожалуй, в этих двух предложениях укладывалась вся сущность любимого, но такого отвратительного в своих часто жестоких решениях человека. И понимание, что Дазай позволил этому тянуться, стало хуже прямого отказа, к которому он, как бы ни храбрился, готов не был.

Один из Исполнителей Портовой мафии выпрямился и отшатнулся, прошёл мимо него по площадке; каблуки ботинок, подбитые гвоздями, звонко застучали, усиливая и без того давящее на уши эхо. Осаму нашел его шляпу чуть в стороне, поднял, вернулся и небрежно нахлобучил ему на рыжие кудри. А потом схватил за предплечье, поднимая на ноги и тут же закинул себе на плечо, хотя Накахара сделал попытку вырваться — уж больно унизительным было происходящее.

— Хватит, Чуя. Хватит обманывать и изводить себя, не замечать бирки на элитном вине и думать, что какой-то идиот присылает просто так эти чертовы магнолии. Отдавать их Гин, кстати, тоже хватит — я еле успевал их отбирать, не хватало еще и ее заразить, а ребенку, между прочим, и без моих цветов неразделенной любви забот хватает, — стук каблуков бил по голове молотком. А Чую развозило все больше, хотя вино, выпитое сегодня, уже давно вышло.

Перепачканные ладошки стиснули черное пальто на чужой спине и Чуя зажмурился. Звон в ушах перекрывал слова, а Осаму говорил еще очень долго, всю дорогу вниз по лестнице, в машине, во время долгой езды.

Последний цветок вышел уже поздним вечером и был мгновенно омыт слезами. Крошечная роза, так и не распустившийся бутон, который он, быть может, сохранит — зальет в пузырек с ним масло или воск, поставит на полочку в качестве напоминания.

В груди тепло и что-то предательски дрожит, когда Дазай гладит его по спине, позволяя свернуться у него на руках, пока сам он сидит в кресле и одной рукой шелестит документами. Запах его тела мешается с запахом магнолий — эти цветы всюду в его комнате, их убийственный аромат пропитал помещение, однако пополниться этой коллекции больше не придется — Чуя, хоть и любит их, но позаботится об этом.

Рыжий почесал горло, ощущая, как зарастают ранки, оставленные его собственными цветами-убийцами, потянулся ладонями к щекам Осаму и, обхватив одними пальцами лицо, поцеловал, ощущая спокойный и такой приятный, такой желанный ответ.

Потом он закрыл глаза и спрятал нос в сгибе шеи. В спутанные после душа рыжие волосы зарылись теплые пальцы, скрытые пластырями, и остатки напряжения ушли — Чуя прижался и прильнул, наконец-то позволяя себе то, что раньше казалось лишь мечтой, далекой и отчаянной, совсем как он сегодня.

Дазай скрыл улыбку и поцеловал теплый лоб свернувшегося калачиком партнера. Может, хотя бы теперь, хотя бы так Чуе будут сниться хорошие сны?

Может, хотя бы так рыжий разрешит себе просто быть счастливым?..

---

Escapist

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Осаму Дазай, Чуя Накахара
Пэйринг: Накахара Чуя/Дазай Осаму
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Ангст, Флафф, Драма, Психология, Повседневность, Даркфик, Hurt/comfort, AU, Эксперимент, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Смерть основного персонажа, OOC, Насилие, Кинк, Нехронологическое повествование, UST, Смерть второстепенного персонажа
Размер: Драббл, 15 страниц, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
Чуя касался его кожи, Осаму ежился и покорно позволял, зная лишь одно: у Накахары над сердцем выбито то же слово, что и у него, и горло под чокером ему обвивает змея — пара к той, которую он сам сейчас гладит на горле у Дазая.
От прикосновений Чуи перехватывает дыхание, сбивается сердечный ритм. Но сторонящемуся контакта мафиози они все равно нужны.
И Чуя — такой близкий, такой импульсивный, такой переменчивый — нужен тоже.

Посвящение:
Circie888 (потому что я ее люблю.)
Marius Ingannamortem (пусть прошлая твоя жизнь окончится здесь, и пусть там будет не так, как здесь. ты заслужил право быть счастливым, как никто.)
Alisa Costariul (люблю бро, бро-бро-броо.)
Debitto.D.Noy (однажды мои пальцы забудут, как набирать твой ник, но, кажется, не скоро)
Ленская, Глен (потому что я смог.)
Celiett (угадай, за какую из твоих рассказанных мне историй ты здесь)
Марианна Кросс (мы редко пересекались, но вы идете в комплекте.)

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Что б вы знали - впервые пишу что-то такое и очень нервничаю. Не в моих правилась делать такой конец. И если честно - я не помню, что именно меня промотивировало. Оно просто появилось, как какое-то чудовище. А потом я забыл. Забыл - значит стало легче.
Писать - не панацея, но со мной как-то работает.

До дня рождения этого прекрасного мужчины еще шесть дней, но дарить на день рождения историю о большой любви и смерти... Странно?
А еще я люблю число тринадцать. И через два дня у меня экзамен.
Бросить эту работу вам в лицо и сбежать до июля - прекрасная идея

Вспомнил. Сначала мне нарисили артец номер два и спросили, есть ли такой фичок. Я сказал, что напишу.

[Артец №2: pp.userapi.com/c637419/v637419491/599a4/ldJcN3Y...]

Еще я хотел написать про Дазая, который бинтуется, потому что мафиози очень часто носят на теле символы тех кланов, в которых они состоят - по идее, у Портовой мафии тоже должен быть свой. Я подумал и решил, что раз любимые мои тотемные зверьки едва ли подойдут - нужно взять третьего.

И я его взял. И это змея.

Но потом все пошло не так и вклинилась его проблема с восприятием контактов. Насколько все пошло не так узнавайте сами.

P.S. Еще это чуть не стало моей последней работой по Соукоку. Но это не важно.

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Escapist

Escapist

* Эскапи́зм, эскепизм, эскейпизм (англ. escape — убежать, спастись) — индивидуалистическо-примиренческое стремление личности уйти от действительности в мир иллюзий, фантазий.

A nightingale in a golden cage
Соловей в золотой клетке,
That’s me locked inside reality’s maze
Я заперт в лабиринте действительности…
Come someone make my heavy heart light
Облегчите мое тяжелое сердце,
Come undone bring me back to life
Уничтожив, верните меня к жизни!
It all starts with a lullaby
Все это начинается еще с колыбели…

[Nightwish — Escapist]

У моря было хорошо — шторм гнал волны на берег, разбивал валы о пристань и стены всех близко расположенных строений, обдавая их лица солеными брызгами; над ними было темное небо, вокруг — влажный холод. Чуя, стоящий рядом с ним, нетерпеливо хватал этот воздух непослушными губами и улыбался, радуясь непогоде. Руки у него подрагивали, словно от сдерживаемого желания раскинуть их в стороны, как крылья, крича что-то против ветра. Наверняка что-то дикое и импульсивное — таким уж был его напарник.

Дазай молча смотрел на его сияющие глаза, дрожащие руки, на всю его фигуру, излучающую энергию, и кончиками пальцев придерживал пахнущую антисептиком некогда стерильную марлевую повязку. Голова болела, но кровь из ссадины на виске уже не шла. Ткань была мокрая, красная насквозь, а он все не убирал ее и не убирал, боясь того, что сделает, если не сможет больше стоять, пристроив к делу ту руку, что была ближе к рыжему.

Ему хотелось взять напарника за руку. Взять, сплести пальцы, прижаться плечом к плечу. Но это было слишком смело — вместо этого он сжимал ладони в кулаки, раня внутреннюю сторону незаметно отросшими ногтями. Отворачивался, отводил взгляд, сдерживался, всеми силами старался не вздыхать и не привлекать к своему состоянию внимание.

Чуя был похож на море в шторм. Шумное, темное и светлое от пены одновременно, радостное, но разъяренно-злое, дикое, неукрощенное, то томно-ласковое, будто захмелевшее и теплое-теплое, чтобы было не жаль тонуть; не угадаешь, каким оно будет в следующий миг, как себя покажет, и, как море, Накахара имел свои загадки.

Дазай боялся сам себя, переполненный такими мыслями, и незаметно закусывал щеки изнутри.

Одасаку, если спросить, наверняка сможет объяснить ему, почему, глядя на напарника, он испытывает столько эмоций, столько желаний — странных, непривычных, неправильных. Почему так бьется сердце и горит грудь, почему он взгляда не может отвести и тянется смахнуть стекающие по лицу Чуи соленые брызги, смешанные с дождевой капелью.

— Ох, я устал, — Чуя выдохся, спустив пар, избавившись от напряжения, и теперь потягивался, вытянув одну руку вверх, а второй перехватывая ее в середине плеча. Нежеланная реальность накатила со всех сторон — вернулась бетонная коробка стен склада, маленький балкон без крыши, заливаемый дождем и обдаваемый волнами, запах крови, тянущийся из темного проема, звуки идущей уборки, тонкий, пока еще не пропитавший все и вся, запах хлора.

Осаму вздохнул, слыша на границе слуха, как его стеклянная клетка из мыслей рассыпается на осколки, поежился — он был весь мокрый, в крови и воде — уже не важно, какой именно, морской или той, что лилась с небес потоками.

— Что собираешься делать дальше? — Чуя был не чище, но раньше он этого не замечал. Перчатки были испачканы, ладони, скрытые ими, были рыже-красные, и он подставлял их идущему дождю, чтобы вся собранная грязь текла по рукам, к плечам, пропитывала белую рубашку неровными разводами.

От этого юношу передергивало и он незаметно ощупывал свои бинты. Такого Чую трогать хотелось уже меньше. А лучше не трогать совсем.

Он вдруг ощутил себя совсем беззащитным и одиноким. Едва ли он переступит через себя, сможет позволить кому-то прикоснуться к собственному телу. Сейчас единственными, кому он мог довериться, дать беспрепятственно ластиться к коже, были эти самые бинты и вода; все равно с ними ему ничего не сделать, как и они ему не сделают ровно ничего.

Странные желание, вызванные напарником пропали, и он с тоской подумал — дело в моменте. В том Чуе, на котором он не видел крови, который тянулся к небу, к морю и спорил с ветром, крича на него.

— Я планирую принять душ, просушиться и устроиться перед камином с бокальчиком недавно купленного Chateau Montrose; за те деньги, что я отдал, вкус должен быть достаточно неописуемым, чтобы стереть прошедший день, — Накахара приблизился к нему, на ходу выкидывая перчатки в бушующее море. — А ты?

Дазай дернул плечом и неловко похлопал себя по карманам, вспоминая, что портсигар ему прострелили, и сигареты в нем, скорее всего, уже промокли насквозь. Однако попытать счастье стоило.

— Попросить у тебя сигарету, выкурить одну, потом вторую — пока в голову не отдаст. Потом помочь поджечь это местечко из подозрения, что мы не уложимся в срок, данный боссом, сесть в машину и уехать очень быстро. Принять душ, отжать у тебя остатки вина, догнаться коньяком из личного запаса Мори, подумать о смысле жизни и насколько она опротивела мне еще до двадцати. Разочароваться, вызвать шлюху и поставить ее следить за мной, доведшим себя до потери сознания при игре с дыханием. Через двадцать минут она пнет мое тело, найдет деньги в кармане и заберет, а потом уйдет, по сути, обокрав меня. Именно поэтому делать такое я поеду в отель, а потом… — Дазай тараторил, стараясь успеть до того, как Чуя не выдержит. Но все равно не успел — правда, совсем немного.

Ладонь напарника просвистела у его лица, промахнулась на несколько сантиметров, и то — лишь потому, что Чуя и не старался попасть, просто желал прервать поток извергаемого бреда. Как итог — Дазай уклонился, но сбился с мысли и действительно замолк, отступая на шаг, после заминки уже не продолжая пересказывать свой гениальный распорядок — тем более, что на настоящий тот не походил ни капли и действительности не соответствовал.

Чуя первым шагнул прочь с балкона, порылся в кармане, доставая защищенную полиэтиленом, еще закрытую пачку. Дазай, нагнавший его через пару мгновений, молча вытащил свой портсигар и вытащил пропитанные водой сигареты, смял и выбросил куда-то в темноту, по замыслу — прямо в море.

Осаму вытащил зажигалку, и они вместе прикурили, прижав кончики сигарет одна к другой. Огонек едва не спалил Осаму челку, несколько волосков слегка закрутились. Потом Чуя выдохнул дымное облачко, затягиваясь, и пришлось поспешно зажмуриться, вдыхая глубже. Горло и грудь согрело, лицо, благодаря чужому дыханию — тоже.

Они одновременно отстранились друг от друга, суицидник продолжал думать о теплом выдохе на своем лице, о том, что влага ему совсем не нравилась. Он хотел в душ, в тепло, возможно даже, что на один диванчик с Чуей — обнимать его за плечи, забравшись на сиденье с ногами, водить пальцами по мягкому ковру, нежась от прикосновения бархата или шелка к стопе, посмеиваться от легкой щекотки. Ему хотелось играть пальцами, касаться стопами — стоп, а руками — рук; хотелось, чтобы теплые желания, причиной которых был Чуя — непонятные, но теплые — были взаимны.

Осаму стало одновременно душно и холодно в мокрой рубашке, в тяжелом плаще — он стал расстегивать мелкие пуговицы и оттянул узел галстука, желая сделать глубокий вдох, стряхнуть прочь эфемерную тяжесть, но неожиданно легшая на его ладонь рука Чуи не позволила этому зайти слишком далеко, остановила и вместе с тем разрушила удушающую иллюзию.

Рыжий внимательно всматривался в его лицо, голубые глаза отливали серым в темноте. Дазай не шевелился и только ждал, пока он скажет что-нибудь.

— Пойдем домой, Осаму, — выдохнул рыжий наконец, легко скользнул по мокрым бинтам рукой, стягивая их с шеи вниз, открывая шрамы и татуировки, витки которых покрывали тело суицидника бесчисленными узорами. Их постоянно обновляли, но смысл в них, сделанных когда-то, был всего один — указать на принадлежность к мафии, на то, что Дазай — почти собственность организации и должен навсегда остаться в ней. Однако сам молодой мужчина, любовно обновляющий их, считал иначе.

Уже очень и очень давно он скрывал татуировками вьющихся змей свои шрамы, а шрамы, в свою очередь, норовили перекрыть его змей. И тот факт, что в рисунок на его груди однажды вклинилось изящное слово «Исполнитель» — ничего не менял. Его руки, его шея, его грудь, его спина, бока, живот, бедра — хладнокровные ползли по его телу линиями, витыми, узорчатыми, чешуйчатыми, неизменно оканчивались головами или хвостами, разинутыми пастями и погремушками.

Старая традиция, передававшаяся десятилетиями, закончилась на нем — сейчас принадлежность к мафии не обязательно вызывала гордость и едва ли все исполнители фанатично забивали свое тело, как он.

Однако Чуя касался его кожи, Осаму ежился и покорно позволял, зная лишь одно: у Накахары над сердцем выбито тоже слово, что и у него, окаймлено чешуйчатой темнотой с раздвоенными кончиком языка, и горло под чокером ему тоже обвивала змея — пара к той, которую он сам сейчас гладил на горле у Дазая.

И это была еще одна причина, почему отчаянно скрывающий свое тело, сторонящийся прямых касаний Осаму позволял рыжему даже своими руками в крови прикоснуться к нему, погладить, обвести, обхватить и легонько сжать.

От прикосновений Чуи перехватывало дыхание, сбивался сердечный ритм. Но сторонящемуся контакта Дазаю они все равно были нужны.

И Накахара — такой близкий, такой импульсивный, такой переменчивый — нужен был тоже.

***

Холодными ночами, когда его постель была угнетающе пуста, а паленый алкоголь, как назло, кроме рвоты не вызывал ничего, он думал. Думал бесконечно, думал до самого утра, глядя в окно на розовеющий горизонт, на морскую рябь, на первые очертания лодок и кораблей, заворачивающих в порт. Он гладил свои руки, проводил долгими движениями ладоней по животу и бедрам, испытывая легкую дрожь и вместе с тем — отвращение к себе.

Он не понимал похоть. Ему редко действительно хотелось секса, мокрые сны его не беспокоили, они не забивали ему голову, и пока остальные заставляли шлюх крутить бедрами и сильнее натягивать намотанные на ладонь волосы, Осаму испытывал недоумение и отвращение и боялся, что с ним что-то не так. Он не такой, как остальные. Он не принимает себя и в первые разы, в первые попытки близости, все было очень плохо — он не знал, что делать, никакой инстинкт, который, якобы, присущ мужчинам, его не вел.

Но потом ему повезло найти партнершу, которая все сделала сама — мимоходом заклеймила девственником, не стала снимать с него бинты, порадовалась, что не придется возиться с похотливым козлом. Она научила его испытывать удовольствие и заставила учиться его доставлять. И стало проще. В следующий раз Осаму не колебался и действительно испытал что-то, что можно было бы назвать страстью, хотя глазами он не помнил — больше ушами, руками, губами и… эмоциями.

Не было мелькающих воспоминаний — были краски под веками, были ощущения, и с каждым разом, взрывающийся цвет был все ярче.

Красно-рыжий. Никогда не красный, не чистый рыжий, а цвет огня, переходящий друг в друга тон, который он улавливал все чаще издалека, когда тот еще не выгорал в бело-желтый.

Бинты были его доспехами — они скрывали от посторонних глаз тату, они защищали его от нежелательных контактов — вопреки всему и вся, вопреки работе, Осаму был весьма брезглив. Виною этому, чаще всего, тоже были эмоции.

Женщину, что научила его всему, позже убили — Осаму видел ее труп, разложившийся, наполненный личинками мух, и не мог спать месяцами — распухшие руки покойницы снова гладили его через бинты, синие губы ласкали ладони с короткими ногтями.

Каково это, знать, что тебя трогал тот, кто теперь — лишь корм для личинок? Наверное, это едва ли лучше, чем осознавать, что тот, кого ты любил — спал с другими, а потом ластился к тебе, как котенок, дул губы и плакал чуть что, когда ты не желал на него давить, не желал спешить, не желал причинять боль, не желал ошибаться, не желал выебать, держа за горло или волосы, оставляя синяки на бедрах, не желал, не желал…

Просыпаясь утром, он снова вспоминал о снах, и думал о том, что шлюхи, ложащиеся под всех подряд, заставляют его покрываться холодным потом. Ему было мерзко осознавать, что он трогал подобное — даже та, что научила его всему, была такой.

Тогда он сходил с ума, бежал умываться и мыл щелочным мылом руки — пока не растрескались ладони, не размягчились обесцветившиеся ногти, а запах спирта из антисептика не стал единственным успокоительным.

Он не желал больше касаться людей и не хотел их прикосновений, он заматывался только в чистые бинты и шарахался от крови, пусть и наслаждался, нажимая на протертый спиртовой салфеткой курок. Он был болен, болен серьезно и сам это понимал, но позволил однажды помочь себе, позволил Мори закрыть ему глаза и увести куда-то, где ничего подобного не было, где он наслаждался чистотой, отсутствием людей и стихающей тревогой.

Медик, слишком много знающий об этой жизни, понимал его как никто другой.

Долгий курс препаратов помог справиться с пережитым, но так и не уменьшил площадь бинтов на теле мафиози, не помог избавиться от усталости, а усталость не прекратила заставлять его покончить с собой.

Он позволял набивать змей на тело — новыми машинками, только перед ним открытыми пузырьками с краской. Он пил кофе в кафе — из кружек, которые приносились работниками в перчатках. Он ослаблял ворот жесткой рубашки, пахнущей хлором, и демонстрировал не менее белоснежные бинты. Его собранность и абсолютная неуязвимость стали его щитом от страха, по мере приема таблеток, с течением времени, с каждым занятием у специалиста — его отпускало, оставались только самые необходимые, как ему казались, привычки — не паранойя, а просто способ выжить.

Шлюх в его постели после этого не бывало. В его постели вообще не бывало никого после этого. Короткая близость, с которой и раньше было сложно, стала для него запретной — и он искал постоянства, но не находил; по крайней мере, не в той среде, в которой он жил и работал.

А на трупы, кроме свежих, он старался не смотреть, доверяя подчиненным самим справляться — под твердой рукой Хиротсу они отлично делали все без него. И Осаму был благодарен старику, который лучше других знал, насколько глубок спаянный, склеенный таблетками и терапией надлом на его рассудке.

***

Чуя лучше других понимал и принимал его — по крайней мере, именно так Дазай это и видел. Они вместе выпивали — он даже познакомил его с Одой и Анго; вместе чистили оружие. Еще Чуя носил перчатки и расставался с ними только тогда, когда не хотел испачкать — к примеру, когда активировал свою способность.

Чуя был чуть другой — у него не было проблем с рассудком, но он брезговал контактами с людьми. Он встречался с женщинами на стороне, возможно, дорогими, но определенно элитными — для Дазая они все были шлюхами, но избирательность рыжего его впечатлила, и он задумался о таком подходе.

Коротышка в шляпе тяготел к уюту, любил собирать вина. У него были свои интересы и хобби, он не тонул в работе, и тьма не топила его в себе, но сам он легко ею пропитывался и так же легко отпускал, наводя ужас на противников одним только своим именем.

День, когда они стали Черным дуэтом, вечными противниками, вызовом друг другу, возведенным в бесконечность, Осаму мог бы назвать счастливейшим днем. Он настолько волновался за Чую, что сам полез его останавливать, и пока они дрались, озаряемые вспышками отменяемой снова и снова способности, Дазай понял — Накахара тот, кого он так долго ждал.

Он был привязан к нему, он постоянно думал, постоянно ловил себя на том, что присматривает Накахаре то новое вино в коллекцию, то просто приятные мелочи. Дазай его подначивал, пытаясь привлечь к себе внимание, и это работало — они проводили больше времени, обмениваясь опытом борьбы, они дрались, спорили, шумели, как дети.

И Осаму был уверен, что влюблен.

Однако этой любви все еще не хватало на страсть. Страсть не горела, хотя он ждал ее. И Дазай, отчасти, смирился.

Чуя любил комфорт, тепло, уют — Дазай от отношений хотел ровно того же.

Рыжий был чист — кровь к нему не липла. Он не пах спиртом, всегда только вином и одеколоном, очень приятным. Его вещи, его ногти, его перчатки, его шляпа всегда были в порядке — аккуратность, навеянная воспитанием Кое, была восхитительна. Иной раз Дазай готов был отправить женщине букет — анонимно, разумеется, хотя едва ли Озаки поняла бы, за что ей сделан такой подарок.

Сидя в чужой комнате, Дазай ощущал себя в безопасности — тут было чисто и все, кроме рабочих бумаг, наваливаемых посторонними, очень аккуратно сложено; лакированные поверхности сияли, очищенные от пыли — о, суицидник был готов молиться на это место так же горячо, как и на его хозяина, который, одетый в чистые штаны и майку, устроился по соседству.

Осаму смотрел на открытую, раз уж они наедине, шею, и ему хотелось целовать и обводить языком черную змею, ремешком обхватившую тонкое горло. Край иероглифа «Исполнитель» на груди был отлично виден, когда Чуя наклонялся за бокалом и ткань отходила. Две змеи, символизирующие его участие в черном дуэте — тоже копия змей с груди Осаму — раскрыв рты, беззвучно шипели, а суицидник немел от восхищения — Чуя ему нравился, как никто другой, его хотелось касаться, его хотелось ласкать, на него хотелось смотреть.

Дазай знал, что уже увяз в своем чувстве, знал, что зависим, что его болезнь мутировала и теперь в ней было исключение.

Но прежде он еще не знал, что сначала Чуя пробудит в нем страсть.

А потом сделает возможной близость.

Выбирая между женщинами, на которых надо было тратиться, и Осаму, который все, что хотел, мог получить сам, Чуя предпочел Осаму и те чувства, которые их связывали в неделимое целое, в две половины черного, которые раздельно были силой, а вместе символизировали несокрушимую мощь.

С ним Дазай впервые узнал, что такое подавление, впервые целовал не сам, а был поцелован. Разгоревшаяся между ног истома его не пугала, а вот сходящее с ума сердце, дыхание и потоки ощущений и эмоций, от которых голова шла кругом, заставили его забеспокоиться.

Но Накахара не давал ему вырваться, не позволил сбежать, не позволил все испортить, не позволил перехватить власть. И пока шатен задыхался от частых поцелуев и пытался отодвинуть от себя настойчивого эспера, тот успел оставить его в одной только рубашке, а потом снял раздражающие своей шероховатостью бинты.

Разложенный на маленьком диванчике Дазай алел, жадно пожираемый взглядом. Он думал, что это он будет тем, кто прижмет напарника к постели. Но он ошибся; ведомый в работе, в постели Чуя своей власти не уступал никому и никогда, и суицидник под ним не стал исключением.

Там, где один сжимался и ощущал себя неполноценным, второй его дополнил.

О, каким прекрасным было это чувство!

Накахаре еще никогда не попадались такие чувствительные любовницы или любовники. Годами скрывающий свое тело бинтами, немногим не дотягивающий до двадцати Дазай стал необычайно чувствителен. Чуя только начал ласкать губами тонкие лодыжки и посасывать поджимаемые пальцы, как партнер его вдруг сжался и излился на собственный живот.

— Забавно. Никогда бы не подумал, что ты из тех, кого так легко будет ублажать и с кем это будет действительно интересно делать, — глядя из-за встрепанных кудрей, как из зарослей, Чуя напоминал дикого льва. Правда, Дазаю тогда полагалось быть течной самочкой — с течной еще можно было неуверенно согласиться, но назови его кто самочкой, и Осаму бы не побрезговал первым попавшимся оружием прикончить ублюдка.

Чуя вылизывал его змей на бедрах, а пробираясь выше снял и испачканную спермой рубашку, и остатки бинтов. Пылающий жарким румянцем мужчина ощущал себя беззащитным, хотел спрятаться, обернуться обратно в свой щит из ткани. Но ему не позволяли, и часть его получала какое-то мазохистское удовольствие, охотно отвечая на поцелуи, подставляя руки и плечи, шею под влажный язык, не скрываясь выстанывая тягучее имя.

В умелых руках Дазай горел, дрожал, сжимался, чтобы вовремя стать расслабленным под чужими касаниями, успокоенным проникновенным шепотом, сгорающим, но не в одиночестве.

Там, где никому другому не было места, где ничьим взглядам не положено было оказаться, Чуя был единственным и самым важным исключением. Исключением, которому Осаму был рад всей душой, исключением, благодаря которому он узнал: не все так плохо.

Мори смог вылечить его, а Чуя сможет отучить от того, что осталось.

Рыжий, между тем, целовал его горящее лицо, терзал жесткими пальцами покрасневшие соски. Губы у Дазая горели от поцелуев, щеки — от стыда, а сам он — от удовольствия, подобного которому он никогда не ощущал. Все его чувства, сменяющие друг друга, были незнакомого, золотого цвета, и завороженный этим Осаму желал продолжения, желал зайти так далеко, насколько они осмелятся это сделать. Он бы готов пить эту чашу до самого дна, и Накахаре нравилась доставшаяся ему власть.

Они терлись обнаженными бедрами о бедра друг друга, Дазай, свернувшийся на тесном пятачке, жалобно закричал, когда Чуя, оглаживавший его татуировки, вдруг грубовато вклинил ногу и принялся массировать промежность и пах коленом.

Оказалось столько вещей, которых Осаму никогда еще не испытывал, и все они теперь обрушились на него, как никогда беззащитного, захлебывающегося эмоциями. Вечный наблюдатель, теперь он тонул, обреченный действовать.

После третьего оргазма, вызванного ласками, Накахара дал ему короткую передышку. Осаму с трудом открыл глаза — все в комнате плавало, голова кружилась. Он никогда еще не был так измучен чужим вниманием, и возбуждение, похожее на теплое молоко, навевало сонливость, всепоглощающее желание закрыть глаза и заснуть, отдаваясь с жаром ласкающим его рукам.

— Выглядишь так, словно я заставил тебя трахаться со мной всю ночь, — Чуя усмехнулся, глядя в пустые из-за послечувствия глаза. Дазай моргал на свет, но мыслями был где-то внутри себя, осторожно выбирающийся, затопляемый тысячей ощущений и эмоций. — Слезай-ка, я тоже хочу получить немного внимания, — и парень помог партнеру переместиться на ковер, вставая на колени.

— Что я должен делать? — все еще насквозь пропитанный возбуждением, Осаму не мог сосредоточиться — взгляд цеплялся за выпирающие косточки, кубики на животе, острые коленки, маленькие стопы, спущенные вниз.

К коленкам он потянулся в первую очередь — обвел их пальцами, нерешительно замер, прежде чем развести ноги и устроиться меж ними. Ему хотелось столько всего попробовать, узнать реакцию Чуи. Он уже и забыл, что не знал, куда дальше двигаться — осталось только свойственное ему любопытство, с которым он толкал разных людей совершать поступки.

В каком-то смысле, он впервые направил это любопытство в здоровое русло.

Наблюдающий за ним Чуя шумно выдохнул и зарылся пальцами в мягкие волосы, когда Осаму закончил кусать подвздошные косточки и обхватил ладонью крупный член, прижался губами к влажно поблескивающей головке, обводя ее языком и постепенно вбирая в рот, облизывая и посасывая.

— Даже говорить ничего не пришлось, — послышался шумный вздох, Чуя мягко толкнул бедра навстречу, а Дазай этот толчок принял, взял глубже, насаживаясь горлом, приминая налившиеся кровью венки, мягко давя зубами, но не цепляя, не до боли — скорее, как пряность, для остроты ощущений.

— Господи, не знай я, что ты взбесишься, я бы спросил, кто тебя научил так отсасывать, — Накахара встретился бешеными глазами с абсолютно ясным взглядом Дазая, который также не разрывая контакта вдруг насадился ртом до основания, втянул щеки и Накахара почти взвился, оттягивая темные волосы.

— Еще раз, еще так сделай, — шептал он, как безумный, давя ладонями на темную макушку. Осаму лишь бросил на него изучающий взгляд и, удовлетворенный увиденным, убрал руку, которой держался за основание, и принялся насаживаться — быстро, снова и снова, пока Чуя над ним не взвыл и не надавил ему на затылок со всей силой, скрючиваясь, кончая куда-то в глотку, шумно и тяжело дыша.

Осаму отстранился, слюна текла у него по подбородку, блестящей дорожкой скатывалась по груди. У него самого стояло — слишком завело его зрелище мучимого удовольствием Чуи. Но он так и не кончил, хотя рыжий почти ждал этого.

Дазай откашлялся — ладонь была в белесых капельках спермы, смешанной со слюной.

— Ох, если тебя тошнит — я могу подождать, — Накахара забеспокоился, осторожно встал на колени рядом с любовником, с беспокойством вглядываясь ему в лицо.

Но тот только головой покачал. Голос, когда он заговорил, был чуть хриплым:

— Меня не стошнит, но глоточек вина лишним не будет. Она безумно густая, мешает, — Чуя вспыхнул, когда парень облизал испачканную ладонь, взял со столика бокал и залпом осушил, а потом, отставив стекляшку на пол, вдруг схватил его на плечи и повалил на ковер, намеренный усесться сверху.

Несколько минут они дурачились, катаясь по мягкому ворсу. Потом Чуя слегка откатился в сторону от лежащего на спине Дазая, подпер голову рукой, лежа на правом боку.

— Эй, Дазай, — позвал он партнера. Шатен медленно открыл глаза, скосил взгляд. — Как насчет того, чтобы я отсосал тебе? Мне кажется, будешь выглядеть таким же миленьким, как и все остальное время.

— А что потом? — с веселым любопытством поинтересовался мужчина, ощущая, как губы, подрагивая, растягиваются в улыбке. Он уже знал ответ.

— А потом я тебя трахну, — Чуя улыбнулся, широко, но от его пошловатой ухмылки это мало чем отличалось.

Дьяволята в синих глазах были одними и теми же.

И они продолжили с того места, на котором остановились.

Накахара заставил его встать на четвереньки, а потом ловко протиснулся меж его ног, устроился. Дазай почувствовал, что заливается краской — так ему было отлично видно и свое тело, и что делает с ним Чуя. Наоборот, впрочем, это тоже работало.

— Разведи бедра шире, — рыжий провел рукой от бедра вниз, до колена, обхватил и надавил, вынуждая подчиниться. Дазай сложил руки перед лицом и уткнулся в предплечья, ощущая, как загорелись уши.

Хитрость задумки рыжего он осознавал только сейчас.

Дазай дрожал и содрогался, а бессовестный напарник доводил его до боли в мышцах, до разъезжающихся ног. Глаза у Дазая закатывались, лицо обессмыслилось, и он прятал его, прятал от внимательного взгляда, шумно стонал и выгибался, царапал ворс, ломая ногти. Плечи сводило от напряжения.

Чуя причмокивал, ласкал рукой его яйца, оттягивал, доводя до скулежа и ругательств сквозь зубы. Его тело, раскрытое и беззащитное, было полностью во власти Накахары — тот, как казалось, управлял им одним только ртом. Слегка давя зубами, он заставлял Дазая в отчаянии выгибаться, вытягивать шею, голову, часто и тяжело дыша; потом присасывался, заставляя двигать бедрами навстречу в отчаянном желании получить разрядку. Губы дразнили, сжимались в плотное кольцо, язык проталкивался в уретру, и тогда Дазай кричал над ним и сжимался в комок, но свести бедра и остановить уничтожающую его ласку не мог.

Когда Осаму весь превратился в беззащитно подрагивающий комок возбуждения, Чуя втолкнул два пальца в подрагивающий анус и перехватил член у основания. Дазай, горя, как в лихорадке, смазанно простонал, выгнулся и, желая поскорее окончить сладкую муку, стал остервенело насаживаться на пальцы сам, хрипя и задыхаясь, как в агонии.

Мир плыл перед глазами, и до того самого момента, как три пальца рыжего не стали двигаться свободно, Дазаю не было позволено кончить.

Разрядка была бурной — изнутри Чуя надавил ему на простату, доведя до полуобморока только этим, снаружи — убрал тугое кольцо пальцев с основания пульсирующего члена и жестко задвигал рукой.

Осаму выгнулся до хруста и, хрипло крича, кончил, пачкая ковер, себя, подставленную ладонь Чуи. Потом суицидник тяжело дышащим, дрожащим комом упал; ноги его не держали совсем, тело было непослушным, словно распухло, хотя должно было быть совсем наоборот — с Дазая семь потов стекло за эту ласку.

Чуя результатом своих трудов был доволен, как наевшийся сметаны кот. Обтерев ладони и мокрого любовника полотенцем, он без особых усилий его поднял и едва ли не вприпрыжку направился к кровати.

Шатен приоткрыл один глаз. У него саднили руки, которые он искусал и содрал о ковер, а так он бы с радостью ударил своего мучителя.

— Какого черта? — Дазай совсем охрип, но Чуя знал — это ненадолго.

— Чтобы у тебя точно сил со мной бороться не было, — с ангельским видом поцеловав партнера, Чуя устроил безвольное тельце на постели, а сам потянулся за презервативом, но передумал — взял только смазку и обильно полил ею ладонь.

Пальцы входили легко, покрасневший анус пульсировал — рыжий трудом своих рук был доволен, и знал, что Дазай, когда они закончат, тоже будет доволен, а в ближайшие три дня — еще и безобиден. В первый день он не сможет стоять, во второй — ходить, а на третий день уже захочет секса снова.

Осаму тяжело вздохнул, глядя на сияющего от удовольствия любовника, и добровольно раздвинул ноги. Чуя хохотнул и навис над ним на руках, припечатывая поцелуем, потираясь стояком меж бедер, размазывая нанесенную смазку.

— Тебе понравится, я обещаю, — шепнул он в пылающее ухо.

А потом вошел и задвигался, плавно набирая темп — Дазай издал звук, что-то среднее между стоном и хрипом, и закатил глаза, отчаянно цепляясь за широкую спину, напрягаясь всем телом — словно это могло уберечь его от глубоких толчков, от которых ноги отнимались, и пошлого звука похлопывающих о поджавшиеся ягодицы яиц.

Чуя был великолепным любовником — он ласкал парня под собой безостановочно, ненасытно, словно секс был для него пищей — Осаму вспоминал свои короткие «развлечения» и страдальчески морщился от унижения.

Накахара знал толк в сексе, как его едва ли узнал бы Дазай когда-нибудь самостоятельно, и от этого было больно самооценке, но — Осаму обещал себе учиться.

В конце концов, это не последний раз, когда они будут любить друг друга так.

Это грело его так же хорошо, как горячее дыхание Чуи на его горле, как все пылкие поцелуи и болезненные укусы, как жар спермы, разлившейся по его бедрам и внутри его тела, сведенного спазмом вокруг пульсирующей плоти.

Чуя тяжело опустился рядом, часто дыша; блеск из его глаз никуда не делся, и даже вид изнеможенного сексом Дазая этого не изменил, хотя сам шатен, увидь он на чьем-нибудь лице подобную гримасу, едва ли стал лезть к этому человеку снова.

Накахара ловко высвободил одеяло и накинул его сверху. Страдающий Дазай одной силой воли перевернулся на живот и неловко коснулся пальцами своей саднящей задницы.

— Ты изверг, — простонал он, вздрагивая, когда боль прострелила поясницу.

— Будешь капризничать — не помогу привести тебя в порядок, — Чуя хмыкнул и поднялся, сходил за влажным полотенцем и обтер им сначала Осаму, потом, во второй заход, себя.

— Я ног не чувствую, — снова пожаловался шатен и скосил взгляд на покрасневшее от смущения и легкой злости лицо рыжего.

— И? — с вызовом переспросил Чуя.

— И иди сюда, хочу ласки, — Дазай стыдливо опустил глаза, скрывая закрадывающееся веселье, протянул подрагивающие руки.

Накахара моментально пригладил вздыбленную шерсть и быстро вернулся обратно в постель; Осаму молча прижался к нему, подумав, сполз пониже и перекинул ногу поверх его, сопя в широкую грудь, прижимая кулачок к своей.

Может быть, разница в возрасте у них была не больше двух месяцев, но ощущалась, как разница в добрый десяток лет.

Осаму расслабился, когда Чуя стал ерошить его волосы и массировать затылок, потихоньку задремал, изредка вздрагивая от пронзающей боли.

Чуя, мучимый отвратительной бодростью, напоследок поцеловал его в макушку и скрыл тяжелый вздох.

С Осаму никогда не бывало так просто, как сейчас. И если все дело было в том, чтобы вовремя лишить его бинтов, как другие лишаются гордости и воли, стоит их слегка раздеть — Чуя просто будет это делать как можно чаще. И никогда никому не покажет без них.

Такой Осаму — только для него.

***

Ода был для Осаму целым миром. Человеком, который раньше Чуи понял и принял его таким, каким он являлся.

Они вместе пили и разговаривали о чем-то до невозможности серьезном, но Дазай всегда ощущал себя ребенком рядом с ним, и открывался — так, как Чуе открывался только лишившись бинтов.

Накахара ревновал, однако…

Однако в тот самый момент, когда перепачканный кровью Осаму, пошатываясь, вышел из заброшенного здания, Чуя поймал его, сдерживая сгрудившихся за его плечами Черных Ящериц.

Пустой взгляд любовника сказал ему больше, чем он хотел знать.

Часть сердца Дазая, принадлежащая совсем не ему, была мертва — мертва вместе с Одой Сакуноске, чье тело осталось внутри здания.

Где-то вдали слышался звук сирен, и тогда Чуя, махнув рукой, чтобы Ящеры начинали зачистку, легко поднял словно снова похудевшего напарника на руки и понес к машине. Устроившись на заднем сиденье, он скомандовал водителю уезжать, а сам делал вид, что не видит слез, не слышит глухих рыданий и не ощущает сотрясающей Дазая дрожи.

Он ненавидел Оду за то, что тот мертв. И еще потому, что тот посмел умереть, хотя Осаму его любил.

Любил. И всегда будет любить — этого Чуе никогда не изменить.

***

Их уход из мафии стал делом времени, но — просто взять и уйти сразу два исполнителя не могли. Их не отпустили бы и поодиночке, а вдвоем, еще и за просто так — тем более.

Они понимали это оба. Их жизни, кажется, стали пусты и потеряли всякую цену — по крайней мере, после смерти Оды, мысль, что они следующие, не отпускала их ни на секунду.

Однако, идти им было некуда. Впрочем, разницы, куда бежать, не было тоже.

Вовремя прервав поток терзающих мыслей, они ушли, оставив позади все, что у них было — в конце концов, если ничего не стоили их жизни, то и у имущества ценности тоже теперь не было.

Рука в руке; они были уже на окраинах Йокогамы, когда Осаму осознал, что они действительно больше не вернутся назад. Комнаты, вещи — у них больше нет ничего, и на них нет тяжелого ярма принадлежности к мафии — все, что осталось, это разводы татуировок, да их собственная память — страшная, пропитанная кровью.

Стереть бы ее, да только самое лучшее, что с ним случилось — тоже ее часть.

Он был так задумчив, что не заметил, как их окружили. Те, кого еще несколько часов назад они называли товарищами, сейчас были лишь тенями, что выступили из сумеречной мглы, с одним четким приказом: убить.

Из мафии не уходят. По крайней мере — живьем. По крайней мере — Исполнители.

Чуя едва успел оттолкнуть Осаму в сторону, а в следующий миг уже стекленеющими глазами смотрел на рукоять ножа в своей груди. С глухими шумом Накахара упал на колени, затем — на бок и перекатился на спину. На губах пузырилась кровь, мелкие вздохи разрывали грудь.

Дазаю повезло едва ли больше — тонкая нить лески вспорола воздух, однако промахнулась мимо горла и сжала голову на уровне глаз, впилась, вгрызлась в кожу, резко стягиваясь.

Страшный крик ослепленного огласил округу, а Чуя отчаянно скреб землю ногтями и давился кровью.

Он должен был защитить Осаму. Должен быть суметь. Он отринул тьму, стал его солнцем, тем, кто повел его вперед, в новую жизнь.

Но мафия не терпит в своих рядах несущих свет. И никому не позволяет уйти из тьмы.

Осаму нашел руку возлюбленного и неловко пододвинулся как можно ближе. Он ощущал сжимающийся вокруг них круг — глаза ему для этого были не нужны совсем, хватало и ушей, тоже частично пострадавших, заливаемых кровью.

Со всех сторон раздались щелчки взводимых курков, но Дазай вскинул окровавленное лицо, продемонстрировал вместо глаз сочащиеся кровью провалы — леска поработала на славу, не нашлось бы такой силы, что вернула бы Осаму зрение.

— Не стреляйте — это бессмысленно. Я сам, — его неожиданно ясный хрипловатый голос привел всех в замешательство.

Однако по немому сигналу все и правда убрали оружие.

Осаму решил уйти с честью, не со сломанной челюстью, шеей, без трех выстрелов в грудь. Сам. И они проявили уважение к тому, кто вел их когда-то. Позволили выбрать смерть для себя и своего напарника.

А мужчина крепче сжал ладонь Чуи, прижался ухом к его груди; рука, не занятая холодеющей рукой напарника, скользнула по бедру в поисках ножен, и нашла — любимый нож Накахары, единственный предмет, который тот не смог бы оставить.

— Подожди меня, я скоро, — тихий свистящий шепот в наступившей тишине, заполненной ожиданием, все различили без труда.

Дазай положил руку на едва заметно вздымающуюся грудь, нашел пронзивший ее нож. Стекленеющие синие глаза уже ничего не видели, но Осаму почувствовал, как едва заметно сжались пальцы. Словно Чуя сказал ему: «Делай».

Один рывок — и последний выдох Чуи вышел свистящей трелью. Увенчанная растрепанными рыжими кудрями, как короной, голова медленно упала набок.

Окровавленный нож выпал из дрожащей руки. Дазай плакал — но по щекам текла только кровь. Тягучая, липкая, теплая, она капала на щеку Накахары, стекала по лицу, а Дазай все пытался найти и стереть ее. Горло сжалось от глухого рыдания.

Отложив чистый пока еще нож, принадлежащий Чуе, Осаму ощупал ладонями его еще теплое лицо. Закрыл открытые глаза дрожащими пальцами — направленный в пустоту взгляд мертвеца жег даже его, ныне ослепленного.

Приоткрытых губ, покрытых кровью, он коснулся своими в коротком поцелуе. Кто-то выдохнул, зашуршал плащом, отворачивась, а Осаму усмехнулся и с легкой злостью повысил голос, приподняв голову:

— Если есть хоть капля уважения к тому, за кого ты уже решил, как он умрет — так смотри до конца, как я собрался умирать, трусливая крыса!

— Дазай-сан… — горький шепот Акутагавы он узнал без особого труда.

— Смотри, Рюноске, смотри до конца, — настойчивей повторил Дазай. — Если повезет — сам так умирать будешь. А не повезет — пристрелят, как мусор, — легкая горечь просочилась в голос беглого мафиози.

Он снова наклонился, нашел остывающие губы. Поцелуй был глубокий, со вкусом крови — скорее всего, попавшее лезвие прошло ненамного мимо сердца. Чуя еще долго продержался так — Осаму испытал злую гордость за него.

До самого конца Чуя хотел жить и жил бы.

Жил бы, если бы не пошел за ним.

— Как мы хотели, вместе, да? — шатен горько усмехнулся и нашел отложенный в сторону нож. Рванул рубашку на груди, резанул кончиком по коже, там, где он точно знал, было, как черное клеймо, слово «Исполнитель».

А потом приставил лезвие к коже между ребер. Сердце билось медленно и уже ничего не боялось — он уже потерял все дорогое, что у него было. Делом минуты стало снова взять руку Чуи в свою — теперь она была холодной и уж точно не принадлежала живому.

Это успокоило его еще больше.

— Прости, я как всегда опаздываю, — выдохнул Дазай.

А затем резко всем весом опустился на нож.

---

Цветки красной гвоздики: Содержание.

Вместо пролога.

Вместо пролога. - cloude-guardian.diary.ru/p214034916.htm

Знакомство с Кровавым тигром.

Знакомство с Кровавым тигром. - cloude-guardian.diary.ru/p214034578.htm

Кошмары и фантазии.

Кошмары и фантазии. - cloude-guardian.diary.ru/p214034652.htm

Соперничество Лиса и Тигра: Вызов.

Соперничество Лиса и Тигра: Вызов. - cloude-guardian.diary.ru/p214034897.htm

Соперничество Лиса и Тигра: Итог.

Соперничество Лиса и Тигра: Итог. - cloude-guardian.diary.ru/p214034935.htm

Свидание с привкусом не закрытого долга.

Свидание с привкусом не закрытого долга. - cloude-guardian.diary.ru/p214034902.htm

История о двух Тиграх.

История о двух Тиграх. - cloude-guardian.diary.ru/p214034917.htm

Переезд.

Переезд. - cloude-guardian.diary.ru/p214034632.htm

---

Цветки красной гвоздики.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Огай Мори, Осаму Дазай, Рюноске Акутагава, Чуя Накахара, Элиза
Пэйринг: dark!Атсуши/Чуя;mafia!Дазай/Чуя (односторонний); mafia!Дазай/Акутагава (фон).
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Романтика, Драма, Повседневность, Даркфик, Hurt/comfort, AU, Эксперимент, Занавесочная история, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Насилие, Нецензурная лексика, Кинк, Секс с использованием посторонних предметов
Размер: Миди, 38 страниц, 8 частей
Статус: закончен

Описание:
Бесеныш в смоляно-черной тигриной шкуре был хорош собой; еще он был новой головной болью Черного дуэта, и лично его, Чуи, карой за совершенные грехи. Однако стоило рыжему угодить в ситуацию из ряда вон выходящую, как именно эта бестия поспешила ему на помощь, а после изложила свои весьма нестандартные соображения касательно их дальнейшего будущего и взымаемой за услуги платы.

Посвящение:
My sweetheart Atsushi ♡
Яну моей души. ~

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Обратите внимание!
Имеет место ООС, который я не прописываю в шапке, потому что прописал его уже просто указав пейринги и особенности персов; есть кривой юст со стороны Атсуши и Дазая(?); использование вибраторов и еще какая-то фигня, которую я не могу припомнить; Дазай никуда не уходил и он - фантастическая тварь, Оды нет в проекте (или пока нет), Акутагаву нотиснули, но выглядит это сомнительно, Чуя по жизни деловая колбаска на серьезных щах.

Намеками выглядывает Дазацу, но это самое лавхейтное Дазацу, которое я в жизни видел.

Писалось в качестве отдыха от суетной жизни еще в апреле месяце, перечитать довелось только теперь. Стиль написания - сомнительный, торопливый, на одном дыхании, я как всегда всем недоволен, но мое недовольное литсо - это как факт того, что утром взойдет солнце, вода мокрая, небо синее, трава зеленая.

* Красная гвоздика - чистая любовь.

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Переезд.

Переезд.

Тремя часами позже они уже стояли на пороге новенькой квартиры в высотке. Покупка была оформлена не далее, как час назад, и мебели тут был минимум. Атсуши на правах кота зашел первым, втаскивая самый большой и тяжелый чемодан, прошел к окну, ничем не закрытому. Вид открывался просто великолепный — он ни капли не пожалел, что при выборе настоял на таком варианте, хотя был другой, чуть менее дорогостоящий, в не менее красивом районе.

Чуя огляделся по сторонам. Гостиная была пуста, в одной из спален в шкафу оказался новенький футон. Вторая спальня порадовала уже собранной просторной постелью — Чуя выбирал уже сидя на чемоданах, но сейчас был более чем доволен. Сейчас как нельзя кстати пришелся прихваченный им комплект постельного белья. Черный шелк — дешевого хлопкового дерьма рыжий бы не вытерпел.

Вдоль стен везде, где только можно, стояли, уже собранные, только что привезенные шкафы, полочки, тумбочки. Выудив телефон, Накахара еще в дороге вызвонил пару умельцев-должников, и за ничтожную сумму сверх перекрытого долга они, под зорким окном другого дернутого должника, начали собирать пахнущую новизной мебель раньше их приезда.

К вечеру уже можно было притвориться, что в квартиру они не въехали чуть больше восьми часов назад.

Последним занесли широкий диван для гостиной. Чуя смахивал вездесущую пыль и под нос ругался, обещая вызвать кого-то еще, чтобы не пришлось самому возиться с уборкой. Атсуши улыбался непривычно безобидно и просто, словно мальчик со снимка засел в глубине его глаз со своей добротой, и прижимал к груди новые плотные шторы. Вешать их надо было в срочном порядке, но он не был готов заниматься этим сейчас.

Сейчас он предпочел отложить их в сторону и подхватить Чую на руки, попутно отбирая тряпку, благодаря бесконечными «спасибо».

— Ты в курсе, что я очень счастлив? — выдохнул он, ткнувшись носом в рыжие волосы — приобретение, на которое Чуя спонтанно решился, как-то странно повлияло на него.

— Не совсем понимаю, почему, но да, в курсе, — Накахара смущенно обхватил его за шею, тоже уловив перемену. Решение о покупке, а не просто съеме, было совсем неожиданным, и он думал, что передумает уже через час — шаг был важным, его следовало взвесить, прежде чем совершать оплату. В конце концов, с Тачихарой и Дазаем они разобрались бы со временем.

А потом он понял, что не хочет прятаться, тратить деньги на съемные квартиры и стонать тише, когда они будут заниматься любовью. Он остро нуждался в том, чтобы у них двоих было место — их собственное, которое не придется с кем-то делить, за кого-то беспокоиться.

Возможно, не будь такой спешки, они отдали бы за квартиру меньше. Выторговали бы, дали втык за слой пыли и полный ноль мебели, за недоклеенные обои в виде каменной стены. Но сейчас Чуя уже понимал — он еще успеет вернуть себе часть денег. Он, в конце концов, из мафии. А видеть счастливо бегающего по комнатам Атсуши, скользящего по новенькому линолеуму в носках, рисующего на грязном стекле, словно он не был одним из самых беспощадных убийц, словно вновь проснулся шальной ребенок, дувший губы за то, что его не похвалили — вот это действительно было зрелище.

— Я только сейчас вспомнил, что это твой первый собственный дом, — Чуя свел брови к переносице, мысленно дав себе по голове, опустил голову, ощущая себя виноватым. Ему следовало бы помнить о таких мелочах, особенно теперь, когда на него в одночасье свалилось горькое прошлое парня.

— Наш дом, — тут же поправил его Накаджима. — И моих денег тут только те, что ушли на мебель. Радуюсь, что копил все, что заработал.

— Действительно удача, что ты не из тех, кто знает, куда девать деньги, — Чуя кончиком носа потерся о нос парня, невольно улыбаясь его серьезности сейчас. — Главное теперь, чтобы так и продолжалось. Мы оба на мели, нужно будет какое-то время работать не покладая рук, чтобы снова вернуть чувство стабильности.

Атсуши в ответ улыбнулся шире и понес его в сторону ванной, где пока что красовались только их зубные щетки и мелочь, вроде станка и флакона пенки для бритья.

— Мы оба в пыли. У меня точно был где-то новенький кусочек мыла и мочалка, — забормотал он, усадив партнера на тумбу, достаточно высокую, чтобы Чуя чуть-чуть не доставал ногами до пола.

— Душ — это будет здорово, — не мог не согласиться Накахара.

Вообще рыжий радовался тому, что все сегодня так удачно складывается с их покупкой. Он смог вытрясти несколько долгов за счет обустройства квартиры, и въехали они почти что роскошно — к тому моменту, как они добрались до места, один из его должников уже распорядился заносить мебель, начинать распаковки и проследил за сборкой и установкой.

Вышло не так дорого, как могло бы быть, и ночь они проведут уже на новом месте. А завтра можно будет закончить устраиваться и впервые поужинать вместе дома.

— Ты не думал о том, что я монстр? — внезапно спросил вернувшийся с запечатанным свертком в руках Атсуши. Чуя удивленно глянул на него, наклонив голову.

— Тебе нравится убивать, и ты не видишь в этом ничего плохого. Это пугает, но в моих глазах не делает тебя монстром. Убивать тебя научили люди. Ты был… создан, чтобы принимать на себя насилие и боль. То, что ты предпочел давать сдачи — это нормально. Многие так делают. То, что ты не мучаешься и принимаешь себя — прекрасно. У меня с этим никаких проблем нет. В конце концов, мне самому нравится разрушать. Крушить в пыль огромные массивы, — Накахара завел прядку за ухо и сосредоточенно оглядел серьезное лицо парня. — Меня больше пугает то, что твое представление об ухаживаниях и любви могут быть сильно искажены, твоим учителем ведь был Дазай. И что ты думаешь о нашей разнице в возрасте? Боюсь, что четыре года — слишком много. И ты решишь увлечься кем-нибудь моложе. Чтобы несерьезно, но и не больно. Чтобы, если что, было кому лизать окровавленное горло — ты ведь осознаешь, что подобное не для меня, верно?

Атсуши от удивления округлил глаза и наклонил голову.

— Я обещаю больше вас так не пугать, даже если уверен, что вам нравилось, — ему тут же посоветовали заткнуться и не дразнить гусей. — У меня определенно проблемы с тем, чтобы представить, что кто-то примет настоящего меня. Да и я на удивление переборчив, — парень усмехнулся. — Реальность такова, что никому не нужен сирота. Не важно, что у сироты есть деньги и работа, слишком много заморочек с психикой. А у меня еще и руки в крови. Это не то, что обычные люди могут принять.

Чуя, подумав, согласно кивнул. Не всякий готов принять таких, как они. Убийц. Некоторые даже представить не могут, что и им нужна любовь и кто-то, способный принять. Отдушина, чтобы не жить одним только насилием.

— Всем нужна любовь, — негромко вздохнул рыжий и принялся раздеваться.

В ванне он уселся между ног Накаджимы и откинулся спиной ему на грудь. За день он так устал — эмоционально и физически — что сейчас едва хватало сил на то, чтобы просто не засыпать.

Атсуши, как более выносливый, пустил воду и принялся мылить мочалку. Горячая вода расслабила натруженные мышцы, согрела и успокоила весь день накручиваемые нервы. К тому моменту, как уровень воды дополз до груди, Чуя уже осоловело хлопал глазами и безропотно позволял массировать себе шею и плечи.

— Значит, ты считаешь меня самым обычным человеком, просто… со странностями? С дурными манерами? С плохим характером? — снова поднял тему Атсуши, глядящий настороженно и со страхом — он боялся ответа, боялся правды, боялся, что мнение возлюбленного причинит боль.

Чуя лишь встрепенулся и кое-как открыл глаза, зевнул во весь рот, прикрыв его рукой.

— Я считаю тебя самым обычным человеком, эспером, с нормальным поведением, учитывая твою работу, твое окружение и твое прошлое. Никаких отклонений от нормы, широкий кругозор, отсутствие обычного образования, что мы поправим, но у тебя острый ум, а людям с острым умом позволено иметь свои специфические особенности. Взгляни на Исполнителей вокруг себя. Не дураки, однако же я для успокоения собираю вина, Кое соблюдает традиционный стиль и всех вокруг себя ему обучает и приучает, Хироцу выпрыгнул из прошлого столетия. Годов так из двадцатых. И искренне этим наслаждается, — Чуя завозился, съехал чуть ниже, смывая мыло. — Ты со своими колкими шуточками ухитрился влюбиться, и открылась та сторона, которую, скорее всего, не мог развивать раньше, потому что она была очень похожа на того «Атсуши», с которым я лично не знаком, но которого ты не понимал. Ты спас меня. Ты привязался. Ты влюбился. И терял голову так отчаянно, что признался в лоб. Опытные люди боятся подобного. Так что… Ты обычный, Атсуши. Но очень долго был очень одиноким, и все, кому не лень, пытались тебя растоптать. Вот и все.

Последние слова Чуя договаривал уже смазанно. На плече у Атсуши было так удобно лежать. Кольцо сильных рук держало его поперек живота, не давая уползти под воду.

Сквозь сон он почувствовал, как парень задрожал. Несколько капель звонко упали в воду — а может, ему это только показалось.

На грани яви и сна, проваливаясь в темноту, он различил едва слышное:

— Спасибо за эти слова, Чуя-сан. Как хорошо, что я влюбился именно в вас.

---

Цветки красной гвоздики.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Огай Мори, Осаму Дазай, Рюноске Акутагава, Чуя Накахара, Элиза
Пэйринг: dark!Атсуши/Чуя;mafia!Дазай/Чуя (односторонний); mafia!Дазай/Акутагава (фон).
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Романтика, Драма, Повседневность, Даркфик, Hurt/comfort, AU, Эксперимент, Занавесочная история, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Насилие, Нецензурная лексика, Кинк, Секс с использованием посторонних предметов
Размер: Миди, 38 страниц, 8 частей
Статус: закончен

Описание:
Бесеныш в смоляно-черной тигриной шкуре был хорош собой; еще он был новой головной болью Черного дуэта, и лично его, Чуи, карой за совершенные грехи. Однако стоило рыжему угодить в ситуацию из ряда вон выходящую, как именно эта бестия поспешила ему на помощь, а после изложила свои весьма нестандартные соображения касательно их дальнейшего будущего и взымаемой за услуги платы.

Посвящение:
My sweetheart Atsushi ♡
Яну моей души. ~

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Обратите внимание!
Имеет место ООС, который я не прописываю в шапке, потому что прописал его уже просто указав пейринги и особенности персов; есть кривой юст со стороны Атсуши и Дазая(?); использование вибраторов и еще какая-то фигня, которую я не могу припомнить; Дазай никуда не уходил и он - фантастическая тварь, Оды нет в проекте (или пока нет), Акутагаву нотиснули, но выглядит это сомнительно, Чуя по жизни деловая колбаска на серьезных щах.

Намеками выглядывает Дазацу, но это самое лавхейтное Дазацу, которое я в жизни видел.

Писалось в качестве отдыха от суетной жизни еще в апреле месяце, перечитать довелось только теперь. Стиль написания - сомнительный, торопливый, на одном дыхании, я как всегда всем недоволен, но мое недовольное литсо - это как факт того, что утром взойдет солнце, вода мокрая, небо синее, трава зеленая.

* Красная гвоздика - чистая любовь.

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

История о двух Тиграх.

История о двух Тиграх.

К полудню они все собрались в кабинете Мори. Атсуши-чан, как правая рука Чуи, устроился в одном из кресел с ногами, вызвав неодобрительный кашель Хироцу, но Огай только рукой махнул — Элис тоже надо будет с кем-то играть, а сегодня в программе были прически. И если к торчащему хвостику у него на макушке все отнеслись с философским пониманием, то с Атсуши всегда все было куда тяжелее — в ход шли невидимки, армия лент и резинок. Понять, что с головой Тигра попытаются сделать в этот раз, было очень сложно.

Сегодня девочка притащила бигуди. Кое прятала за рукавом улыбку, глядя, как маленькая леди наматывает пряди и закрепляет все на голове. Выглядело несуразно, смешно, но радовало уже то, что под рукой девочки не было сметаны и огурцов — иначе образ домохозяюшки прилип бы к Накаджиме очень надолго; спасать же его, переводя огонь на себя, желающих не было.

Мори прежде всего обсудил посторонние дела, касающиеся одной из зачисток Черных Ящериц, выдал список мелких заказов на убийства, и отпустил Кое и Хироцу в первую очередь.

Оставшись в кабинете вчетвером и убедившись, что все участники разговора проявляют должное внимание, мужчина вытащил принесенные Чуей бумаги из стола. Теперь они были рассортированы и упорядочены, но синяки под глазами, ставшие темнее и глубже, лучше, чем что-либо еще рассказали, какой ценой этого добились.

— Я просмотрел все, что ты доставил, Чуя-кун. Личные дела участников группировки мы чуть позже тоже разберем, но для начала… Должен сказать, я еле-еле могу состыковать эту историю, и, вероятно, уже не осталось никого, кто мог бы мне помочь в этом. История, которую я хочу рассказать, касается человека по имени Накаджима Атсуши, — мужчина едва заметно улыбнулся в предвкушении, увидев, как Тигр недоуменно приподнял брови. — Вижу, что ты, Накаджима-кун, не совсем понимаешь, но вразумительной истории от Дазая мы не получили, а у тебя проблемы с памятью, самые настоящие — я склонен верить проведенной проверке моих доверенных дознова… лиц.

Порывшись в лежащих перед ним бумагах, Огай вытащил первую партию и с невыразимым удовольствием откинул крышку первой.

— Итак, начнем с того, что до поры Накаджима Атсуши был просто мальчиком, которого подкинули в приют еще в младенческом возрасте. Однако уже к трем годам он впервые превратился в Тигра — не черного, совсем нет. «Мех белого окраса, полосы черные, глаза — желтые», — зачитал мужчина описание из засекреченного доклада. — «Превращение происходит под действием полной луны, способность была названа „Тигр лунного света“».

Чуя обменялся с парнем недоумевающим взглядом и снова повернулся к боссу.

— Когда Накаджиме Атсуши было восемь, его забрали. Однако, по факту, никакой приемной семьи он не получил — его ожидали застенки лаборатории. Вот первая фотография. Я был весьма удивлен, — Мори бросил на стол глянцевую карточку, и Чуя первым заглянул в нее. Желто-фиолетовые переливы радужки глаз, светлые волосы, словно мальчик много времени находился на солнце. Очень удивленное лицо, приоткрытый рот — видимо, до этого его не фотографировали вообще, и камера стала чудом.

Схожести с черной бестией, которая подобралась ближе к столу, рассматривая снимок через плечо, было очень и очень немного. Только неровно обрезанные волосы и форма лица.

— Дальше интереснее, — хмыкнул Мори. Элис за его спиной обиженно сопела — Атсуши не дал ей закончить и полюбоваться его локонами. В ближайшее время надо ждать нового скандала и тысячи жалоб. — Первые же опыты показали, что «Тигр лунного света» практически неуязвим. Эта зверюга ломала лапами клетки, выбивала двери. Его быстро причислили к опасным, но потом кто-то догадался, что, если котика кормить, он будет добрее. Возможно, догадку эту получили благодаря тому, что он кого-то освежевал — подробностей нет, отчет явно прогнали по три раза и оставили сухой остаток, — Мори поморщился. — Есть анализы и пробы ДНК. Есть отчеты психиатров. И есть решение ученых использовать Тигра в качестве материала для донорства. Органы, части тела. Его клетки брали для анализа и создания вакцины. Его резали, кромсали, рубили, сшивали. Иногда его полноценно кормили, иногда морили голодом. Подопытный котенок, не больше, не меньше, — папки шлепнулись на стол, пряча в мультифоровых тайничках первые восемнадцать лет жизни объекта с кодовым именем «Н. А.» — Его тренировали с привлечением к этому делу военных, потом его избивали и делали об этом отчеты, гору проб и анализов. Последний год особенно красочно расписан. За ним следили каждую минуту, готовились к тому, что его рассудок вот-вот не выдержит. Удивлялись, что он еще крепкий, но прогнозы были удручающими — или они дадут отдыха пацану, или он слетит с катушек. Практически бессмертный, бесконтрольный и безумный — это ли не Ад? Но руководство закрыло на это глаза, — Мори улыбнулся, и тут же лицо его стало нейтральным. — Через два дня после последнего отчета Накаджима был найден в своей камере мертвым, — еще одна, совсем тонкая папка шлепнулась на столешницу, проехалась в полной тишине с характерным звуком. — Вскрытие показало, что у практически бессмертного создания само собой остановилось сердце. Просто остановилось. И случилось это чуть больше полугода назад.

Повисшая тишина была достойна называться оглушающей. Атсуши, кажется, даже не дышал. А Чуя боялся отвести от него взгляд.

История была непонятной. Но связана она определенно была с его Накаджимой Атсуши. И тем Накаджимой Атсуши, что был найден мертвым в своей камере полгода назад.

Мори не спешил снова говорить и терпеливо смотрел на мальчика-тигра. Их Кровавого Тигра, чья черная шкура сливалась с тенями и совсем не напоминала ничем описание «лунного».

— Он позвал меня, когда ему было десять, — вдруг негромко сказал Атсуши. Чуя вздрогнул и подался вперед. — Он искал защиты. Ломался и не выдерживал. Плакал в голос. И был таким раздражающим. Но был частью меня. И я пришел, — парень откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. — Когда боль стихала, я уходил. Но со временем оказалось, что мое «стихает» для него все еще «зверски сильно». Он погружался все глубже. И не хотел возвращаться все дольше. Однажды он вытолкнул меня на полгода. Это было… Кажется, пятнадцать лет. Чтобы не выдать себя, приходилось больше молчать и терпеть. Потом он вернулся. И снова плакал, правда, теперь, что оставил меня одного в Аду. Спрашивал, почему я так спокоен и совсем не мучаюсь. И я сказал ему правду, — Атсуши улыбался. — Сказал ему, что он сопляк, слабак и трус. Впервые за все годы он правда злился. И силой заталкивал меня внутрь себя. Ему стало не нравиться, что я есть. Но он был слишком неженкой. Громко мучался от голода, когда не кормили несколько дней. Лелеял наше избитое тело, словно это могло помочь. Звал на помощь Тигра, но Тигр не приходил. Для него подчиниться такому слабаку было почти непосильной задачей. Они слишком плохо понимали друг друга. Тигр хотел выжить и был голов лакать чужую кровь. А «Атсуши»… «Атсуши» такой чистюля и моралист, терпеть не мог марать руки. Не хотел драться. Не хотел убивать, когда на него перли с оружием. Приходилось брать все на себя. И он начинал истерить, когда приходил в себя, а вокруг развороченный пустырь и ошметки тел. Он начал отделяться. И Тигр тоже стал делиться. Но мой, черный Тигр, был очень сонный и был согласен с братом. Прежде всего — выжить. А уже потом мыть ручки. Слабость — это роскошь, вот что они думали. «Атсуши» это знал. И его убивали три сознания, что твердили ему ровно противоположное его собственным мыслям. И он чах. Те люди это заметили и засуетились. Они думали, он сходит с ума. Мы с Тиграми думали, что пора попробовать усовершенствовать контроль над телом. И когда мы рассказали об этом «Атсуши» — он уже был в таком состоянии, что согласился не глядя. Именно так… Да, именно так умер прошлый «Накаджима Атсуши». Мы остановили его сердце. И держали до той поры, пока они не закончили вскрытие. В холодильнике было ужасно холодно, но, выбравшись, мы хорошо поели, — Атсуши вытянул руку вперед, и она превратилась в тигриную лапу, а он манерно пошевелил острыми когтями, полюбовался черным мехом с разводами полос. — Белый истратил все силы на регенерацию и забрал то, чем стало оцепеневшее от страха сознание своей половины. Той, что была белой, как на той фотографии, — Атсуши кивнул в сторону папок. — Они все еще где-то там. Очень далеко, едва их чувствую. Но они живы, просто спят. В последний момент «Атсуши» все-таки понял, что очень, очень не хочет умирать и готов для этого заплатить любую цену. А мы… Мы с Тигром обнаружили, что наша клетка объята огнем. И мы действительно были готовы боготворить того человека, который ее поджег. Мы резвились вместе, добивали тех, кто остался. И мы ни капли не жалеем о своей свободе, — Атсуши блеснул глазами. — Как и о том, что попали сюда.

— Как вы обошли способность проверяющего вас эспера? — Мори удовлетворенно сцепил руки перед лицом, пристроив сверху голову.

— Эти воспоминания мои лишь частично. Частично они у Тигра, а на него способность не действует — он сам способность. Основная часть воспоминания у «Атсуши», но я могу ими пользоваться, ведь я то, что, наверное, следовало бы называть второй личностью. Я самостоятелен. Я перехватываю контроль над телом и сознанием. Я имею своего Тигра — черного. Будь у нас такая возможность, мы бы расселились по телам, и получилось бы два разных человека, способных превращаться в Тигров, — Атсуши пожал плечами. — Но все прошлое мое и «Атсуши» лежит перед вами в этих папках. С технической стороны, вы знаете даже больше нас. Я бы не отказался посмотреть эти документы в свободное время.

— Они твои, — Мори пододвинул ему папки. — Править твое личное дело у нас или нет — дело твое. Но я должен предупредить, что из Портовой мафии ты выбраться тоже не сможешь. Разве что сбежать и стать мишенью, на которую будут охотиться всем миром.

— Вы можете представить, что любитель безнаказанно играть в крови пойдет куда-то еще? — Атсуши вскинул бровь. — Мне кажется, насчет моей человечности вы сильно обманываетесь. Большую часть времени я и мой зверь думаем одинаково и живем инстинктами. Но нам интересно учиться быть человеком и тигром, которые могут быть вместе, а могут — раздельно. Среди людей куда проще выжить, — Атсуши улыбнулся и трансформировал лапу обратно в руку. — Мы свободны?

— Ты — да, Чуя-кун еще должен разобраться с делами, — Мори вытащил следующую партию папок. — Впрочем, он может сделать это вместе с тобой. Я наслышан о вашей совместной жизни. И советую поискать квартиру — треть мафии уже делает ставки, меняетесь ли вы в постели, или же Чуя-кун просто слишком громкий.

Чуя после этих слов едва не вывалился из кресла, заливаясь краской.

— Что? — Мори с удивленной улыбкой похлопал глазами. — Звукоизоляция между комнатами штаба отвратительная. И если с одной стороны от тебя комната пустует, то в другой страдает Тачихара. И страдает по тебе. Я третий день вынужден слушать от Элис, что его завывания и проклятья в сторону «чертового Тигра» мешают ей спать. До кучи Дазай подлил масла в огонь, прилюдно поругавшись с Акутагавой до отъезда. И не сказать, что был повод, но он чертовски позавидовал, что не завалил «рыжего слизняка» первым еще несколько лет назад.

После этого в кабинете было невозможно оставаться. Накахара вылетел пулей, пылая краской стыда и гнева от лба до подбородка, и даже уши у него стали невозможно красного цвета. Атсуши похватал их бумаги и бросился следом. Ужасно понимающая улыбка Мори была последним, что он увидел перед тем, как закрыть дверь.

Рыжего получилось догнать только возле комнаты. Тот поспешно открыл ноутбук, а пока тот включался и прогружал систему — шкаф, начиная в бешеном темпе складывать вещи в несколько имеющихся под рукой чемоданов.

Атсуши понял, что надолго они тут не останутся. Читать некогда. Нужно помочь выбрать квартиру и собрать свой скудный гардероб. Может быть, у Чуи окажется немного места в чемодане и ему не придется одалживать чужой?

Переезд.

Переезд. - cloude-guardian.diary.ru/p214034632.htm

---

Цветки красной гвоздики.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Огай Мори, Осаму Дазай, Рюноске Акутагава, Чуя Накахара, Элиза
Пэйринг: dark!Атсуши/Чуя;mafia!Дазай/Чуя (односторонний); mafia!Дазай/Акутагава (фон).
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Романтика, Драма, Повседневность, Даркфик, Hurt/comfort, AU, Эксперимент, Занавесочная история, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Насилие, Нецензурная лексика, Кинк, Секс с использованием посторонних предметов
Размер: Миди, 38 страниц, 8 частей
Статус: закончен

Описание:
Бесеныш в смоляно-черной тигриной шкуре был хорош собой; еще он был новой головной болью Черного дуэта, и лично его, Чуи, карой за совершенные грехи. Однако стоило рыжему угодить в ситуацию из ряда вон выходящую, как именно эта бестия поспешила ему на помощь, а после изложила свои весьма нестандартные соображения касательно их дальнейшего будущего и взымаемой за услуги платы.

Посвящение:
My sweetheart Atsushi ♡
Яну моей души. ~

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Обратите внимание!
Имеет место ООС, который я не прописываю в шапке, потому что прописал его уже просто указав пейринги и особенности персов; есть кривой юст со стороны Атсуши и Дазая(?); использование вибраторов и еще какая-то фигня, которую я не могу припомнить; Дазай никуда не уходил и он - фантастическая тварь, Оды нет в проекте (или пока нет), Акутагаву нотиснули, но выглядит это сомнительно, Чуя по жизни деловая колбаска на серьезных щах.

Намеками выглядывает Дазацу, но это самое лавхейтное Дазацу, которое я в жизни видел.

Писалось в качестве отдыха от суетной жизни еще в апреле месяце, перечитать довелось только теперь. Стиль написания - сомнительный, торопливый, на одном дыхании, я как всегда всем недоволен, но мое недовольное литсо - это как факт того, что утром взойдет солнце, вода мокрая, небо синее, трава зеленая.

* Красная гвоздика - чистая любовь.

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Свидание с привкусом не закрытого долга.

Свидание с привкусом не закрытого долга.

Выбраться с базы и воплотить свой план в реальность они сумели лишь два дня спустя.

Одетый в облегченную версию обычного костюма Накахара радовался отсутствию тяжелого пальто и подставлял солнцу рыжие волоски на голых, благодаря короткому рукаву рубашки, руках. Куда больше эта игра света и блеск нравились Атсуши, который следил за тем, как он ведет машину. Периодически парень норовил положить свою руку поверх его ладони, когда Чуя переключал скорости, но особо сильно отвлекать своего водителя, пока тот за рулем, Тигр не решался.

Водил Чуя редко, больше предпочитая ездить с водителем — так уменьшался шанс, что очередное покушение будет успешным. Два или три раза его действительно пытались взорвать, но сегодня у него была неприметная машина, которую он одолжил, так что угрожающих жизни сюрпризов не должно было быть.

Старый склад пах хлоркой и песком, всю кровь засыпали, оставленные в перестрелке тела сожгли. Именно сюда Чуя пришел прятать свое добро в конце задания, именно тут до него в итоге добрались, именно тут он так опрометчиво повернулся спиной к противникам, посчитав, что мертвы все.

Тайник был нетронут и не найден — искать его теперь было некому, а ведь он едва успел тогда закончить возвращать все доски на место. Сейчас только Атсуши с интересом смотрел, как он сдвигает мусор, снимает ряды кирпичей и засовывает руку в дыру, извлекая нетронутый кейс.

Чуя поднялся с колен, отряхнул брюки и расправил задранный рукав укороченного пиджака. Потом поднял свою ношу.

— Теперь можно идти. В багажнике есть сейф, эта штука туда войдет. И можно будет ехать ужинать, — Накахара настороженно огляделся, но его успокоил нюхающий воздух Тигр, который покачал головой.

Они были одни не только на этом складе, но и в зоне пары десятков метров вокруг. В такие моменты рыжий обожал тигриный нюх парня — жизнь становилась значительно проще и безопаснее.

Возле машины они повторили свой маневр, после чего Чуя быстро закрыл сейф и скрыл его запасной резиной — так, на всякий случай.

Пули снайпера не свистели возле головы, а, вернувшись в город, мафиози и вовсе успокоились — в людных местах особо безобразничать никто не станет.

В любимом ресторане Чую встретили, как родного. Постоянному клиенту отыскали столик на двоих в достаточно уединенном уголке, принесли ему вино как обычно и двойную порцию устриц. Атсуши попросил меню и вскоре уже дразнил Накахару мидиями из салата и огромной порцией креветок, посмеиваясь над возмущенным ворчанием рыжего, когда он в последний момент убирал деликатес подальше от мужчины.

От алкоголя парень тоже не стал отказываться, и под хорошую еду и выпивку несколько часов прошли незаметно.

Солнце успело сесть, когда они вышли на улицу. Чуя хотел было закурить, но обнаружил, что под рукой не оказалось привычного портсигара, а пачку он так и не достал, еще когда они были в штабе.

Накаджима со вздохом потащил его в ближайший табачный магазин, который оказался аж в соседнем квартале, но зато Чуя наслаждался вечером полноценно — прогуливаться, держась за руки, ему понравилось.

По возвращении, у машины их уже ждал доверенный водитель Мори. Пришлось открыть сейф, чтобы все убедились, что никто не успел влезть в багажник за время их отсутствия, но зато домой они ехали на заднем сиденье абсолютно спокойные, сытые и счастливые.

Можно было сказать, что первое свидание прошло более чем успешно.

Кейс на входе у них забирал Дазай. Глядя на то, как он скривил лицо при виде их сплетенных пальцев, Чуя испытывал ответную злость. Укусы на губах только-только поджили, и это лишний раз напомнило о необходимости вернуть напарнику должок.

Однако Дазай молчал, и они тоже. Завтра их ожидало собрание у Мори — вот на нем и поцапаются.

Двумя часами позже Атсуши пришел в комнату Чуи, забрался на постель, раздвинув разложенные всюду бумаги. Пользуясь случаем, парень не отказал себе в возможности устроиться между его бедер, положив голову на одно из них, и протянул весьма загадочно:

— Завтра Дазай-сана на собрании не будет. Босс отправляет их с Акутагавой в Киото. Официально — улаживать какой-то вопрос с тамошним кланом. Неофициально — Рюноске всем надоел, и Дазай-сан должен убиться, но разобраться в их сложных взаимоотношениях. Так что домой они вернутся или парой и кое-кому придется бросить ходить по шлюхам, или врозь, но тогда босс натравит на них Элис-тян. И если Рюноске ее любимчик, то Дазай-сана она сожрет с сахарной присыпкой, — парень покачал головой. — Мне их жаль.

Чуя хмыкнул — нрав у их маленькой леди был ничуть не лучше, чем у босса в особо плохие дни. Только если Мори всегда работал хитростью и умом, то Элис была похожа на таран в туфельках и кружевах.

— Мне интересно, что там за ночь найдет босс. Я отнюдь не все бумаги читал, сгреб личные дела, и надо будет отсеять тех, кто точно был убит, — поставив последние подписи и вписав в ежедневник парочку фамилий, Накахара отбросил бумаги и откинулся на подушки, вздыхая. — Если ты соберешь это все и оттащишь на стол — цены тебе не будет.

— А сейчас есть? — Атсуши улыбнулся и поднялся, собирая бумаги в маленькие стопки, которые он и разложил по столу — раз Чуя их все поделил на кучки, значит, пусть так и лежат.

— Какой-то придурок примерно полгода назад выставлял за тебя цену в семь миллиардов йен, — рыжий зевнул. — Правда, описание он давал совсем другое, но в имени я уверен. У нас многие заинтересовались, что за животина может стоить так нескромно.

— Надо же, оказывается, я был популярен, — Накаджима принялся раздеваться. — Но ведь и за вас с Дазай-саном тоже дают цену, верно? — стянув галстук, парень поймал на себе заинтересованный взгляд и улыбнулся, начиная раздеваться медленнее. У него был план, как провести кусочек ночи после первого свидания, и отступать он не собирался.

— За убийство Двойного Черного Портовой Мафии платят около тридцати миллиардов, кажется. Раздельно — шестнадцать за меня и четырнадцать за Дазая, — Чуя пожал плечами. — Моя разрушительность кажется им не намного более опасной, чем его извращенные мозги и то, что он очень рано взлетел в кресло Исполнителя.

Атсуши присвистнул.

— Оказывается, я еще дешево отделался со своими семью миллиардами.

— С той поры, как ты стал Исполнителем, цена на твою голову взлетела. Теперь есть люди, которым ты мертвый нравишься больше, чем живой, но, желательно, конечно, в виде тигриной шкуры где-нибудь на стене или у камина, — Чуя подпер голову рукой, полюбовался, как чужие брюки плавно стекают к лодыжкам. Хищная красота его мальчика кружила голову. — Не проверял, но, может быть, на черном рынке на тебя тоже выставлен заказ, как на элитную проститутку. Все, кто моложе тридцати, их, как правило, интересуют.

— Даже вы? — Атсуши забрался на кровать и навис над любовником.

— Я там где-то в первой десятке хит-парада. Дазай со своей любовью к жестокости и бинтованным телом ближе к тридцатке. Может быть, если им донесут, что теперь я уже не только смазливый мальчик, но и носитель кучи шрамов, тоже перестану быть популярным. Но ты с твоей регенерацией будешь их интересовать очень сильно и очень долго, — Чуя посерьезнел. — Хотя я им их трубки, монокли и трости вставлю в задницы, если они попробуют затащить тебя в такой гадюшник и продать.

— Вы всегда были таким ревнивым собственником? — промурлыкал парень, накручивая на палец длинную рыжую прядь и намекающе пододвигаясь ближе.

— Я просто тщательно скрывался. Кроме того, раньше у меня не было одного жутко привлекательного Тигра, ревновать было некого, — Чуя тоже уловил настроение и потянулся за поцелуем, моментально его получая. — Гаси свет и иди сюда, попробую компенсировать отсутствие инициативы с моей стороны в первый раз.

— Чуя-сан такой милый, когда… М-м-м…

Щелкнула кнопка ночника в изголовье кровати, и комната заполнилась полумраком, звуками поцелуев и шуршанием простыни.

История о двух Тиграх.

История о двух Тиграх. - cloude-guardian.diary.ru/p214034917.htm

---

Цветки красной гвоздики.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Огай Мори, Осаму Дазай, Рюноске Акутагава, Чуя Накахара, Элиза
Пэйринг: dark!Атсуши/Чуя;mafia!Дазай/Чуя (односторонний); mafia!Дазай/Акутагава (фон).
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Романтика, Драма, Повседневность, Даркфик, Hurt/comfort, AU, Эксперимент, Занавесочная история, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Насилие, Нецензурная лексика, Кинк, Секс с использованием посторонних предметов
Размер: Миди, 38 страниц, 8 частей
Статус: закончен

Описание:
Бесеныш в смоляно-черной тигриной шкуре был хорош собой; еще он был новой головной болью Черного дуэта, и лично его, Чуи, карой за совершенные грехи. Однако стоило рыжему угодить в ситуацию из ряда вон выходящую, как именно эта бестия поспешила ему на помощь, а после изложила свои весьма нестандартные соображения касательно их дальнейшего будущего и взымаемой за услуги платы.

Посвящение:
My sweetheart Atsushi ♡
Яну моей души. ~

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Обратите внимание!
Имеет место ООС, который я не прописываю в шапке, потому что прописал его уже просто указав пейринги и особенности персов; есть кривой юст со стороны Атсуши и Дазая(?); использование вибраторов и еще какая-то фигня, которую я не могу припомнить; Дазай никуда не уходил и он - фантастическая тварь, Оды нет в проекте (или пока нет), Акутагаву нотиснули, но выглядит это сомнительно, Чуя по жизни деловая колбаска на серьезных щах.

Намеками выглядывает Дазацу, но это самое лавхейтное Дазацу, которое я в жизни видел.

Писалось в качестве отдыха от суетной жизни еще в апреле месяце, перечитать довелось только теперь. Стиль написания - сомнительный, торопливый, на одном дыхании, я как всегда всем недоволен, но мое недовольное литсо - это как факт того, что утром взойдет солнце, вода мокрая, небо синее, трава зеленая.

* Красная гвоздика - чистая любовь.

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Соперничество Лиса и Тигра: Итог.

Соперничество Лиса и Тигра: Итог.

Отмывшись и разобравшись с грязным покрывалом, оба устроились под одеялом. Чуя был более чем доволен доставшимся ему положением маленькой ложки. Он даже сплел пальцы с пальцами Атсуши, когда тот положил руку поперек его груди.

— Так теперь будет всегда? — негромко спросил Накахара. На грани дремы и бодрствования он все равно не мог избавиться от своих мыслей, они буравили его мозг, сверлили, копали, стучали.

— Все, что захотите. От букетов до свиданий в ресторане, от возни в грязи до походов по магазинам и театрам. Захотите валяться после тяжелого дня — запросто. Любой каприз, любая ласка, любая поза, — парень прижался к его спине, словно демон-искуситель шепча в ухо. — Вы такой мягкий и пахнете домом. А это большее, о чем я мог вообще мечтать.

Чую такой ответ более чем устроил и отчасти польстил. Нечасто тебя хотят на любых условиях и связывают с домом.

— Что будем делать с Дазаем? — нелюбимый, неуютный вопрос, но Накахара должен был знать, как поступать дальше.

— Ну, разговор с ним ничего не даст. Вы — его прихоть. Всегда ею были. Но сейчас Рюноске скорее всего устроит ему незабываемую ночь. Надо сказать, что Дазай-сану нравится сопротивление, — Атсуши помрачнел, скрипнул зубами.

— А они не… Не разбегутся, если ему рассказать? — Чуе было жгуче неудобно от мысли, что к нему приставал чужой кавалер. Сейчас это выглядело особенно ужасно — Акутагава был влюблен, как мальчишка. Впрочем, он и был мальчишкой.

— Они и не встречаются, чтобы было чего бояться. Максимум — Акутагава не будет давать ему себя трахать пару месяцев. Тогда Дазай-сан пойдет по шлюхам, и Рюноске начнет выкашивать их пачками. Нужно будет приплатить им, чтобы все отказывали. Его многие не любят, говорят, грубый любовник, — голос Атсуши прозвучал буднично, в конце он смачно зевнул и поежился, подтянул одеяло повыше.

— Ты на удивление хорошо осведомлен о жизни квартала Красных фонарей, — Чуя принялся выводить кружки на ладони Тигра, задумчиво покусывая нижнюю губу.

— Рюноске не справляется один с обучением любимого семпая уму-разуму. А я нравлюсь многим. Со мной немного повеселее, и говорят, что я посимпатичней, — парень усмехнулся. — Пару раз меня обслуживали бесплатно. Удовлетворяли мое подростковое любопытство.

— Похоже на воспитание молодых людей в Европе в средние века, — заметил Накахара, едва заметно морща лоб.

— Что-то вроде того, только вместо вина и прелестных блудниц — саке и приветливые сестрицы, — Атсуши расслабился. Он боялся, что новость об источнике его просвещения оттолкнет Накахару.

— Они и мужчин тебя учили ласкать? — Атсуши понял, что рано подумал, что все в порядке, и нервно заерзал. Но врать не стал.

— Я учился всему, что умею, на себе. Это на мне искали эрогенные зоны и показывали, как самоудовлетворяться. Сказали, что подобное зрелище могло бы дать мне неплохие деньги. Многим нравятся парни, занимающиеся мастурбацией, использующие вибраторы, веревки и кляпы, — легкую красноту на щеках было не остановить. Атсуши было неуютно от того, что, получив ответ, Чуя замолчал.

— А ты, значит, держишь у себя некоторый, м-м-м, БДСМ-стафф, — Чуя тоже краснел, но любопытство было сильнее.

— В основном ремни, плетки, ошейники. То, что хорошо смотрится на мне и в моих руках, — вообразить Атсуши Господином труда не составило, и Чуя краснел уже серьезно. — Вы не злитесь? — Накаджима почти испугался раздавшихся нервных смешков, насторожился.

— Я? Злюсь? Я лишь пытаюсь представить, насколько интересней должна стать моя постельная жизнь, — Накахара развернулся и потрепал парня по волосам, глядя тепло, с ноткой смущения, расползающеся красными пятнами спелой вишни по скулам.

— Тогда хорошо. Я не откажусь от возможности использовать хотя бы половину того, что у меня есть, — Атсуши снова прижался, и теперь уже Чуя уткнулся ему в шею.

— У меня будет просьба, — Чуя снова кусал губы. — Я оставил важные бумаги во время последнего задания. Они в тайнике, и их надо забрать и прочесть. Один я туда идти не хочу — будет неприятно, если опять глупо подставлюсь.

— Вы просите меня сопровождать вас? И это даже не свидание? — голос Атсуши звучал показательно разочарованно, он даже надул губы, как дитя, но очень быстро стал серьезным. — Я больше не хочу видеть вас раненым и почти умирающим. Поэтому не откажусь от прогулки до вашего тайника. И я понял, что всякое не совсем человеческое действие вас скорее оттолкнет. Вы не ценитель кровавой романтики. А жаль, — парень вздохнул.

— Определенно, это не будет свиданием, но после выполнения задания можно будет сходить в мой любимый ресторанчик, — Чуя предпочел не слушать, что там вещает оборотень себе под нос и мечтательно улыбнулся. Может быть, в ресторане ему придется ограничиться с вином, но вкусно поесть ему никакая сила не помешает — он заслужил.

— Вы так жестоки, Чуя-сан, — шепнул Накаджима ему в ухо, коротко улыбнувшись, целуя тонкую шею и укладываясь.

— Просто Чуя. И не выкай мне, — рыжий заерзал, щеки загорелись. Впервые он позволял кому-то звать себя просто по имени, давал такую возможность добровольно.

— Как скажешь, Чуя, — было слышно, что Атсуши улыбается, и от этого в груди разливался горячий жар.

чСвидание с привкусом не закрытого долга.

Свидание с привкусом не закрытого долга. - cloude-guardian.diary.ru/p214034902.htm

---

Цветки красной гвоздики.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Огай Мори, Осаму Дазай, Рюноске Акутагава, Чуя Накахара, Элиза
Пэйринг: dark!Атсуши/Чуя;mafia!Дазай/Чуя (односторонний); mafia!Дазай/Акутагава (фон).
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Романтика, Драма, Повседневность, Даркфик, Hurt/comfort, AU, Эксперимент, Занавесочная история, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Насилие, Нецензурная лексика, Кинк, Секс с использованием посторонних предметов
Размер: Миди, 38 страниц, 8 частей
Статус: закончен

Описание:
Бесеныш в смоляно-черной тигриной шкуре был хорош собой; еще он был новой головной болью Черного дуэта, и лично его, Чуи, карой за совершенные грехи. Однако стоило рыжему угодить в ситуацию из ряда вон выходящую, как именно эта бестия поспешила ему на помощь, а после изложила свои весьма нестандартные соображения касательно их дальнейшего будущего и взымаемой за услуги платы.

Посвящение:
My sweetheart Atsushi ♡
Яну моей души. ~

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Обратите внимание!
Имеет место ООС, который я не прописываю в шапке, потому что прописал его уже просто указав пейринги и особенности персов; есть кривой юст со стороны Атсуши и Дазая(?); использование вибраторов и еще какая-то фигня, которую я не могу припомнить; Дазай никуда не уходил и он - фантастическая тварь, Оды нет в проекте (или пока нет), Акутагаву нотиснули, но выглядит это сомнительно, Чуя по жизни деловая колбаска на серьезных щах.

Намеками выглядывает Дазацу, но это самое лавхейтное Дазацу, которое я в жизни видел.

Писалось в качестве отдыха от суетной жизни еще в апреле месяце, перечитать довелось только теперь. Стиль написания - сомнительный, торопливый, на одном дыхании, я как всегда всем недоволен, но мое недовольное литсо - это как факт того, что утром взойдет солнце, вода мокрая, небо синее, трава зеленая.

* Красная гвоздика - чистая любовь.

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Соперничество Лиса и Тигра: Вызов.

Соперничество Лиса и Тигра: Вызов.

Ругаться на парня уже давно стало привычкой, но никогда колкие словечки и ругательства еще не шли на язык так охотно. Чуя был не из тех, кто считал подобное романтичным, но назвать Атсуши «котиком», «зайчиком» и чем-то еще из ряда слащаво-сопливых обращений язык не поворачивался. Да и любая попытка обратиться ласково приводила к тому, что слова застревали в горле.

Однако Тигра это не волновало — оборотень поспешно отправился к себе, боясь, видимо, что Чуя передумает, а рыжий тем временем сел на постели, ежась от холода, испытывая желание закутаться хотя бы в плед.

Итак, он получил признание. Не в любви, но действия говорили сами за себя: Атсуши сходил с ума, когда дело касалось его, Чуи, терял голову от страха за его жизнь — вплоть до попыток лечения, которых никто не ожидал и более того — никто не был готов, что Кровавый тигр такое может. Он помог ему выбраться из больницы, а теперь не побоялся не только откровенно приставать, но и добился того, что Накахара дал допуск к своему телу, хоть и не планировал.

Накахара, как частенько бывало, если дело касалось Атсуши, вообще не успел понять, когда они успели так много сказать и решить. Идти на попятный было совсем не в духе старшего мафиози, но ему нужно было знать, на каком он свете.

В следующее мгновение дверь в комнату открылась, и Чуя отвлекся от своих мыслей, намеренный чуть притормозить Накаджиму и еще раз обговорить план не только на ближайший час или два, но и то, что за всем этим последует.

Ему нужно было знать, что будет после того, как они переспят. И будет ли после этого вообще что-нибудь. Он даже уже рот открыл, чтобы высказаться, но в комнате оказался совсем не Атсуши. Совсем не мальчик-тигр захлопнул дверь, выпрямляясь и оборачиваясь. И внутри все похолодело, закрутилось в болезненный узел страха и неловкости.

Дазай прислонился спиной к закрытой двери и внимательно оглядел бардак в комнате, разбросанные вещи рыжего, особо тщательно осмотрел следы ладоней на зеркале. Усмехнулся, увидев практически обнаженного напарника, успевшего прикрыть бедра углом мягкого покрывала.

— Я слышал, что вы вернулись. Атсуши-кун, как я погляжу, времени зря не теряет. Кто кого будет трахать? — одетый в черное и белое Дазай сейчас впервые действительно излучал опасность, и Чуя еле удержался от того, чтобы не попятиться. — Хотя это не важно.

Мягкие черные туфли, черные брюки, черное пальто, черный пиджак, черная жилетка, черный галстук. На фоне всей этой черноты белые бинты и рубашка почти резали глаза. Накахара с самым невозмутимым видом смотрел, как напарник приближается к кровати, по пути расставаясь с туфлями и пальто.

Раньше подобный жест был нормой. Дазай частенько отлеживался у него, когда два надоедливых кохая доводили его до головной боли. Но сегодня подобное пугало. Может быть, потому, что мужчина знал, что Накахара собирался подпустить к себе кого-то другого и сидел обнаженным под прикрытием одного лишь покрывала. И все равно Осаму настойчиво раскидывал свои вещи, будто отмечая территорию, словно намеревался остаться на несколько часов, так и не дав рыжему возможности уединиться с любовником.

Глаза цвета красного дерева сейчас потемнели на пару тонов. Чуя осознал, что неосознанно шарил рукой в поисках оружия. Которого, как он напоминал себе уже второй раз за день, у него пока нет.

— Как думаешь, что он будет делать, если я вмешаюсь? Не сказать, чтобы я был против того, чтобы наш милый Атсуши-чан наконец-то воссоединился со своей влажной мечтой. Но и восторга я не испытываю. Я слишком привык быть единственным, кто занимает твое неофициальное время, — скинув пиджак, Дазай влез на постель, в несколько движений оказываясь рядом с Чуей. — Рюноске-чан, Атсуши-чан — раньше они смотрели только на меня. Рюноске все еще видит только меня, хотя тебе он искренне радуется и душою привязан. Но Атсуши-чан теперь стал почти холоден ко мне. Скорее всего, эти двое продолжат работать в паре. Но милый Тигр сбежит от меня, сменит семпая на того, который… подоступней, — Чуя скривился от скрытого оскорбления, а в следующее мгновение Дазай навис над ним, толкнув на постель. — Мне не нравится быть на заднем плане, Чуя-кун. Ты — мой напарник. Может быть, переспи мы немногим раньше, мне не пришлось бы сейчас возиться с одним сопляком и волноваться, что второй украдет тебя у меня, — Дазай оказался очень близко и очень быстро. Щеки коснулся легкий поцелуй, от которого Накахара дернулся, как от ожога. — Может быть, если бы я сейчас не зашел и не увидел тебя, который так мило и робко ждет этого мальчишку в постели, уже голым, я не стал бы так переживать. Но ты выглядишь совершенно непривычно расслабленным и нежным. И он не лучше, особенно, когда думает, что никто не видит, как он на тебя смотрит, — Осаму шептал ему в щеку, и Чуя запаниковал, поняв, что с каждым словом тот становился все ближе к его губам. — Я ведь тоже волновался за твою жизнь. И видел, что Атсуши-чан делал с твоим телом, когда оставался с тобой наедине. Может быть, если бы я признался первым, то сейчас был бы для тебя единственным, Чуя-кун? — обращение обожгло губы. Дазай был обыденно нечитаем, но глаза затянула страстная дымка.

Паника взметнулась вверх, как ударившая о пристань волна. А потом в губы впились, жадно и голодно, почти вгрызлись, причиняя боль, не стесняясь кусать до крови, вырывая себе преимущество.

Чуя взвизгнул от боли и открыл рот, судорожно, будучи в абсолютном ужасе, от которого заледенело все внутри — эту сторону Дазая он за всю жизнь еще ни разу не встречал. После настойчивых, но возбуждающих поцелуев Атсуши, манера Дазая подавлять и подчинять была похожа на удар.

Осаму воспользовался данным ему шансом, тонкие пальцы впились в челюсть до боли. Может быть, Чуя был склонен драматизировать, но все, что делалось, было, похоже, пропитано легким отчаянием.

Задуматься над этим он, к счастью, не успел, как и слишком дать волю хозяйничающему в его рту языку. Дверью нарочито громко хлопнули, следом раздался разъяренный рык. Спустя мгновение Чуя почувствовал рывок и закашлялся, когда поцелуй резко оборвался, непроизвольно потер травмированную челюсть пальцами.

У него все губы были в ссадинах и крови, ею же заполнялся рот, а он с бешено колотящимся сердцем смотрел, как Атсуши кидается раз за разом на высокомерно улыбающегося Дазая. Зрелище завораживало и пугало — Чуя куда лучше Накаджимы знал, на что способен этот ублюдок.

Но тот лишь ловко собрал свои вещи, напоследок щелкнул кохая по носу, раздраконив его еще больше, и ушел — в последний раз Накаджима бросился на уже закрывающуюся дверь. Уже из коридора послышалось громкое и насмешливо-едкое: «Оставляю вас разбираться с этим, голубки!»

— Атсуши-чан, — шепнул рыжий, сжимаясь, когда нечеловеческий взгляд Тигра обратился к нему. Зверь был в ярости, и этот же зверь метнулся одним размытым движением к нему, сжал тонкие запястья до вскрика.

Причинять боль ему понравилось. Он вдруг улыбнулся, и пушистый хвост хлестнул по телу Накахары, не слишком приятно, резко, словно мягкая плеть.

Чуя стиснул зубы и сглотнул кровавую слюну, дернул руками, почти высвободив одну из живых тисков. Хватка после этого стала усиливаться и не прекращала расти, пока Чуя не издал приглушенный стон боли.

Его что, наказывают так? Атсуши потерял голову от ревности и злости, и теперь срывается на нем? Лучше бы это было не так — Чуя умел за себя постоять и вправлял мозги тоже очень недурно.

Проблема с этим была всего одна, ну, может быть, две: физическая слабость никуда не делась, и он все еще был безоружен.

Буйство потерявшего голову парня продолжалось.

Следующей целью Тигра стала его шея. Шершавый язык лизал раз за разом, словно наждачка, которой собирались стереть кожу. А потом на этом же месте сжались острые зубы, и Накахара едва не заорал от боли в голос — помешала лишь когтистая рука, сжавшая его горло, перекрывшая доступ кислорода до темных кругов перед глазами.

С другой стороны кровавым клеймом лег аналогичный укус, и Накахара задрожал, судорожно вздохнул, едва сдержав всхлип и злые слезы: боль и унижение за последние двадцать минут проехали по нему катком дважды, причем ни в первый раз, ни во второй он их никак не заслужил.

Его подмяли дважды, и ни один из разов рыжему не понравился.

На этом Накаджима начал постепенно успокаиваться. Зацеловал ключицы, разукрасив их россыпью засосов. Из расслабившейся руки на кровать со звоном выпали три капсулы вибраторов, и Чуя шумно вздохнул, когда Накаджима посмотрел на него уже нормально, оглядел дело своих зубов и рук, извинился, старательно зацеловывая каждый оставленный синяк, зализывая укусы — правда, в этот раз ранки не затянулись, и болело все так же зверски, до невозможности шевельнуть головой.

— Должно быть, теперь вы меня ненавидите, — жалко улыбнувшись, парень почти тут же отвернулся, пряча лицо.

— Я определенно потом подмету тобой пол, — прохрипел Накахара, ощупывая собственное горло и мрачно оглядывая посиневшие запястья. — Но до этого тебе придется побыть недельку моим мальчиком на побегушках, замаливая свои грехи через постель, — теперь Чуя хотел секса не столько потому, что тянуло, сколько из упрямства и какого-то мазохистского желания сделать миру гадость. О, да, выходки этой парочки его разозлили, что еще хуже — довели его до слез.

Оставаться неотомщенным Чуя не собирался. А удивленно моргающий Атсуши был с особым усердием ткнут гравитацией куда-то в район паха недовольного рыжего.

— Чуя-сан…

— Заткни свой рот, как планировал, иначе я не пожалею сил и заткну тебя сам, — секс со злости всегда был хреновой затеей, но Чуя не знал, как остановиться. Он был зол, и один из тех, на кого его злость была направлена, был совсем рядом. — Я ужасный кретин, что согласился на это, что делаю это, что продолжаю — особенно после того, что случилось, когда я был ранен, но я зол и мне плевать на то, что я ужасно нелогичен. Следовало выставить тебя вон ещё когда мы только в здание вошли, однако поздно, так что просто делай, иначе… — он оборвал сам себя и стиснул зубы, сдерживая злую дрожь и проклятое желание разрыдаться.

Забыться, забыться, переписать весь этот день заново, всю боль, весь страх — он столько надежды почувствовал после всего того, с чего они начали, вот и кто просил тигра все так ужасно портить?

Заморачиваться и тратить время на объяснения своих чувств любовнику Накахара не собирался — Атсуши не нужно было даже близко стоять к его эмоциям, к его болезненно трепещущему сердцу, где этого паршивца было ужасающе много, где раненное доверие скукожилось, скуля от боли в шее — им было больно, так больно, ради чего они терпят боль?

Но Накаджима, скорее всего, догадался сам. Нервно облизнувшись, он приблизился, мягко и просительно ткнулся губами в губы, прежде чем кончик языка заскользил по ранке на губе, собирая кровь. Боль была резкой, губы обещали распухнуть, а парнишка вылизывал ему их, пробираясь дальше, в рот, словно кот, учуявший мятное масло.

Кончик языка щекотно заскользил по небу и Чуя отдернулся. Атсуши недовольно засопел, положил ладонь ему на затылок, пробираясь дальше, глубже. Зверь выглядывал из его глаз, но трусливо отсиживался и особо не маячил, зная, что переборщил и может получить теперь.

Постепенно жгучая злость улеглась. Поцелуи стали более глубокими и более страстными, Атсуши принялся порыкивать и тереться, помечая его, как свою собственность. И, может быть, стирая запах Дазая.

Покрывало распахнулось от одного движения руки, и рыжий дрогнул, когда его оседлали. Горячей кожи коснулась жесткая ткань брюк, Чуя неловко дернул длинный ремешок, продетый в шлевки не до конца, болтающийся черным хвостом.

— Сними их, раздражают.

Тигр безропотно подчинился, скидывая с плеч подтяжки, с длинных ног — штаны, а за ними змею галстука и мешающуюся рубашку. Он вообще притих и боялся лишнее слово вставить после того, как пришел в себя и увидел, что натворил.

Накахара вздохнул и потянулся к нему руками, зарываясь пальцами в темные волосы, ероша и почесывая. Не надо быть Тигром, чтобы наслаждаться подобной нехитрой лаской.

Атсуши довольно зажмурился, раздалось мурлыканье, от которого затрясло все тело, а потом парень приоткрыл один глаз и поцелуями коснулся отметин на запястьях рыжего, заскользил губами вверх по руке, поцеловал внутреннюю сторону локтя, плеча. Съехав на постель, Накаджима ткнулся лицом в горячий живот, ладонь скользнула по внутренней стороне бедра, и Чуя шумно выдохнул.

Они пробовали друг друга. Касались, изучали, замирали, словно смутившись. Пытались ласкать и следили за реакцией друг друга, словно два зверя.

Чуя этими неловкими моментами и колкими мелочами наслаждался от всей души, забывая то, что камнем лежало ранее на душе.

Атсуши постепенно забыл о произошедшем, устроился между разведенных ног. Теплый язычок щекотно прошелся по ямочкам высоко на бедрах, а потом парень ладонями приподнял ягодицы и подсунул найденную подушку, чтобы не ломать шею.

Чуя крупно задрожал, когда язык прошелся по сжавшемуся анальному колечку. Тигр хлюпнул слюной и стал лизать чаще, пальцами разводя ягодицы.

Стыдно, жутко стыдно, но даже если свести ноги, Атсуши найдет способ исполнить задуманное. Признаться честно, Накахара и не думал, что «игра» будет такого рода, настолько… откровенная, даже грязная. Что парень настолько далеко решит зайти в первый раз.

В первый раз почти незнакомого человека столь откровенно и тщательно не ласкают. По крайней мере, не тогда, когда решение было принято спонтанно.

Но, опять же — с ними двумя, когда они рядом, все «правильное» вечно шло как угодно, но не так, как действительно правильно.

От ощущения скользящего внутри языка Чуя несдержанно застонал и завозился, изгибаясь, цепляясь за постель. Возбуждение и удовольствие омывали тело теплыми волнами, хотелось закрыть глаза и сдаться на их милость, нежась в чужих руках.

Однако парень быстро отстранился. На кровать упала крышка от тюбика со смазкой, а вскоре и сам тюбик шлепнулся рядом, опустошенный меньше чем на треть.

Накаджима разогрел мазь на пальцах и осторожно ввел сразу два. Влажное хлюпанье заставило Чую покраснеть и закрыть лицо руками, поджать пальцы на ногах, ощущая мягкое скольжение внутри, как Атсуши размазывает смазку по гладким стенкам, разводит пальцы, растягивая его.

— Атсуши, — шумно выдохнул мужчина, нервно стискивая руки в кулачки, когда первая капсула обожгла прохладой горячую кожу, плавно погружаемая все дальше и дальше в его тело.

Парень только приподнял голову, улыбнулся, взмахом головы смахивая прочь челку, и протолкнул вибратор глубже, до предела.

— Атсуши, — уже настойчивее повторил Чуя, когда внутри оказалась и вторая капсула. Придирчивый слушатель мог бы с легкостью различить жалобное хныканье рыжего, особенно когда парень дразняще сжал в ладони его подрагивающий член, провел рукой вверх и вниз, вырвав очередной стон.

— Последняя, Чуя-сан, и я включаю, — напомнил парень, глядя, как Накахара ерзал и кусал губы. — Потерпите немного, они быстро нагреются, обещаю.

— Атсуши!

Последняя капсула явно приносила дискомфорт. Чуя чувствовал, как первая упирается куда-то внутри, ерзал, досадуя на непроходящее ощущение посторонних предметов в заднице. Его словно распирали изнутри принесенные специально для него «игрушки», и мысль, что подобное может приносить удовольствие, казалась выдумкой чьего-то больного разума.

Накаджима между тем вылавливал рассованные по карманам пульты, поглядывая на более чем соблазнительное зрелище. Рыжий ерзал, постоянно двигался, дергался. Покрасневшее колечко мышц подрагивало в такт пульсу, и Тигр уже предвкушал, как будет любоваться мужчиной в особые минуты.

Не сжиматься с непривычки было невозможно. Чую будет гнуть, ломать, а он будет держать его и не давать сбежать. Атсуши был хорош в захватах. Даже если они оба позабудут, что где-то тут один парень должен успеть оседлать более чем ретивого «скакуна», ласкать беззащитного, рассыпающегося от удовольствия Чую было более чем достойной наградой для него.

Хотя Накахаре-сану знать об этом было не обязательно. Атсуши действительно нравилось, когда вставляют ему, но переспать с более явно агрессивной половиной Черного Дуэта было все равно, что выиграть Джек Пот. Чуя был куда лучше Дазая, более гибкий в постели — во всех смыслах — и на его заднюю часть тела половина мафии не могла смотреть без жадной слюны.

Накахару хотели очень и очень многие, но раньше всех пугала сама мысль о том, чтобы сблизиться с напарником Осаму, с одним из самых разрушительных и опасных эсперов во всей Портовой Мафии.

А теперь они будут бояться даже не Порчи и не Дазая. А Атсуши — потому что он не побрезгует убить тех, кто посмеет облизываться на рыжего, которого он сегодня чуть так глупо не потерял — или думал, что чуть не потерял.

Никакой Дазай Осаму и его выходки не должны были стоять между ним и первой нежной влюбленностью Кровавого Тигра. Хотя с Дазаем он еще обсудит эту попытку причинить вред Чуе. Особенно выбесили парня укусы на губах рыжего — словно его красоту опорочили варварской печатью.

Нажать на три кнопки одновременно у него получилось только после того, как утихла дрожь в руках. Жадный взгляд впился в тельце на постели, что, кажется, еще вчера металось окровавленное и израненное, подошедшее так близко к краю, что Атсуши от страха забывал дышать.

Теперь оно снова металось, но причина крылась в другом.

Стоило ощутить вибрацию, как Чуя резко сжался, сводя ноги, но тут же издал придушенный вой, выгнулся, судорожно дергая покрывало, норовя ранить самого себя. Больно ему или хорошо было непонятно до тех пор, пока бросившийся его держать Атсуши не поймал рыжего на том, что он пытается вжаться в его тело, отереться, шумно и тяжело дыша. Запах возбуждения бил в нос, Чуя содрогался и не мог держать себя в руках, глаза закатывались, ниточки слюны марали губы и подбородок, когда он не успевал или попросту забывал сглатывать.

Накаджима судорожно сглотнул и, аккуратно держа мужчину перед собой, смог включить следующий режим, а за ним, почти без перехода, последний.

Чуя затрясся, заизвивался, взглянул безумно и потянулся навстречу. Влажный и скользкий поцелуй коснулся губ, смазался, а за ним еще и еще, и так до тех пор, пока Атсуши не сжал рыжего покрепче, впиваясь жадным поцелуем, словно он собирался съесть Накахару, начиная с губ. Пришлось даже запустить пальцы во влажные от пота кудри, намотать на руку и сжать посильнее, оттягивая до тихого скулежа.

Узкие бедра толкнулись навстречу, и Атсуши застонал, отерся в ответ своим стояком. Со всем этим безумием, разыгравшимся по его вине за считанные минуты, он совсем забыл о том, что нужно подготовить себя. Но готовить уже не хотелось — Чуя весь тек для него и в каком-то смысле из-за него.

Был большой соблазн обмануть, нарушить весь их план действий, загнать вибраторы внутри до предела, врываясь собственной изнывающей плотью. Но он заставлял себя не порушить все, не предать оказанного доверия. Кусал губы и зализывал оставленные вмятинки, бешено оглаживая разгоряченное тело рядом с собой. Давал почувствовать свой вес и свою власть, неожиданно сжимая ладонь на подрагивающем, гудящем от стонов горле.

Чуя привыкал. Очень медленно, заходясь в судорогах, теряя самого себя от бешеного удовольствия, которым сводило тело.

Хотелось больше. Больше и резче. Грубее ласки, поцелуи, он нуждался в том, чтобы отираться, прижиматься голой кожей к голой коже, до жара, до припухлостей, до стонов.

Первыми словами, которые он смог выдавить, стала мольба, которую не ожидали услышать они оба:

— Атсуши-кун… Атсуши… кун… Возьми, Атсуши-кун… Пожалуй… ста, возьми, — Чуя кусал губы и хотел плакать. Словно месяцы без ласки спрессовали и положили на него многотонной плитой, чтобы раздавить его, сломать. Давно ли его весьма прежде отзывчивое тело так явно давало понять, что он молодой мужчина, нуждающийся в плотских утехах? Он задавил в себе всю чувственность, какую мог. Загнал себя в строгий костюм, выстроил стену из работы между собой и личной жизнью.

Дазай действительно мог быть спокоен все эти годы — Накахара не видел никого и ничего рядом с собой. А потом в их — его — жизни появился Атсуши. Свалился, как снег на голову, словно магнитом притянул к себе взгляд. Раздражающий, неуловимо похожий. Но куда более свободный, нежели он сам.

Атсуши, разобрав, что он бормочет, удивленно вытаращился и минуты на две потерял дар речи. Потом неожиданно подобрался.

— Дайте обещание, что не накажете меня за это. Дайте обещание, что, выполнив ваше желание, я не буду потом лишен всего, — упрямо поджав губы, Тигр скользнул цепочкой поцелуев по дрожащему телу. Смял в руках упругие ягодицы, сжимающиеся почти беспрестанно. Чуя смотрел на него сверху вниз, уголок губ дернулся, словно он собрался рычать.

А потом мальчишка бесцеремонно вобрал в рот его член. И Чуя ощутил, как закатываются глаза, а ответом дерзкому парню стало рваное и пронзительное «да, пожалуйста, да, да!»

Атсуши был более чем удовлетворен. С блестящими глазами он извлекал продолжающие вибрировать капсулы, с радостью ребенка облизывал пальцы, покрытые смазкой. Презерватив от его обрывистых движений порвался еще в процессе открывания, и Накаджима не стал повторно возиться с ним.

Рыжий тянулся всем телом, ерзал и бесстыдно раздвигал ноги, но после испытанного хотелось чего-то внутри, чего-то горячее и жестче вибрирующих внутри его тела капсул.

И Тигр дал ему то, что он хотел. Ворвался, грубо, выбив влажный звук соударения плоти. Чуя откинул голову, жалобно крича, и сжался, задрожал, сперма плеснула на плоский живот.

Атсуши удивленно присвистнул, окинул партнера жадным и нетерпеливым взглядом, параллельно выбирая угол и раздумывая, хочет ли он эту позу.

— Кончить от того, что в вас вошли. Чуя-сан, вы очень развратный. И очень чувствительный, — парень даже не скрывал удовольствия от этой мысли, делая несколько пробных толчков.

Накахара раскраснелся сильнее прежнего и сомкнул губы, вытерев рот. Кажется, Атсуши его задел, когда хотел лишь немного раздразнить.

— Не дуйтесь, Чуя-сан, мне все нравится, пожалуйста, не надо, — Тигр поймал тонкую ладошку и принялся целовать ее, бросая искрометные взгляды из-под черных ресниц.

Чуя ничего не сказал, и Накаджима решил не заострять на этом внимание — в конце концов, болтовня в постели ничем хорошим никогда не оканчивалась.

Поза была неудобной, и ни один из них не получал удовольствия. Однако Атсуши легко решил проблему, перевернув мужчину на живот.

Прижавшись со спины, вжавшись мокрым и горячим членом меж ягодиц, парень шепнул в алеющее ушко:

— Побудьте моей течной кошечкой, Чуя-сан. Мяукните хотя бы разик.

Чуя ерзнул, припомнил, чего он хочет больше всего сейчас, и издал неуверенный звук, напоминающий мяуканье очень относительно, но Атсуши и это понравилось достаточно сильно, чтобы в следующее мгновение он уже кусал мягкую кожу на шейке и грубо толкался внутрь, вновь до шлепков и влажных хлюпов.

Будь Чуя чуть хуже подготовлен, происходящее можно бы было назвать жестким сексом.

Однако сейчас он лишь выгнулся со звучным стоном и сцапал покрывало, ощущая, наконец-то, желанную наполненность. Быстрые и резкие толчки, от которых перехватывало дыхание и по телу разливался восхитительный жар удовольствия, были тем, в чем он остро нуждался.

Чуя, не пытаясь быть осторожным, не жалея себя, изгибался и двигался навстречу, сжимался, вырывая из партнера хриплые стоны. Атсуши почти не сдерживался — укусы в шею перемежались с поцелуями в плечи и посасыванием выпирающих позвонков. В какой-то момент Тигр принялся покусывать край ушной раковины рыжего, и Накахара задрожал, сбился, сжался до тихого оха и смешков.

Неожиданно открытая эрогенная зона была обласкана, хотя Чуя и протестовал, царапая руку поперек своей груди, извиваясь и пытаясь скрыть уши. Однако Атсуши ничто не остановило перед достижением цели.

Вторая рука неожиданно сжалась на горле, и Чуя задрожал. Тонкие пальцы пока не давили, лишь поглаживали, но Накаджима начал ускоряться, и идея его была очевидна: придушивание, пока он вколачивается в судорожно сжимающееся тело под собой.

Чуя не хотел заканчивать так быстро. Он вообще не хотел заканчивать, но знал, что Атсуши прав: у него у самого уже болели локти и колени, тянуло поясницу, не говоря уже о ноющей шее.

И все же хриплое «нет, подожди, еще» было сипло вышептано, и не успевший разогнаться Тигр неохотно послушался, сохраняя темп, опуская ладонь с шеи на грудь, выкручивая и оттягивая соски, от чего Чуя заскулил, отчаянно желая иметь возможность прикоснуться к себе, снять напряжение, но сил держаться на одной руке у него просто не было.

Ритмичные толчки продолжались, Чуя наслаждался разлившимся по всему телу теплом и удовольствием, кусал губы. Потом шумно застонал и все же дернул рукой в попытке хотя бы мимолетно провести ладонью по сочащемуся смазкой стояку.

Атсуши вошел особенно резко, и тут же пошли мелкие толчки, каждый из которых достигал простаты — словно маленькие волны, ласкающие берег, и Накахара ловил губами воздух, протяжно постанывая. Новые ощущения были ничуть не хуже прежних.

Тигр завел ему руку за спину, не слушая протестующего мычания вжавшегося грудью в постель Накахары, обхватив ладонью горло, сжимая, и Чуя тут же обхватил его запястье своей рукой, чтобы в случае чего остановить.

Атсуши это устроило, и темп снова начал расти. Чуя едва успевал сглатывать между стонами и теперь не мог дождаться разрядки — тяжесть и напряжение от возбуждения были мучительны, ему нужно было кончить и поскорее.

Рука на горле, постепенно сжимающаяся, заводила не на шутку. Чуя представить не мог, что будет сам давить на пальцы, приближая момент лишения воздуха.

Но Накаджима за его спиной лишь ускорялся, становился грубее и, хищно облизываясь на вид узкой спинки, дрожащей, блестящей от пота, мысленно с облегчением вздыхал — его любовнику нравились игры с дыханием, должны были понравиться игрушки, и он был не против грубости. О большем Атсуши даже мечтать не смел.

Наконец толчки дошли до пика, рука крепко сжала горло рыжего, оборвав его крик. Накахара сжался, содрогаясь, кончая на постель, Тигр, резко вбившись напоследок, кончил внутрь, вырвав из Чуи очередной сиплый стон.

С трудом приподнявшись, парень рухнул на постель рядом с тяжело дышащим любовником и улыбнулся, слегка дико, но в этой улыбке было все испытанное им наслаждение.

Чуя, краем глаза наблюдавший за ним, хрипло рассмеялся и закашлялся.

— Только не говори, что твоя фантазия не улеглась, и ты потом потребуешь с меня позу наездника, — заплетающийся язык в пересохшем рту был лишним.

— Может быть потребую, но самую обычную, без всего этого, — Атсуши жмурился и сыто потягивался, бросая страстные взгляды на растрепанного мужчину рядом.

Он подозревал, что Чуя-сан может быть таким восхитительным в постели. Но то, что он увидел и получил, было значительно прекраснее, чем в самых смелых его мечтах.

— Обычную и без всего этого. Звучит чертовски пресно после того, что мы вытворили сегодня, — Накахара кое-как перевернулся и застонал, когда смог вытянуться всем телом.

— Ну, я мог бы вас связать, чтобы не было так скучно, — Атсуши лег чуть ближе, потом еще. Уткнувшись носом в копну волос, он довольно засопел. Чуя пах шампунем, сексом и самим Атсуши. Лучшего аромата и представить нельзя.

— Лучше бы ты сейчас пошел делать ванну. Мне не помешает поотмокать в горячей воде, — Накахара коротко усмехнулся, когда Тигр чмокнул его в макушку и приподнялся, намеренный бежать исполнять его желание.

Поймав парня за руку, Чуя напоследок притянул его для поцелуя, довольно выдохнув после.

Ему такая жизнь определенно нравилась.

Атсуши улыбнулся, глядя на него, любовно оглядел каждую метку, каждый синяк, укус и засос, каждую случайно оставленную царапину. О своей напористости и наглости он не жалел ни капли.

Под ногой оказался какой-то мусор, и он нахмурился, почувствовав острые уголки.

Маленький черный микрофон прослушки сказал больше, чем он хотел бы знать.

Однако отказать себе в маленьком удовольствии оборотень не мог.

— Чуя-сан, я же могу теперь считать вас только своим? — усмехнувшись, Атсуши сжал жучок между пальцев, незаметно пряча от удивленного взгляда голубых глаз.

— Что за идиотские вопросы. Сначала он кидается на меня, словно сожрать хочет, занимается со мной любовью, потом снисходит до грубого секса, так, что я ходить не могу, метит всего с головы до ног, а потом спрашивает, может ли считать своим. Ну что за идиот, — Чуя ворчал и ворчал бы еще долго, перечисляя все, чем они занялись, однако его заткнули поцелуем, а, оторвавшись, Атсуши громко рассмеялся.

— Не замерзайте, Чуя-сан, я быстро, — отыскав взглядом дверь в ванную, Атсуши прытко соскочил с постели.

В закрытой комнате он с наслаждением сжал маленькую коробочку прослушки в кулаке и отправил остатки в мусор.

В своем кабинете, за закрытой дверью, пугая всех и вся, Дазай громил мебель, с ненавистью глядя на ноутбук, через который он и слушал полученную запись.

Соперничество Лиса и Тигра: Итог.

Соперничество Лиса и Тигра: Итог. - cloude-guardian.diary.ru/p214034935.htm

---

Цветки красной гвоздики.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Огай Мори, Осаму Дазай, Рюноске Акутагава, Чуя Накахара, Элиза
Пэйринг: dark!Атсуши/Чуя;mafia!Дазай/Чуя (односторонний); mafia!Дазай/Акутагава (фон).
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Романтика, Драма, Повседневность, Даркфик, Hurt/comfort, AU, Эксперимент, Занавесочная история, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Насилие, Нецензурная лексика, Кинк, Секс с использованием посторонних предметов
Размер: Миди, 38 страниц, 8 частей
Статус: закончен

Описание:
Бесеныш в смоляно-черной тигриной шкуре был хорош собой; еще он был новой головной болью Черного дуэта, и лично его, Чуи, карой за совершенные грехи. Однако стоило рыжему угодить в ситуацию из ряда вон выходящую, как именно эта бестия поспешила ему на помощь, а после изложила свои весьма нестандартные соображения касательно их дальнейшего будущего и взымаемой за услуги платы.

Посвящение:
My sweetheart Atsushi ♡
Яну моей души. ~

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Обратите внимание!
Имеет место ООС, который я не прописываю в шапке, потому что прописал его уже просто указав пейринги и особенности персов; есть кривой юст со стороны Атсуши и Дазая(?); использование вибраторов и еще какая-то фигня, которую я не могу припомнить; Дазай никуда не уходил и он - фантастическая тварь, Оды нет в проекте (или пока нет), Акутагаву нотиснули, но выглядит это сомнительно, Чуя по жизни деловая колбаска на серьезных щах.

Намеками выглядывает Дазацу, но это самое лавхейтное Дазацу, которое я в жизни видел.

Писалось в качестве отдыха от суетной жизни еще в апреле месяце, перечитать довелось только теперь. Стиль написания - сомнительный, торопливый, на одном дыхании, я как всегда всем недоволен, но мое недовольное литсо - это как факт того, что утром взойдет солнце, вода мокрая, небо синее, трава зеленая.

* Красная гвоздика - чистая любовь.

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Кошмары и фантазии.

Кошмары и фантазии.

Спустя какой-то промежуток времени, попросту выпавший из памяти, рыжий смог снова различать кошмары и реальность. Первыми от реальности пришел Мори-сан, зашивающий его живот, цокающий языком. Запах спирта и железа наполнил легкие. Холод операционного стола под спиной заставил кожу покрыться мурашками. Элис в маске, подающая зажимы, с трудом сдерживающаяся, чтобы не ткнуть пальцем в ровненький черный шовчик на смазанной антисептиком уже не совсем белой коже, почти вызвала улыбку.

Укол в руку. Сладостный провал во тьму забытья. Никакой боли — Чуя не мог даже осознать себя и вспомнить что-либо, связанное с реальностью. И был счастлив от этого. Потом были сны — абсолютно наркоманские, но безобидные. Никто не читал ему Библий и не ходил в фартуке — куда чаще он бегал по знакомым с детства коридорам, падал и мерз, кого-то искал и не мог дотянуться в последний момент до ручки двери. Но даже такое его уже не совсем замутненный разум пугало.

Мерзнет — значит живой. Вздрагивает в испуге — значит, есть чем вздрагивать и чего пугаться.

Подобные открытия его почти успокаивали.

Первое ощущение после пробуждения — скольжение шершавого языка по ладони. От щекотки бежали мурашки, а Чуя усиленно хмурился и пытался использовать свой измученный разум, чтобы сообразить, когда завел питомца или кто еще мог захотеть лизать ему руку. Пальцы на ногах сами собой поджались, когда пальцы руки начали втягивать в рот, вылизывая подушечки и куда интимнее — между ними, лаская руку до того жадно и откровенно, что дыхание перехватило.

— Уймись, грязное животное, — Акутагаву, кажется, грозило стошнить. Чуя не был уверен в причинах, но картина была бы приевшейся и неизменно омерзительной, да и легко было представить, как Рюноске морщится, прижав ладонь к губам, глядя куда угодно в сторону и жалея, что нет возможности еще и уши закрыть — рук всего две, и одну из них он уже пристроил на многолетний пост около рта.

Накаджима — а других кандидатур, способных на такое, не было — занимающийся приведением руки рыжего «в порядок», своего дела не бросил и даже стал урчать — ровно до той поры, пока Чуя не поймал его за длинный горячий язык и не сжал его между костяшек пальцев, намекая, что он уже в сознании и оборотень попался на месте преступления.

Опыт был интересный, особенно когда он погрузил пальцы до горла и слегка пошевелил, заставив Тигра начать судорожно глотать и обиженно моргать на него красными — от недосыпа — глазами. Однако Атсуши бурного протеста не выразил — в тигрином обличье он жрал мясо кусками не прожевывая, что ему какие-то тонкие пальчики Накахары, чью руку он мог полностью засунуть себе в рот, сжатую в кулак, такой крошечной она была.

Неожиданно вспомнились его кошмарно-возбуждающие (даже сейчас) видения с развратной кровавой лаской, а реальность напомнила, что она реальность — Рюноске зашелся в кашле, сложился пополам, словно собрался расстаться с куском легких.

Медицинские приборы, каждый монитор, каждый датчик — все взорвалось писком и наполнило палату какофонией неестественно высоких звуков, от которой зашумело в ушах и зазвенело в голове. Накаджима отстранился, грязно выругался и вытер влажно блестящий от слюны рот оказавшейся у постели салфеткой, потом заботливо осушил руку рыжего, встречая испуганный взгляд широко распахнутых голубых глаз.

Чуе было плевать на происходящее вокруг — мир сузился до красных глаз, бешено бьющегося в горле сердца и покалывающего лицо жара — краснота расползалась по щекам до кончиков ушей, а он не мог остановить ее.

— Позовите Мори-сана, самое страшное позади, — с облегчением в голосе выдохнул Дазай, до этого ютившийся на низком стульчике в самом дальнем углу палаты, подальше от постели напарника — помочь в случае чего Осаму не мог, а вот помешать или сотворить глупость по ошибке — легко.

Реальность, где пробуждение рыжего караулили эти трое, едва ли была лучше кошмара. Не их, совсем не их он ждал увидеть в подобной ситуации. Кого угодно и даже пустоту вместо людей — но не эту троицу, которая напряженно ждала, когда прояснится затянутое болью и снотворным сознание Накахары.

Рыжий мысленно простонал — в реальности во рту у него было сухо, как в пустыне, и напрячь голосовые связки он тоже мог едва-едва — и закрыл глаза, отказываясь снова видеть три темные фигуры в разных углах палаты, с большей охотой представляя, что сейчас он получит возможность напиться вдоволь, ликвидируя пробелы в своем состоянии.

И Мори-сан действительно позволил ему немного смочить водой сухой кошмар, под названием «приход в себя». Совсем немного. Но стало чуть лучше, и уже за это лучезарное «чуть» Чуя был благодарен.

После начались будни, полные размышлений и анализирования воспоминаний о смутных днях после ранения. В памяти были обрывки разговоров и образов, отупляющая в момент боль и, конечно же, кошмары.

Хотя в самом факте присутствия кошмаров рыжий не сомневался ни капли, возможность того, что кошмары были не чем иным, как кошмарной реальностью, пугала еще больше. Рыжий даже думать не хотел о таком, и все приборчики в палате давали понять, что его сердечко было полностью с ним солидарно.

А еще две недели спустя ему уже было достаточно хорошо, чтобы он вероломно сбежал из подпольной больницы на окраине Йокогамы. И не просто сбежал, а верхом на Тигре, одетый в принесенные по его просьбе вещи, оставив после себя только связку танцующих в воздухе шариков, увядший букет и собранную постель.

В его комнате явно не так давно закончили уборку — в воздухе продолжал витать запах лимонной жидкости для мытья полов.

Атсуши-кун, очевидно, не нуждался в каком бы то ни было приглашении, и быстро занял единственное кресло своим свернувшимся почти бескостно тельцем. Чуя автоматически проследил за ним взглядом, но, поймав себя на этом, покачал головой — слишком отвык от дурацких повадок младшего кохая, а теперь тот и вовсе новыми обзавелся, словно готовясь расстаться однажды с людским обликом и окончательно срастись с тигриным.

Остановившись перед зеркалом, Накахара выдохнул и расстегнул рубашку, впервые осматривая себя целиком. Швы обещали вот-вот зажить, и тогда придется просить босса снять их к черту. Печень, живот, спина — его обработали ножом от всей души, но куда интересней были белые следы вокруг швов, словно его резали по старым шрамам.

Это снова возвращало к необходимости узнать, насколько далеки от реальности были его кошмары.

А еще не научился ли один маленький Тигр лечить раны своим бесстыдным ртом, как обычный кот лечит все раны — попросту зализывая их.

Главной задачей было спросить.

Но именно этого он и не мог сделать. Стоило встретить взгляд Накаджимы — и знать хотелось не так сильно, а то и вовсе не хотелось. Как будто маленький паршивец лишал его сил и воли, не давая задать такой важный вопрос. Дело, конечно, было в самом Чуе, но очень удобно было подозревать парня в новом фокусе.

— Мори-сан был очень зол, — Атсуши поежился, и Чуя вздрогнул, поняв, что думал слишком громко.

Что такое очень злой Мори-сан, рыжий мог представить. Хреново, когда Огай злится, как босс. Но совсем хуево, когда он злится, как медик.

Судя по тому, что Атсуши, если бы мог, поджал бы хвост, злился Мори именно по второй модели.

— Мне досталось. Дазаю и Акутагаве основательно прилетело за то, что помогали и не поставили его в известность. Думаю, он просто хотел наблюдать за процессом и прикинуть открывающиеся перспективы, — парень потянулся и отвел черную прядку за ушко.

— Значит, мне не… Не показалось. Вы действительно держали меня взаперти и поочередно следили, чтобы я не умер, а ты… — голос дрогнул.

— А я действительно пробовал лечить тебя не только с помощью антибиотиков и швов, хотя ранам это нравилось через раз, — признался парень, отводя взгляд. Но потом неожиданно расплылся в улыбке и снова поднял голову, лукаво глядя на рыжего. — Зато иногда это нравилось тебе, и я буду до конца жизни благодарить волю случая за возможность…

— Ох, заткнись, — Чуя вспыхнул, понимая, куда клонит Накаджима. — Заткнись, ради всего святого, маленький извращенец. Ты же отсосал мне, хотя я был в крови, а может и не только в крови…

— Не надо, я внимательно следил за санитарией. С ранами живота и жизнью на капельнице грязи было в разы меньше, зато ты был такой беспомощный, что даже Дазаю понравилось на тебя такого смотреть. Он сказал, что такой ты его даже не раздражаешь, — довольный, как сытый удав, Атсуши-кун раскинулся поперек кресла, запрокинув голову назад до боли в шее.

— Он читал мне Библию. А Акутагава вообще мамочку из себя изображал, — Чуя скривился, словно раскусил очень горький орех. — Но ты сломал об колено их обоих.

— Я вообще люблю ломать людей об колено, — поддакнул парень, а затем поднялся так внезапно, что Накахара испуганно дернулся и обернулся, ладонью шаря за спиной в поисках ножа, который ему, понятное дело, никто еще не вернул. — Но еще больше я люблю получать то, что хочу, — руки, утянутые черными перчатками, словно пришитыми к черным рукавам рубашки, потянулись к нему, длинные и ловкие; Чуя беспомощно прижался спиной к зеркалу, пока Накаджима надвигался и прижимался, захватывая его в ловушку, опасный, наслаждающийся его растерянным лицом. — Если вы не поняли, то хочу я вас и только вас.

— Не трахай мне мозги, два или три месяца назад вы сцепились с Акутагавой за право сидеть под столом у ног Дазая на совещаниях, — Чуя нахмурился и попытался убедить себя, что он по-прежнему может сцапать эту махину на двадцать сантиметров больше себя за волосы и оттаскать, если захочется. Сосущее чувство под ложечкой и невесомость в животе уговорить не получилось.

— Два месяца назад Акутагава впервые отсосал Дазай-сану посреди совещания, потому что тот немного поддразнил его ногой, — поделился чужим секретом парень. — Я это заметил, и поддевать Рю стало в три раза веселее.

— Вот и продолжайте спорить, кто из вас будет ему отсасывать, мне можете не сообщать о своем графике, — Чуя скривился и уперся ладонями в его широкую грудь. Было откровенно противно.

— Ох, Чуя-сан, Чуя-сан, — Атсуши смеялся над ним и не скрывал этого. — Я понял, что вы тугой, но я вам уже прямо говорю: если я и буду кому-то отсасывать под столом, то не Дазай-сану, а вам. Кстати, интересный вариант, можно будет смотреть на вашу мордашку, пока я буду это делать? В первый раз она была настолько милой, что я чуть не кон…

— Заткнись, паршивец, — Накахара задрожал от смущения и гнева и все-таки поймал край уха наглеца.

— Если только вы заткнете меня. Вот так, — Накаджима не был бы собой, если бы не получил выгоду и из этой ситуации. А он ее получил.

Следующие пять минут Чуя отчаянно держался за черные волосы, будучи прижатым к зеркалу. С двух сторон были руки в черных перчатках, а их хозяин беззастенчиво ласкал его рот языком, словно собирался пробраться внутрь следом.

— Можете, когда хотите, — шумно сглотнув, Атсуши неохотно отстранился, глянув пронзительно и почти жестоко. — Вы течете от поцелуя и пахнете сладко-сладко, но пытаетесь меня прогнать. Это не очень разумно, отказываться от того, что я предлагаю — ласка, немного жестокости и хороший секс. Я не такой зеленый любовник, как вам хотелось бы думать. И я хочу чего-то постоянного. Кого-то постоянного. Вас, Чуя-сан. Уже довольно давно — только вас, — прижавшись, оборотень уткнулся носом в рыжие кудряшки.

— Как ловко ты перепрыгиваешь на панибратский тон и обратно, когда тебе оно нужно. Не можешь решить? — Чуя пытался бы скрыть предательскую слабость, вызванную столь откровенным поцелуем, но что толку-то, если Накаджима чует ее носом? Лучше он и дальше будет цепляться за раму и задавать свои вопросы.

— Я бы хотел иметь право обращаться по имени и на «ты». Но это будет совсем смело, а я пока только тренируюсь, — Атсуши облизнулся, подметив дрожащее напряжение в теле мужчины. Крепость сдавалась неохотно, но Накаджима и не думал отступать.

— Иди к черту, — Чуя снова упирался, прерывисто дыша. Он не был уверен, но, кажется, между ног дразняще скользил мягкий хвост Тигра, пока его хозяин с самым честным видом пытался ощупать его бока.

— Не пойду, — Накаджима немного подумал и зубами стащил с руки перчатку, бросил ее на пол. Ладонь у него была сухая и прохладная, но прикосновения, когда он стал поглаживать выпирающие ребра, получились куда более ощутимыми, чем второй рукой, которая по-прежнему была в перчатке.

Рыжий дернулся, когда шершавый палец потер его сосок и заскользил по кругу, дразня.

Атсуши, жадно следящий за его лицом, дыханием и даже переменой запаха, каждой его реакции радовался, как ребенок — только вот не было возможности скакать и прыгать от восторга, когда хриплое и низкое «Атсуши-кун» сорвалось с закушенных губ. Но прыгать и делать глупости очень хотелось.

Чуя не запомнил, когда закрыл глаза. Вздрогнул, заерзал, когда и вторая рука, лишенная перчатки, стала гладить его грудь и теребить затвердевший сосок прямо сквозь ткань.

Между ног потяжелело и потеплело, тигриный хвост, прежде дразняще гладивший ему внутреннюю сторону бедра, теперь стал водить по ширинке и нет-нет, а давить на яйца.

И тут Накахара пожалел, что штаны на нем такие тонкие и свободные, но он просил что-то, что не будет натирать кожу.

Атсуши в свою очередь с удивлением понял, что Чуя, натянувший вещи под прикрытием больничной рубашки, всю дорогу домой, все это время, был без белья.

— Чуя-сан, — низко и хрипло выдохнул парень, услышав новый судорожный вздох. — Вам штанишки ничего еще не натерли? Я думаю, их нужно… Снять.

— Пошел вон, — со второй попытки выговорил мужчина, непроизвольно алея от звука чужого голоса и кусая щеки изнутри.

— Не дождетесь, — наклонившись, юноша быстрыми движениями стал лизать соски, раздвинув полы рубашки. Влажные звуки напоминали о лакающем молоко коте, только Чуя и был этим молоком и ощущал удовольствие, издавая шумные стоны, прежде чем вцепиться в темные волосы.

Не ради того, чтобы учить парня уму-разуму. У рыжего просто ноги не выдержали, и он едва успел схватить то, что первым попалось под руку.

Тигр был не против, даже наоборот — отеревшись пахом о плохо скрываемый стояк, Атсуши перехватил мужчину под ягодицы и потащил в постель, роняя Накахару спиной на мягко спружинивший матрац.

Стащив штаны под аккомпанемент глухого рыка и очень вялое сопротивление мужчины, Накаджима пошло облизнулся. На коже остались красноватые следы там, где бельевые швы терли кожу. Но так было даже веселее.

— Даже не… Ха-а-а! — Чуя задрожал, когда шершавый тигриный язык стал ласкать его яйца, нежную кожицу промежности. Ноги задрожали и ослабели с концами, а он продолжал цепляться за черные пряди, кусать губы и незаметно давал закатываться глазам от удовольствия.

Горячо, мокро, холодные сухие пальцы лежали на его талии, поглаживая кожу, нередко лаская выпирающие подвздошные косточки. Когда лизать яйца и бедра стало не интересно, Накаджима поднял глаза и взялся за мокрый от выступившего предэякулята член. Чуя глухо взвыл и вздрогнул, когда ноги, которые он хотел сдвинуть, зажали между собой черноволосую голову не протестующего ни капли Тигра.

Атсуши не только всеми частями тела был согласен на такое, но и заскользил по нежной шелковистой коже ладонями, сминая пальцами бедра и ягодицы, а потом перехватил под коленями и слегка развел их, приподнимаясь, окинул придирчивым взглядом раскинувшийся перед ним вид.

— Чу-у-уя-са-а-ан, — нежно промурчал он, замечая, как покраснел и смутился мужчина, но сейчас не только это было важно. — Не напрягайтесь так, вы снова пахнете кровью. Я не хочу, чтобы ваши дико симпатичные швы пришлось накладывать во второй раз из-за того, что я делаю вам хорошо.

— А ты их залижи, засранец, — голос был хриплым, и получилось почти карканье, но рыжего вполне устроило, тем более что снисходительная улыбка парнишки быстро превратилась в довольную.

Накахара думал лишь о том, что был рад уменьшившемуся вниманию к своей заднице. Быть трахнутым в его планы пока не входило.

Частично трансформированный рот — это было уже не ново. Горячий язык прошелся по паре мест, где выступила кровь, и рыжий закусил губу — ощущение было, словно вылизывают что-то внутри, прямо под кожей. Но отчего-то боли не было. Лишь покалывающе-тянущее чувство между ног усилилось, запах смазки стал сильнее.

Ладно, черт бы с ним, ему нравилась небольшая боль. Чуя не мог отрицать этого, особенно теперь, когда вылизывали ему живот, по ощущению — в животе, а у него стояло.

Натяжение пропало — трансформировав палец, Атсуши снимал ему швы, едва не вросшие из-за успешно работающей регенерации Тигра. Вот вам и ответ, не научился ли парнишка лечить раны, даже спрашивать и уточнять не пришлось, наглядная демонстрация возможностей Кровавого Тигра во всем великолепии.

Чуя заерзал, когда последний стежок был убран, и язык заскользил напоследок, убирая остатки крови и следы швов с кожи.

Белые, чуть шероховатые полосы на коже приятно удивляли — он ждал красно-розовых валиков рубцов, с которыми придется ходить годами. Но его живот выглядел практически так же, как до ранения.

— Я хочу получить что-нибудь за свою деятельность, — Накаджима Атсуши не был бы собой, если бы не мог найти и извлечь выгоду из всего, что делал. — Помогите мне решить, что именно я хочу получить: с одной стороны, я хочу оседлать вас, а с другой — у вас жутко аппетитная задница, и я хочу с ней немного поиграть. Совсем чуть-чуть, — скользя ладонью по влажной от пота груди, Атсуши с опозданием подумал, что было бы неплохо все-таки снять к черту смятую рубашку, она прятала за собой драгоценные росчерки ключиц.

Определенно, рубашка, смятая и мокрая, уже лишняя. И Атсуши, решившись, подался вперед, начиная быстро расстегивать оставшиеся мелкие пуговички.

Чуя шумно вздохнул, услышав слова парня. Он думал, что его задница в любом случае пострадает, а тут, смотрите-ка, есть выбор.

Любопытство скреблось внутри — с одной стороны, грязная ласка была довольно интимной и, как ни крути, она сделает его беззащитным, даст знания о его теле, а знания — это власть. Накахара не строил ошибочных заблуждений, что Атсуши никогда не захочет его трахнуть.

С другой стороны, Накаджима хотел быть наездником. А у Чуи и правда было маловато сил, чтобы двигаться самому. Его не загнали в угол, не поставили перед фактом, что парнишка воспользуется возможностью побыть сверху в качестве платы за свои услуги. Отказать в прихоти доставить удовольствие показалось самой настоящей дурью — в обоюдности желания сомневаться не приходилось.

Выбор был очевиден, но, чтобы высказаться вслух, Чуе пришлось долго собирать все свои внутренние силы и смелость. Как ни странно, нажимать на курок было значительно проще, чем говорить откровенные вещи тому, к кому и раньше притягивало не на шутку и о ком он запрещал себе даже думать.

— Сначала играй, потом можешь быть наездником. Но последствия и все остальное бери на себя.

Атсуши захлопал глазами, потом расцвел от счастья, и тут же лицо его стало хитрым-хитрым.

— Чуя-сан думал, что я захочу его трахнуть, пока он почти беспомощный. Не буду врать — я хочу. Но, — парень лег сверху, потерся щекой о сосок. — Мне нравится смотреть на лицо Чуи-сана, когда я его ласкаю. И, кроме того, никто не говорил, что я ничего не припас, чтобы и он тоже мог распробовать всю прелесть игры, — пошло облизнувшись, Тигр сел на бедра напрягшегося Чуи.

— Что ты задумал? — Накахара почувствовал, как подкатил к горлу пульс. Он очень нервничал, и Атсуши знал об этом.

— Ничего страшного, я всего лишь хочу разрешение поместить в вас пару капсул. Будет очень хорошо нам обоим, — глаза Тигра затянула мечтательная поволока, и мафиози понял, что стал частью сексуальной фантазии.

— Давай проясним: ты хочешь «поиграть» с моей задницей, засунуть в нее вибраторы, чтобы жизнь медом не казалась, и потом смотреть, как меня корежит, пока сам ты скачешь на моем члене, — у Чуи едва хватило крови, чтобы покраснеть от самой шеи и до кромки волос, когда Накаджима кивнул с самым деловым видом. — Больной ублюдок.

— Всего лишь поможете воплотить в жизнь одну из моих фантазий и получите удовольствие в двойном размере, — парень капризно надул губу и многообещающе поерзал на бедрах.

— Дай угадаю — в оригинале это ты с вибратором и кого-то трахаешь, — нервно облизывая пересыхающие губы, Чуя пытался представить масштабы извращения, которое с ним хотят сотворить.

— В оригинале во мне не только вибраторы, но, чтобы послушать о полной версии, сначала вам нужно увидеть меня голым, — Атсуши лениво улыбнулся и провел пальцем по длинной неровной линии свеженького шрама. — Давайте, Чуя-сан, даже если не согласитесь сейчас, то потом я буду настойчиво выпрашивать именно это.

Накахара рвано выдохнул и прикрыл глаза.

С одной стороны, все еще было его собственное мучительное любопытство и фантазии. С другой — стыд и слишком знающие и понимающие красные глаза Тигра, заставляющие ежиться и краснеть, как девственника.

Нервно стиснув в руке край одеяла, Чуя витиевато выругался, вызвав недоверчивую, но восторженную улыбку все понявшего парня.

Однако пика восторг достиг после слов:

— Тащи сюда свою извращенскую технику, да поторапливайся, ублюдок.

Соперничество Лиса и Тигра: Вызов.

Соперничество Лиса и Тигра: Вызов. - cloude-guardian.diary.ru/p214034897.htm

---

Цветки красной гвоздики.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Огай Мори, Осаму Дазай, Рюноске Акутагава, Чуя Накахара, Элиза
Пэйринг: dark!Атсуши/Чуя;mafia!Дазай/Чуя (односторонний); mafia!Дазай/Акутагава (фон).
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Романтика, Драма, Повседневность, Даркфик, Hurt/comfort, AU, Эксперимент, Занавесочная история, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Насилие, Нецензурная лексика, Кинк, Секс с использованием посторонних предметов
Размер: Миди, 38 страниц, 8 частей
Статус: закончен

Описание:
Бесеныш в смоляно-черной тигриной шкуре был хорош собой; еще он был новой головной болью Черного дуэта, и лично его, Чуи, карой за совершенные грехи. Однако стоило рыжему угодить в ситуацию из ряда вон выходящую, как именно эта бестия поспешила ему на помощь, а после изложила свои весьма нестандартные соображения касательно их дальнейшего будущего и взымаемой за услуги платы.

Посвящение:
My sweetheart Atsushi ♡
Яну моей души. ~

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Обратите внимание!
Имеет место ООС, который я не прописываю в шапке, потому что прописал его уже просто указав пейринги и особенности персов; есть кривой юст со стороны Атсуши и Дазая(?); использование вибраторов и еще какая-то фигня, которую я не могу припомнить; Дазай никуда не уходил и он - фантастическая тварь, Оды нет в проекте (или пока нет), Акутагаву нотиснули, но выглядит это сомнительно, Чуя по жизни деловая колбаска на серьезных щах.

Намеками выглядывает Дазацу, но это самое лавхейтное Дазацу, которое я в жизни видел.

Писалось в качестве отдыха от суетной жизни еще в апреле месяце, перечитать довелось только теперь. Стиль написания - сомнительный, торопливый, на одном дыхании, я как всегда всем недоволен, но мое недовольное литсо - это как факт того, что утром взойдет солнце, вода мокрая, небо синее, трава зеленая.

* Красная гвоздика - чистая любовь.

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Знакомство с Кровавым тигром.

Знакомство с Кровавым тигром.

Чуя не понял, когда Дазай притащил за собой этого щенка, эту ехидну в тигриной шкуре, что украла половину его шляп в одночасье и растащила остатки самолюбия на нитки, как, собственно, она же поступила с новеньким ковром в комнате сборов их отряда.

Щенка, а вернее, котенка, звали Накаджимой Атсуши. И с первого мгновения, еще при их первой спонтанной — нет — встрече, между ними произошло то, что Чуя назвал бы резонансом.

Юноша вился возле него добрых двадцать минут. Тогда рыжий еще не знал, что паршивец с темными волосами, подозрительно разглядывающий его шляпу — контактник, что он из мафии, что им придется близко познакомиться. Тогда он еще не знал ничего, и жизнь, что бы в ней ни происходило, была проста. Все открытия этого дня и сложности этого бытия были еще впереди.

Закончивший свою миссию Чуя докуривал последние на ближайший час три сигареты и планировал обрывать телефон этой занозы в его очаровательной заднице, Дазая — дело сделано, а его по-прежнему никто не забрал из этой глухомани. В четвертом же часу утра вызывать такси было не вариант — надо быть совсем тупым водителем, чтобы посадить в свое авто мужчину в черном, с пятнами, подозрительно напоминающими кровь, да еще и везти в порт.

Мысли его занимали совсем невеселые, еще и этот бесячий парень, по которому не поймешь — то ли он под дурью, то ли просто острых ощущений захотел. Однако в какой-то момент — правда, Накахара не совсем мог понять, в какой — к нему подошли и прижались так тесно, что между телами зазора не осталось, и сделано это было так быстро, что, подняв глаза, он увидел лишь худую грудь в вырезе черной рубашки, да блестящие алые глаза, глядящие сверху вниз с видимой насмешкой.

К нарушению личных границ Чуя подходил серьезно и со всей ответственностью. Так что следующие десять минут Накахара выкручивал черные вихры и тянул щеки незнакомого наглого мальчишки, что выбесил его одной только своей кошачьей манерой к любопытству, считая нормой тесно прижиматься к людям и отираться, чтобы привлечь к себе внимание.

Так они и познакомились. Новая головная боль Черного Дуэта и лично его, Чуи, кара за совершенные грехи, как оказалось много позже.

Бесеныш в смоляно-черной тигриной шкуре был хорош собой — Накахара не мог не отметить подтянутую задницу, которой тот вихлял перед Дазаем, белую кожу и красивый разрез глаз. Личико парня было хорошеньким, особенно если не было перекошено злобным оскалом или пугающей улыбкой с безуминкой на дне черных зрачков. Любо-дорого было бы водить пальцем по наливающимся кровью губам, которые нет-нет, а изгибались в пошло-знающей улыбке, заставляя цепенеть и беспомощно трепыхаться, будучи пойманным в ловушку колдовского взгляда.

Успел Чуя оценить и поджарое, слегка еще угловатое тело мальчишки, узлы мышц и гибкость настоящего кота, длинные ноги, затянутые в черную кожу, расчерченную серебром многочисленных цепочек. Когда подыскали подходящие ботинки на смену сбитым башмакам и плащ, чтобы Акутагава не единственный ходил в черном одеянии с полами ниже колена, женская половина мафии как с цепи сорвалась, до того хорошеньким стал пацан. Хоть сейчас на обложку, да только не хотелось светить мордашку раньше времени.

Перед Дазаем вообще все его кохаи готовы были на четвереньках пресмыкаться, но этот в своем поистине кошачьем своеволии затмил даже нетленного в своей депрессивной ауре Рюноске. То он висел на шее Осаму, то полудьявольски, но обиженно хохотал в трубку и прыгал с высотки, пока оба семпая провожали его взглядом в бинокли, обмениваясь короткими комментариями по поводу физических показателей друг друга, не забывая поднимать тему интеллекта и «кто вообще притащил в дом эту занозу в жопе, а, Дазай?»

Но ничто не прокатывало с мафией дважды — при второй такой показательной обиде Чуя встретил Атсуши в середине падения и остаток пути до земли задавал трепку — его нервы не мотки ниток, чтобы он давал так играть с ними! А Двойной Черный — не тот дуэт, которому следует закатывать истерику в прямом эфире, показательно совершая улучшенный вариант суицида, заставляя скрежещущего зубами Рюноске пытаться ловить не очень-то любимого напарника Расемоном вместо того, чтобы покромсать им же.

На земле Дазай вытирал своему второму по важности кохаю слезки и прятал от «злого» Чуи, будто мелкому правда нужна была защита и утешение. Тигр только ради декораций шмыгал носом, а сам из-за спины показывал язык напарнику, Чуе и оглаживал ладное тело в бинтах, самодовольно играя бровями.

Но вечером Осаму уже снова гулял по бабам, зная, что кохаи — оба — взбесятся и в остаток недели сообща прирежут всех шлюх в квартале Красных фонарей, запах которых на нем учует Атсуши или на которых они случайно заметят фирменную метку суицидника — сложно пропустить засос в обрамлении темно-фиолетового следа зубов, но некоторые женщины ухитрялись прятать его очень хорошо.

Рыжий закатывал глаза на странности в общении этой троицы и не забывал тренировать Кровавого Тигра — личное желание убивать пусть воплощает в свободное время, а в зале должен быть по расписанию, разогретый и голый по пояс, иначе от модных шмоток к концу останется пропитанная кровью и потом тряпка. И если останется — уже повезло.

По прошествии пары месяцев, когда Накаджима вошел в график и стал брать задания на зачистку, видеться с кем-то из этой компании Чуя вообще прекратил — на него свалили работу крота в мелком клане якудза. На время пришлось забыть не только о Дазае и его учениках, успешно выясняющих отношения методом разгрома додзе и точек общепита, но и о собственном доме и походах в любимый ресторан, где устрицы были диво как хороши и белое вино играло в шикарных бокалах.

Потом вся его устоявшаяся жизнь в очередной раз резко перевернулась вверх дном.

Вечер был промозглый и мерзкий. В ботинке хлюпала чужая кровь, из спины на уровне лопатки торчала рукоять ножа с фамильной гравировкой, теплая струйка крови продолжала пропитывать рубашку и кромку брюк, редкие вспышки боли уже почти не заставляли его реагировать — слишком много крови потерял, слишком устал и слишком сильно был ранен в итоге.

Чуя вычистил неугодную семью, оставив в живых лишь тех, кто еще мог быть полезен. Но поплатился — пить и не геройствовать он теперь сумеет только через пару месяцев, а то и позже. Да и важные документы хватило сил только спрятать — из-за чего и получил он нож в спину от последнего выжившего. Который пробыл выжившим очень недолго.

Зажимая рукой рваную рану поперек живота, Накахара уговаривал себя не блевать, а если и блевать, то так, чтобы кишки в прореху не повылезали — он такое видел, и зрелище все еще стояло перед глазами, а смерть такая была в пятерке первых нежелательных. Признаться честно, он уповал на яд, скрытый в одном из зубов, но использовать его намеренно не догадался даже теперь, когда смерть, кажется, шла за плечом и заглядывала в покрытое липким холодным потом лицо.

Он шел домой, туда, где должны были помочь, а сверху, с низких и темных, почти грозовых небес, на голову ему давил туман, словно его усилили Порчей. Вот сейчас ему пригодился бы Дазай с его Исповедью — выдерживать на себе вес своей способности Чуя мог с трудом, и даже обычно невесомая шляпа, сейчас пропитанная влагой, была помехой, которую не хватало силы элементарно скинуть, обозначая свой путь не только кровавой дорожкой, тянущейся за ним через десяток кварталов, но и редкими вещами.

В глазах поплыло, в ушах зашумело, и потому приближение кого-то постороннего он увидел и ощутил лишь в последнее мгновение. Но даже напрячься не успел — красные глаза напротив его лица возникли, как фары машины из туннеля.

А потом… Потом, можно сказать, его сбили насмерть. Или же напротив дали шанс жить — он был не совсем уверен в том, что глаза, как и все остальное тело, не вышли из строя, и все испытанное им не было лишь иллюзией, лихорадочным бредом его истерзанного болью разума.

У Атсуши оказались сомнительные вкусы и методы работы — хотя Чуя не был уверен, что шершавый язык, прошедшийся по лицу, стирающий кровавую корку, не был частью той продолжительной галлюцинации, что он в свое время назвал жизнью в мафии и любимой работой.

Зато рыжий точно знал, что Накаджима забрал его шляпу — голове стало легко, мокрых кудряшек коснулся случайный поток прохлады. Потом было урчащее мурлыканье и теплые руки на беззащитно облепленной рубашкой спине, ощупывающие его очень по-хозяйски, да тихое шипение в какой-то момент — от его несдержанного смешка кровь плеснула прямо на штаны Тигра — Чуя и думать забыл о том, что у него внушительная дыра в животе.

Боль притуплялась пропорционально исчезающему умению реагировать на что-либо во внешнем мире, дыхание стихало и сглаживалось, и не булькала больше в легких его кровь. Упрямство закончилось, осталась только голая реальность, в которой он был близок к смерти, как никогда раньше.

Темнота была теплой и уютной, но из нее его дергали, вырывали, тормошили и не давали побыть в ней ни одного лишнего мгновения. Были крики и угрозы, жжение и удары по лицу, а мгновениями позже Чуя ловил губами воздух. Его силой раздевали, разрывая и так испорченные вещи, и он дергался от прикладываемой силы, а горячий язык лизал его раны, вычищая кровь, прежде чем игла заплясала в тонких пальцах и начала мелкими стежками сшивать ему распоротый в драке живот.

Кошмары и видения стали мучительными спутниками Чуи на пару недель — а может, и двух дней не прошло, он понятия не имел. Помнил только свои пугающие видения — все о том, как Дазай читал ему Библию с булькающими смешками и сквозь слезы, сидя у постели; про Акутагаву в белых вещах и фартуке, изображающего из себя заботливое невесть что в медицинских перчатках; но, конечно же, вишенкой на этом торте видений из Ада, был Атсуши.

Атсуши, который увлеченно отсасывал ему, пока Чуя беспомощно барахтался и дрожал на мокрой от крови постели, возбужденный ее медным запахом, который можно было перекатывать на кончике языка, так он был силен, и теплом, что дарила такая необходимая для жизнедеятельности жидкость, в которой он весь был измазан.

Не меньше завел его и давящий взгляд, скользящий по телу, как горячая ладонь, снова и снова, принадлежащий, без сомнений, бестии в угольно-черной тигриной шкуре.

Накаджима улыбался ему ртом, вымазанным спермой и кровью, а Чуя шумно выдыхал, дрожал и снова проваливался в небытие, не ощущая удовольствия из-за веса усталости.

Кошмары и фантазии.

Кошмары и фантазии. - cloude-guardian.diary.ru/p214034652.htm

---

Цветки красной гвоздики.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Огай Мори, Осаму Дазай, Рюноске Акутагава, Чуя Накахара, Элиза
Пэйринг: dark!Атсуши/Чуя;mafia!Дазай/Чуя (односторонний); mafia!Дазай/Акутагава (фон).
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Романтика, Драма, Повседневность, Даркфик, Hurt/comfort, AU, Эксперимент, Занавесочная история, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Насилие, Нецензурная лексика, Кинк, Секс с использованием посторонних предметов
Размер: Миди, 38 страниц, 8 частей
Статус: закончен

Описание:
Бесеныш в смоляно-черной тигриной шкуре был хорош собой; еще он был новой головной болью Черного дуэта, и лично его, Чуи, карой за совершенные грехи. Однако стоило рыжему угодить в ситуацию из ряда вон выходящую, как именно эта бестия поспешила ему на помощь, а после изложила свои весьма нестандартные соображения касательно их дальнейшего будущего и взымаемой за услуги платы.

Посвящение:
My sweetheart Atsushi ♡
Яну моей души. ~

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Обратите внимание!
Имеет место ООС, который я не прописываю в шапке, потому что прописал его уже просто указав пейринги и особенности персов; есть кривой юст со стороны Атсуши и Дазая(?); использование вибраторов и еще какая-то фигня, которую я не могу припомнить; Дазай никуда не уходил и он - фантастическая тварь, Оды нет в проекте (или пока нет), Акутагаву нотиснули, но выглядит это сомнительно, Чуя по жизни деловая колбаска на серьезных щах.

Намеками выглядывает Дазацу, но это самое лавхейтное Дазацу, которое я в жизни видел.

Писалось в качестве отдыха от суетной жизни еще в апреле месяце, перечитать довелось только теперь. Стиль написания - сомнительный, торопливый, на одном дыхании, я как всегда всем недоволен, но мое недовольное литсо - это как факт того, что утром взойдет солнце, вода мокрая, небо синее, трава зеленая.

* Красная гвоздика - чистая любовь.

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Вместо пролога.

Вместо пролога.

Дазай закрывал глаза — во всех смыслах. Предпочитал не замечать головы Чуи на своем плече, его руку на своем колене, их соприкасающиеся бедра, когда они ехали в одной машине с успешно завершенного задания.

Дазай предпочитал не видеть его пристального взгляда, мелькающих в глазах мушек боли, стиснутых зубов и дернувшуюся к груди ладонь — боль реальна, как и все остальное, но главное ведь, чтобы она не мешала работать? — и Осаму шагал вперед под прицелом врага, игнорируя предупреждения союзников и дразня ослабленного соперника.

Дазай предпочитал не слышать плач в пустой комнате, стук бутылки о стол, звон бокала, который где-то там снова и снова осушали, чтобы тут же наполнить. Чуя давился слезами и вином, глушил всхлипы, впиваясь зубами в руку — в мелкую щель было видно все происходящее, но Дазай предпочитал не заглядывать и не слышать ничего со своего места за дверью.

Акутагава-кун за плечом неловко помялся — это вернуло Дазая к необходимости отмереть, обернуться, скользя задумчивым взглядом по подчиненному и его ноше — красные глаза юнца пылали огнем из-за смоляных прядей, разводы пепла и запах гари словно шлейфом тянулись за этим парнишкой — худым, с узлами мышц и выпирающими ребрами.

Он хотел представить напарнику своего нового протеже, но передумал. Потом познакомит. Сейчас Чуя пьет, быть может, не из-за того, что он остался незамеченным, но все же пьет — незачем ему мешать.

Акутагава неохотно опустил на пол опасного парня, которого они нашли в запертой комнате наедине с десятками разорванных тел, и приготовился чуть что атаковать незнакомца Расемоном — нельзя позволить этому Маугли хотя бы пальцем коснуться Дазай-сана, не в его смену.

Но мужчина только невозмутимо повел их дальше по коридору, оставляя Чую с его чувствами и его привязанностью за семью печатями, как и раньше.

Чуя — табу. На самом-то деле, Накахара не чувствовал к нему ничего, что чувствовал сам Дазай к Чуе.

Шатен для рыжего — уютная привычка, что приходит в комнату после ужина, раскидывает вещи, раздражает разговорами, но все равно греет сердце каким-никаким, а все же постоянством.

Дазай был отнюдь не трепетно любимым мужчиной, и переживать тут было не о чем — в конце концов, работа важнее чувств, Чуя не замечал флирта и все делал естественно — клал голову, руку, следил за его спиной лучше, чем за своей.

Они — партнеры. Они — пара, но стоило выполнить задание — и у каждого своя дорога, конечная цель которой — свой собственный, личный Ад на одну персону; тот, что в их голове.

Но.

Делая шаг за шагом по темному коридору, ощущая на своей спине взгляд Акутагавы и новенького, Накаджимы Атсуши, Дазай знал — он предпочитал не видеть, но выдумывать такое внимание со стороны рыжего, он предпочитал не замечать, но придавать значение коротким актам доверия и близости.

Он предпочитал не слышать плач, но надеялся, что эти слезы — из-за него.

И три месяца спустя, отворачивая лицо от сладко облизывающей губы шлюхи, а после — полгода спустя, оставляя Акутагаву в синяках спать на своей постели в Киото в одиночестве, отправляясь курить на балкон, Дазай жалел.

Жалел, что закрывал и закрывает глаза.

Чуя — на него.

Знакомство с Кровавым тигром.

Знакомство с Кровавым тигром. - cloude-guardian.diary.ru/p214034578.htm

---

Огонь и Тьма. (В его жизни...)

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Осаму Дазай, Чуя Накахара
Пэйринг: Дазай/Атсуши\Чуя
Рейтинг: R
Жанры: Слэш, Романтика, Ангст, Флафф, AU, ER (Established Relationship), Занавесочная история, Пропущенная сцена, Любовь/Ненависть
Предупреждения: OOC, Групповой секс, Кинк, Нехронологическое повествование, Полиамория
Размер: Драббл, 8 страниц, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
В его жизни отныне были двое – один Огонь, другой Тьма.
А он был тем, кто нес самое лучшее от них обоих.
И был для них Светом.

(О нетипичных семейных отношениях. Когда Двойной Черный - твои опекуны, Дазай не ушел из мафии, Атсуши подобран еще в малолетстве и все живут милой шведской семьей.)

Посвящение:
Цирци <3

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Ничего не спрашивайте. Я просто шипперю весь черный квартет. Это нормально. А трио - ну, тренируюсь перед написанием квартета, мда))0)
Вообще это было должно быть аля ухаживания в стиле ДЧ. Но вышло откровенней, чем просто ухаживания и с ER.
Размышления на тему, что было бы, не уйди Дазай и найди он Атсуши, еще когда в мафии был. Оды здесь нет и не будет. Кааакой такой Ода.
Думал приткнуть еще Акутагаву, которого Атсуши тащит в койку, когда тот случайно вламывается во время очередного постельного собрания. Но не стал. (Это достойно отдельной работы *играет бровями*)
Те, кто не любит тройнички, не переносит кого-то из героев: у вас проблемы. Потому что - смотрите первую строчку, второе предложение.

Первая публикация: 14 декабря 2016
Перепубликация: 14 октября 2017

Группа: vk.com/cloude_guardian
Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
___________________________________________________

Огонь и Тьма. (В его жизни...)

Огонь и Тьма. (В его жизни...)
Примечания:
Внимание! В связи с тем, что время, прости гспди, уже два, я не успел ни вычитать, ни выбрать всякую шваль из текста. Так что ПБ - это наше все, ПБ буду очень рад! Завтра вечером я, конеш, рассчитываю доползти и разгрести все эти замещающие местоимения, но это будет только завтра, а помощь мне нужна вот прям сейчас...
Волшебным образом текст из 2 страниц превратился в... Во все восемь, короче, и я не знаю, как с этим жить. Поэтому жить и не буду - я лучше спать лягу, наконец-то.
Сюжет расширился и от изначального хэда нетронутым не осталось ни-че-го. Я слегка намудрил с событиями, но должно быть интересно - мудрить было круто, я не жалею - и вы не жалейте.
Данные о возрасте даны криво, но, короче: мелкий Атсуши - это как раз, когда его забирают из первого приюта, потом лет в десять он теряется, до 14 - второй приют, в шестнадцать - открытие его способности, Шин. К 18 как раз все их брачные игрища начинаются, #явсепродумал

Каждый в этой жизни от рождения имел право на собственное счастье. Но кому-то его сразу давалось больше, кому-то — меньше; не всегда все было соизмеримо тем трудностям, которые пришлось преодолеть, чтобы достичь какого-то результата — будь то крупица надежды или обретение близкого человека.

Иногда деньги решали, все-таки, слишком многое.

Атсуши считал, что он в своей жизни хлебнул достаточно, чтобы ему счастья досталось, по меньшей мере, в удвоенном количестве — были с ним согласны и другие, видевшие, что мальчик заслужил подобного, как никто другой. Горькое детство в приюте, сон в застенках подвала, в железной клетке, нравоучительные избиения ребенка учителями. Атсуши многое пережил и в детском возрасте, тайком читая книги в библиотеке, он узнавал об историях хуже, чем его, заканчивающихся счастливей, чем его.

Это давало ему надежду.

Может быть, именно из-за этой надежды, ярко горевшей путеводным маяком во тьме, все в итоге так и сложилось — в некогда темной, одинокой и горькой жизни Атсуши появилось сразу два проблеска света, каждый из которых почти идеально дополнял другой.

Однако чего-то до целостности им все равно не хватало — дуэт казался незавершенным, центральная часть в нем просто отсутствовала. И это самое «не хватало» однажды перекрыл собой Атсуши, соединив таких похожих и вместе с тем различающихся между собой буквально всем мужчин.

Теперь жизнь была полноводной, если не сказать — слишком, приливной волной сметая с их отныне общего пути зевак.

Атсуши помнил, как они вынесли его из подвала. Огонь и Тьма, сила и ум, один нес его на руках, второй придерживал наброшенный на полуобнаженное - после очередного избиения, окончившегося потерей памяти, - тело плащ. На улице шел снег, мороз защипал ступни и щеки, а Атсуши только смотрел в серое небо и думал, что хуже уже быть не может. Приют за его спиной горел, огонь пожирал растерзанные тела — минимум половину обитателей убил проклятый тигр, о котором все шептались украдкой — о, как он ненавидел зверя-людоеда за то, что он убивает ни в чем неповинных людей и навлекает наказание на тех, кого ловили на таскании риса украдкой — есть из-за разрухи было нечего… За это Атсуши и заперли в том подвале, а потом…

Он не помнил. Да и не хотел. Он был в крови и страшно испуган.

Те, кто остались живы, должны были стать новыми воспитанниками мафии, должны были стать детьми улиц, должны были стать эсперами, если получится, должны были занять свое место в этом мире. Он тоже должен был, но за него все тогда решили и спустя несколько лет он предстал перед парой, которая вытащила его из приютского Ада. И отказался выбирать кого-то одного, став головной болью сразу обоих. Хороший мальчик на побегушках, благодарный, услужливый, нуждающийся во внимании тех, кто когда-то спас его.

Благодарность была страшно неудобным, но правильным чувством в такой ситуации. А мальчик к тому времени уже был достаточно глубоко погружен в изнаночный мир. И был счастлив, когда ему позволили выбрать тех, кому он хотел служить в дальнейшем.

Мори-сан тогда был очень заинтригован — Двойной Черный единогласно, совместно принял мальчика. А ведь Дазай-кун мог и ноги об него вытереть, как об Рюноске в свое время, хотя тот был одаренным. Но нет, принял, прижал дрожащего от слез юнца, зыркнул поверх светлой макушки на всех, угрожая одним взглядом. «Мое» — читалось в карих глазах, «глотку порву», говорили напряженные плечи Чуи, что словно злобная кошка прижал мальчика с другой стороны.

Их назвали бы Черным Трио, будь у мальчика сила и характер, но Накаджима пока что не был так важен и полезен, не мог никого сдерживать и на задания масштабов действия Двойной Тьмы его просто не отпускали. Куда чаще он прибирался с остальными там, где колоритная парочка все разгромила, но ему было не в тягость.

Он просто дьявольски хотел быть полезным своим богам. И те не обходили его милостью в ответ, рождая неоднозначные слушки во всех слоях мафии.

Годы шли, а мальчик рос и время продолжало менять, складывать людей и судьбы, как головоломку. После своего десятилетия, Атсуши однажды потерялся во время зачистки целого квартала, брошенный и забытый собственной командой (на деле всех просто убили вдруг давшие отпор якудза, но это не отменяло факта, что и мальчишку похоронили с остальной командой во всепоглощающем пожаре).

Спустя четыре года новой приютской жизни, старая жизнь найденного целым на пепелище мальчика, сложившаяся некогда в темноте и крови, стала затертой частичной амнезией галлюцинацией, бредом.

В этом приюте было совсем не лучше, чем в самом первом, уничтоженном некогда огнем. А Атсуши снились необычайно волнующие сны. В этих снах его снова учили стрелять двое, что были, как Огонь и Тьма, а он был их воздухом, давая возможность хотя бы иногда дышать полной грудью.

О, как Накаджима любил эти сладкие сны-фантазии! Все про любимые отядзуки, про руки в перчатках, гладящие по волосам, про насмешливый голос, зачитывающий сводку и запах медикаментов повсюду. Спать стало любимым делом, но, как и прочим воспитанникам, не так уж и разрешали ему проводить свой досуг так.

А потом все снова круто изменилось — растерзанные животные, уничтоженные поля, сломанные здания и нелепая, раздражающая умного человека отмазка о том, что он, мол, принес несчастья в их обитель! Тигр преследовал сироту и сирота в ответ ненавидел зверюгу, систематически разрушающую его жизнь.

Однако скудный узелок с парой личных вещей — вот и все, с чем его выставили за ворота. Выставили и приказали сдохнуть где-нибудь в канаве. Атсуши тогда заплакал.

Страх и неизвестность, незнание, куда податься — вот и все, что осталось у мальчишки. Мир взрослых был жесток, мир взрослых стремился уничтожить его, а самым страшным был оживший полосатый кошмар, который он замечал иногда за своей спиной, бредя по ночным улицам.

Накаджиме пришлось порядком побродяжничать по окраинам Йокогамы, прежде чем он добрался до самого города. Возле Тсуруми он свалился, слишком голодный и уставший, чтобы идти снова. В голову закрались мысли о чашечке отядзуке, отчаянная мечта умереть и попасть в свой же сон, в теплые объятия, окутанные запахом сигарет.

А потом его нашли они. Те самые. И снова, словно сама судьба приказала быть вместе, забрали домой.

Сон стал явью.

Уже два года прошло, как прогуливаясь вдоль реки, его Двойная Тьма обнаружила своего мальчика.

Умирающий сирота, кожа и кости, измотанный, на грани смерти — зато тот самый, которого они признали. И пусть другие гадают, зачем такого оборванца, презираемого людьми, окруженного шлейфом слухов, тащить в дорогущую квартиру в высотке.

Атсуши их действий тоже не понимал, был растерян, терялся в обрывках начавшей возвращаться памяти, пусть и льнул, словно щенок, терся, цеплялся за сильные плечи и с щемящим сердцем опасался оказаться ненужным в итоге, выброшенным, бесполезным. Что от него откажутся снова.

Но им было плевать на слухи и на ушедшее время. Они все равно принесли его домой, отмыли, откормили молоком и рисом. Долго, несколько дней сидели рядом, воюя с лихорадкой, заботились о младшем, словно он был чем-то слишком значимым, чтобы отказаться.

Словно на нем клином сошелся их мир.

Он помнил, как вспыхнул в первый же вечер, когда Чуя по привычке доверил ему держать пистолет, пока он раздевается, как Дазай положил свой под подушку с другой стороны и хмыкнул, обратив внимание, что перед ними уже не ребенок, а угловатый подросток. Толкнул Чую ладонью, призывая тоже посмотреть на то, как Атсуши натягивает одеяло до подбородка и бегает глазами с одного мужчины на другого.

Чуя коварно улыбался, когда они влезли к нему в кровать с двух сторон, зажали, как начинку между двух кусочков булки, прижались, обвили руками и притиснули — каждый ближе к себе, к своему телу. Атсуши пищал и скулил, пока они прижимались, проталкивали колени, забрасывали ноги, руки друг на друга, сплетаясь, словно так было всегда.

Но именно этого всегда он не помнил — до первых кошмаров. Кошмаров, во время которых он просыпался в их объятиях, ощущая поцелуи и поглаживания, слыша шепот над ухом и глухое умиротворяющее ворчание.

Так Накаджима Атсуши снова попал в мафию, приобретая назад своих заботливых опекунов-родителей, своих Огонь и Тьму.

Жизнь продолжилась с того места, на котором он остановился, но приобрела еще более пикантные краски, чем прежде. И еще больше слухов, от которых парень краснел до кончиков ушей. Потеря памяти сделала его невинным, чистым. Ангелом в руках двух дьяволов.

Теперь ему шестнадцать. И жизнь за два года изменилась кардинально. Нет больше того мальчишки, который был бесполезен — тигр, пробудившийся в нем в первое же полнолуние, расставил все по местам. И как хорошо, что рядом был Дазай — только лунные лучи пробудили древнего зверя, как сработала Исповедь — голубая вспышка разбудила Исполнителей еще до того, как пропали полоски и тигриная туша вновь стала их мальчиком.

А потом был босс, тренировки, снова стрелять, драться, конфликтовать впервые в жизни с Акутагавой, обозленным излишним вниманием Дазая к персоне ставшего эспером сироты. Потом новый Черный Дуэт.

А еще бесконечный смех, и нежность двух его старших партнеров. Объятия каждое утро, горьковатый, передержанный на плите кофе, сонный и лохматый Чуя, готовый спать до обеда, Дазай в сходном состоянии, и одетый с иголочки в школьную форму подросток, получивший остатки необходимого ему образования. Документы, поступление на внеочное отделение в институте. Работа в мафии пополам с реальным миром, где смертей не существовало.

Атсуши был светлее, чем Дазай или Чуя, но стал дополнять этих двоих еще более логично, чем прежде.

А сегодня они идут домой вместе. Справа, держа его за ладонь в своей, Чуя — Атсуши по-прежнему привыкает, что тот не расстается с перчатками практически нигде, кроме спальни, кухни и ванной комнаты. Рыжий, шумный, со взрывным характером, в запоминающейся не смотря ни на что шляпе, он в свои годы все равно ниже исправно продолжающего расти мальчишки. Чуя всегда горячий и в самые холодные, тяжелые ночи прижавшись к нему, можно ощутить, как уходит страх и холод.

Слева — Дазай. В бинтах, новом черном пальто и с дурной, неисправимой привычкой постоянно курить, улыбающийся так, что невольно краснеют щеки. Тот, кто учил его драться, тот, кто помогал ему с домашним в школе, тот, кто заступался перед боссом.

Мальчик-тигр был благодарен им обоим за то, что они сделали для него. За кров, еду, тепло и ласку, внимание и знания. Он любил спокойную улыбку Дазая, его прохладные руки и пугающе пустые глаза, его острые шутки и неуютно меткие замечания. Он любил спать на коленках Чуи, когда они ездили из школы в такси или на личных авто — общественный транспорт тот не признавал. Когда Атсуши был маленьким, он хуже понимал, почему, а теперь чужое внимание стало совсем неприятным.

Ему всегда нравилось первым прибегать домой с заданий, смывать кровь и грязь, а потом готовить зеленый чай, рис, рыбку или мясо, перекладывать салат и наливать соусы. Он считал, что они — семья. Это было так правильно и уютно — ластиться к ним, подставлять щеки еще с той поры, когда он был мальчишкой, помогать по дому в редкие выходные, брать на себя стирку, глажку, уборку, раскладывать чужие рубашки по размерам, невозмутимо выбрасывать все не подлежащее починке.

Черный дуэт стал центром его вселенной, его опорой, его смыслом жить, его семьей, и это работало в обе стороны. Так же, как мальчик заботился о них, они заботились о нем, предпочитая, правда, считать кем-то вроде любимого младшего брата, которого следует опекать, о чьей безопасности стоит тревожиться.

Они по настоящему его любили и даже сторонним наблюдателям было ясно, за что.

Чуя, согретый вниманием и вином, вовремя налитым в бокал, становился теплым и мягким по вечерам. Атсуши любил устраиваться у его ног, когда тот садился в кресло и читал ему вслух. Накахара всегда говорил, что это компенсация за потерянное детство и его подарок для него. А мальчик отвечал, что они — лучшее, что было с ним в детстве, и ему совсем не жаль о случившемся.

Дазай, как только пришло время и ему внести свою лепту в воспитание мальчика, стал прививать ему хороший вкус к вещам, учил разбираться в выпивке, табаке и людях. Он учил его красиво ходить, красиво и правильно говорить, занимался с ним чистописанием, и в такие моменты даже прекращал писать, как курица лапой.

Иногда наступало время, когда парочка ссорилась, пытаясь разобраться, кто для мальчика более важный, но Атсуши был Атсуши — он крепко обнимал обоих и любил их, как умеют только дети — беззаветно, за все плюсы и минусы. Для него они были самыми любимыми, самыми желанными и близкими людьми, и других таких у него не было и быть не могло.

И все же нашлась вещь, поколебавшая было его веру, неуловимо ранившая в самое сердце и даже испугавшая Двойной Черный.

Накаджима вернулся домой раньше времени — пары закончились, практически не начавшись, и он не стал задерживаться, как другие, не стал гулять — дома его ждали дела и два мужчины, в которых был целый мир, которые наверняка будут рады, если сегодня он особенно постарается и приготовит их любимые блюда.

В квартиру он проскользнул бесшумно и бурля воодушевлением направился в спальню переодеваться. Дверь в комнату была открыта, и он, начавший было стаскивать свитер, замер, даже не дойдя до нее.

Двойная Тьма заканчивала бурное празднование очередной выполненной миссии. Чуя красиво изгибался на постели и рвано стонал, цеплялся за покрывало и утыкался лбом в подушку перед собой. Темная макушка Дазая чуть сдвинулась, когда тот взгрызся в молочное плечо любовника, — наверняка на ночь Чуя опять будет кутаться в пижаму с длинным рукавом.

Ключ выпал из ослабевших пальцев и парень попятился, ощущая что-то горькое в груди. Неприятно узнать, что ты — помеха в жизни возлюбленных. Лишний кусок, который никуда не отнести. Атсуши был большим мальчиком и знал, насколько важно иногда уединяться. А он был помехой. Он был соринкой в глазу. Третьим лишним.

Мир Атсуши от этого откровения не рухнул, нет. Но показалось, будто все вокруг посерело, у Накаджимы пропал аппетит. Он чувствовал себя неуместным в этом доме. Он не мог спать между двух тел, зная, что те так близки. Он был чужаком и кусал подушку от боли в сердце. На первом месте для Дазая стоял Чуя, а для Чуи — Дазай. Обманываться больше было нельзя, но и жить с правдой было тяжко.

Парень похудел, выцвел, стал болезненно заторможенным и слабым. И не было ничего удивительного в том, что напарники все быстро поняли и постарались расставить все на свои места. Ужин, белое вино к рыбе, вычурные салфетки, нож и вилка в руках, головокружение, горящие щеки, смазанные прикосновения тела к телу, рваные стоны и две пары сильных рук.

Сбежать было невозможно. И Атсуши не пытался.

В следующий раз на постели изгибался Атсуши, а с двух сторон его ласкали жадные, ненасытные руки и губы; его кусали и кто-то толкался между его ягодиц, прямо внутрь, вызывая жар и головокружение. Поцелуи душили, он стонал и скулил, кричал, когда горячие губы смыкались между его ног, сосали и лизали, дразнили, доводили до иступления. Его любили жадно, теряя контроль над собой, вжимали в кровать, и парень едва не потерял сознание, когда закончился один акт и практически тут же начался другой.

Чуя был нежнее, но это не спасло Накаджиму, когда он не сдержался и кончил вперед, поймав сытый взгляд лениво наблюдающего Дазая. Они звали его «их малышом», «их мальчиком» и целовали поочередно, доводя до слабости, срывая щиты, бередя рану — нет, залечивая. Давая понять — у них все и дальше будет на троих. И их постель — тоже, на троих.

Не лишний — их. Не помеха — спасение.

Атсуши рвано дышал их смешанным запахом, трепетал, когда длинные пальцы трогали его между ног, лениво оглаживая. Голова кружилась от произошедшего, горело лицо, тело стало холстом их рук и губ. Но он ощущал себя счастливым, ощущал, что имеет право спать между ними, ощущал, что они — его, а он — их. И больше ему было не нужно ничего говорить.

Теперь он спешил домой не только готовить вкусности, но и приводить себя в порядок и ждать своих демонов в теплой постели, стараясь не заснуть, не пропустить момент, чтобы не проснуться от того, что они соскучились и спешат добраться до его тела. Пару раз из-за Атсуши они забывали про ужин, но утром он выползал из спальни более истерзанным, чем обычно. Смотреть в глаза знакомым было стыдно, особенно когда подмечали синяки на его горле.

Тепло и уют вновь воцарились в доме. С ним всегда были нежны и страстны, всегда находили способы измучить, но доставить удовольствие. Он был любим и желанен, как никто и никогда. Без него Двойная тьма не ощущала себя целой, без него они тосковали и не могли получить друг от друга все, чего хотели.

Атсуши как-то видел их прелюдию. Словно два зверя, ласки грубые, дразнящие, провоцирующие. Издевки, чтобы заставить одного поддаться другому, сделать первый шаг. Но стоило ему оказаться между ними — такому теплому, обнаженному, пропахшему пудрой и выпечкой…

Они всегда целовали его поочередно, каждый в свою щеку, каждый в свой уголок губ. Гладили по волосам, по плечам, по рукам, оглаживали ладонями бока и бедра, щекотно вылизывали шею и любили зарываться носом в волосы.

Дазай был любителем его длинных ног и красивых рук, ради того, чтобы обласкать их, он не раз становился на колени, почти ложился перед ним, прижимался губами и лбом к стопам, словно в молитве. Атсуши всегда краснел и волновался, всегда смущался — у шатена это вызывало улыбку.

Чуя, фыркая, признавал поражение, глядя на такое. У него не было ни этой длины, ни красоты. Он хорошо был сложен для своего роста и мог не стыдиться. Но пристального внимания ему было не заслужить — не от такого фетишиста.

Не хуже — просто другой.

Накаджиме было обидно за рыжего, и потому тонкие лодыжки и маленькие стопы не стеснялся ласкать он сам. Острые коленки были куда красивей, чем у Атсуши, худые бедра — куда мускулистей, чем у Атсуши. Он делал комплименты, вгоняя в краску, а Дазай прятал улыбку в кулаке, когда ему позволяли остаться и посмотреть, и Чуе было некогда кидаться в него лампами и подушками.

Чуя любил ласкать партнера — губами, руками, зубами, языком. Но Дазай был вечно голоден и ненасытен, не мог терпеть — потому что часто желание близости захватывало его прямо в их кабинете и там же удовлетворялось. Несколько раз Атсуши приходил именно тогда, когда Осаму начинал свои поползновения, и в итоге именно парень становился целью, а не Чуя.

Но шатен не давал играть с собой таким образом, как это любил делать рыжий. Он не давал времени развернуться на полную, не давал возможности как следует раздразнить себя, спеша взять, ворваться в нежное тело после быстрой растяжки. Основательные ласки и терпение не были его силой.

Но здесь их снова спасал Атсуши. Мальчик-тигр, который всегда в распоряжении Чуи, которого можно было беспрепятственно ласкать, прижав к стене, который мило краснел и тихо стонал, когда они уединялись в машине перед возвращением домой. Втроем там было тесно, зато вдвоем — в самый раз.

Накаджиме нравилось, что кто-то оцеловывает его, безродного, с головы до ног с такой любовью. Трепетно и нежно изучает каждый сантиметр молодого сильного тела.

Иногда он оказывался между ними, как между молотом и наковальней. Привыкшие к регулярной близости, они легко заводились, а увидев его краснеющие щечки, все время норовили толкнуть на авантюру, лишь бы увидеть это зрелище снова.

У них был секс в ночном клубе — при том, что никто из них такие места не любил; они уединялись в машине, в тесноте, темноте, но зато было сумбурно, быстро и горячо, и долго пришлось краснеть, когда оказалось, что несколько человек успели понаблюдать за раскачивающимся авто. Они выезжали на природу и бесчисленно много раз Атсуши оказывался на лопатках, а один из них прижимался к нему, крепко, сильно, рукой доводил до болезненного стояка. Они не сильно-то много прошли за эти дни, и задница потом ныла просто невозможно. Но пиком стал миг, когда они поставили палатку где-то в поле, расстелили большое покрывало, и Атсуши без задней мысли лег, намеренный смотреть звезды, тихо мечтательно вздыхая. А в итоге вздыхали звезды, когда он кричал им свое удовольствие и имена взбалмошных любовников, которые не давали ему покоя до самого рассвета.

При этом они не терпели совсем уж безвкусных и мерзких вариантов, поэтому даже секс в туалете у них состоялся в здании пятизвездочного отеля, где каждый сантиметр белоснежной плитки был нализан персоналом — Чуя брезговал заниматься подобным в низкопробных местах, у него были слишком хороший вкус и воспитание для такого. Пришлось потом, правда, еще и выкупать пленку с камеры слежения, но Дазай сказал, что теперь можно будет сделать домашнюю коллекцию таких видео.

Чуя ответил, что он еще больший извращенец, чем он думал. Атсуши с ним согласился.

Накаджима впервые вел настолько активную сексуальную жизнь. Дышал полной грудью, ощущая уверенность в себе, законно ел вволю, не боясь, что еду отнимут или как-то накажут — если его и накажут, то это будет какое-нибудь новое извращение — Накахара все мечтал нарядить его в платьице.

В светлой голове парня не откладывалось подробностей кровавых миссий и зачисток — пока все живы и здоровы, он продолжал спешить домой, чтобы стать частью клубка теплых тел на широкой постели.

Ему нравилось красть чужие рубашки и шляпы, стоять голым перед панорамным окном и смотреть на ночной город, обоняя запах сигаретного дыма — дуэт, синхронно куря, прожигал взглядом его спину — одеколона и терпкий запах секса.

В его жизни отныне были двое — один Огонь, другой Тьма.

А он был тем, кто нес самое лучшее от них обоих.

И был для них Светом.

---

- Это все вы виноваты, Дазай-сан!

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Осаму Дазай
Пэйринг: Дазай Осаму/Накаджима Атсуши
Рейтинг: R
Жанры: Слэш, Романтика, Флафф, AU, Эксперимент, ER (Established Relationship), Первый раз
Предупреждения: Кинк
Размер: Драббл, 3 страницы, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
– Это все вы виноваты, – тыкает он Осаму в плечо, когда они сидят под одним пледом и греют руки о теплые чашки. От стыда мальчишка даже забывает, что они на «ты».

– Я, – соглашается Дазай и вдруг согнувшись почти подобострастно, трется губами о бледную кисть, держащую чашку на уровне груди.

Посвящение:
Для моей прелестной (Ци) :зс
С днем рождения, малыш!
12.10.2017

Публикация на других ресурсах:
Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию

Примечания автора:
Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

- Это все вы виноваты, Дазай-сан!

- Это все вы виноваты, Дазай-сан!

Он целует его пальцы. Медленно, настойчиво, проводя языком по ним и между ними, вбирая в рот, посасывая, облизывая костяшки, перебираясь от фаланг к ладони, прихватывая зубами косточку за косточкой, тонкую кожу, вплетенные сосуды.

Подняв глаза, первое, что он видит — пылающее личико Атсуши, его горящие щеки, уши, шею, блестящие глаза. Влажную испарину на висках и бешено подрагивающую, проступившую на шее жилку.

Дазай чувствует, как у него дрогнули губы.

— Понравилось, Атсуши-чан? — он замирает и ждет ответа. Вопрос актуальный — он никогда не ласкал никого так. Не хотел. Не испытывал потребности. Не любил так жадно и головокружительно, до ломоты и слабости в теле, когда очередной сон оказывался — к несчастью — лишь сном, а влажные видения оставались не более чем следами на белье.

Атсуши молчит, но рубленый нервный кивок Осаму устраивает. Он улыбается с облегчением и идет дальше — целует и лижет запястье, прикусывает кожу, пробирается поцелуями к локтевой впадине, где под кожей темнеют сосуды и кожа самая нежная, тонкая, горячая. Он лижет ее и не понимает, когда, вскинув голову, сталкивается нос к носу с разгоряченным, взъерошенным подростком. Тот дышит тяжело, открытым ртом, но жадно, глубоко, кадык вздрагивает.

Чужое дыхание горячее, как их кожа, как эта атмосфера между ними, как забытый на столе свежий чай. Дазай обоняет запах сладкого ванильного сахара, в котором они изваляли вкусные кусочки резаного рахат лукума, чтобы не лип к пальцам, и тянется вперед, не закрывая глаз.

Глаза вместо него закрывает Атсуши, и первый поцелуй — сладкий, а влажная исцелованная рука цепляется за жилетку. Осаму лишь опускает взгляд, ресницы у него дрожат, темные и густые, бросая тени на все творящееся — они мешают видеть, но он не уверен, что хочет.

Чувствовать ему нравится куда больше.

Сладкий язык сплетается с его, яблочный вкус вызывает обильную слюну — они жадно целуются, влажно причмокивая и посасывая губы. Совсем не противно — оба погружены в сбор сладкого и ласку, оба жмутся, цепляются, и даже Накаджима быстро учится делать то, что делает, получая от процесса тягучее удовольствие, которое копится между ног. Дазай хмыкает, когда, вжавшись бедрами в чужие, слышит стон, и оборотень отшатывается, тяжело дыша, пылая.

— Не бойся, этим мы не ограничимся, если не захочешь, — торопится заверить его Осаму, снова переходя в наступление, ловя парня за плечо и притягивая к себе. — Это ведь ты сказал, чтобы мы больше целовались, потому что ты плохо умеешь и хочешь попробовать научиться? Теперь не убежишь.

Атсуши отворачивается, пряча пылающее лицо. Шатен кусает губы, чтобы не рассмеяться — у их разговора не было никаких предпосылок, никто и не думал, что в своих смелых откровениях они зайдут так далеко и даже... Поспорят.

Дазай доказал, что сможет возбудить одним только баловством губ с чужой рукой, Атсуши — что еда отличное подспорье в поцелуях, когда учишься. Поэтому стрескал почти весь лукум и перемазался в пудре, не имея теперь ни сил, ни особого желания болтать больше нужного — и без того все жутко смущало.

— Я не уверен, что... — Дазай замирает, ловя себя на гипнозе чужого горла, когда Атсуши начинает идти на попятный. — Слишком далеко — это тоже плохо. Давайте остановимся на поцелуях? — это почти не вопрос даже — мольба.

Дазай согласно мотает головой и подается вперед, кладет ладонь на щеку парня и целует другую, пробираясь к пылающему ушку, прихватывая и облизывая, прикусывая — Накаджима вздрагивает и вжимает голову в плечи, прижимается теснее. Это напоминает, что следует сесть ближе и как можно удобнее, так что Осаму ловко подхватывает парня и усаживает на себя. Теперь они на одном уровне, и целоваться от этого еще более сладко.

— Осаму, — хнычет парень, когда тот вопреки планам накрывает рукой оттопыренную ширинку и сжимает пальцы. Малыш в ответ куксится и ерзает. — Пожалуйста...

Это «пожалуйста» можно трактовать как угодно — шатен трактует так, как удобно ему, и расстегивает молнию и пуговицу на штанах, запуская руку в белье. Член в руке мгновенно твердеет, Атсуши сопит в плечо и поддает бедрами. Кажется, он уже забыл, что у них только поцелуи. Кажется, он забыл, что все еще не дал согласия на прямо предложенную ему попытку построить отношения.

Кажется, Дазаю совсем не надо выпускать Накаджиму сегодня из своей квартиры. Особенно пока тот не будет согласен хотя бы попробовать остаться у шатена на эту ночь, чтобы можно было праздновать как можно дольше, вместе проспать оставшиеся часы до будильника, а потом, все-таки проснувшись, поторопиться проверить, кто самый заспанный и милый.

(Осаму просто хочет увидеть тигра милым и беззащитным — от такого зрелища даже сахар в крови сам собой взлетит до запредельных значений — и в этом нет ничего нового.)

(Осаму любит Атсуши больше, чем свое же собственное желание уйти из жизни, больше, чем даже крабов в масле, больше, чем бинты и «Полное пособие по самоубийству», почетно лежащее сейчас возле кровати.)

Дазай солнечно улыбается этой мысли и целует его за ухом, зарывается носом в волосы, глубоко дышит и слышит надрывный стон, спрятанный в воротник рубашки. Атсуши колотит перед разрядкой, рваные движения худых бедер учащаются и — через мгновение по руке уже стекает терпко пахнущая горячая сперма. Подросток пылает до кончиков ушей, прячет лицо и не дает отстраниться — относительная свобода появляется, лишь когда тот отшатывается сам, едва натянув трусы и застегнув штаны на пуговицу.

— Это все вы виноваты, — тыкает он Осаму в плечо спустя минут пятнадцать, когда они сидят под одним пледом и греют руки о теплые чашки. От стыда мальчишка даже забывает, что они на «ты» — сейчас шатен ему это прощает, слишком довольный.

— Я, — соглашается Дазай и вдруг, согнувшись почти подобострастно, трется губами о бледную кисть, держащую чашку на уровне груди, прихватывает зубами тонкую кожу, привлекая внимание запылавшего Накаджимы к часам на столе одним проникновенно-хитрым взглядом и махом головы. — С днем рождения, малыш. Можешь теперь не стесняться и заглядывать ко мне почаще — я люблю быть так виноват, — шатен расплывается в улыбке и напоследок чмокает чуть оттопыренный мизинец.

С горящим лицом Атсуши забивается под плед по самые глаза и тихонько сопит оттуда, ворча в ответ на тихий смех партнера.

Несколько минут как наступивший день рождения, проведенный пока что только со сладким и с чаем в руках, определенно обещал удаться. Льнущий, словно хитрый кот, Дазай всегда добивался своего и сегодня отступать не собирался — планы и желания в его голове плодились быстрее микробов.

Главной задачей, поставленной им вдруг, теперь было сделать так, чтобы ночью Атсуши спал достаточно крепко и Осаму смог побыть виноватым еще и в других смущающих подростка вещах. Например, утром они, по его задумке, проснутся голыми и обласканными друг другом после необычайно реалистичного мокрого сна!

(Угадайте, кто задаст его динамику!)

В незнании того, что все от первого и до последнего поцелуя являлось реальностью, Атсуши будет прикидываться дурачком еще пару месяцев...

---

До самого конца.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Рюноске Акутагава, Чуя Накахара
Пэйринг: Акутагава Рюноске/Чуя Накахара
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Романтика, Ангст, Драма, Психология, Повседневность, AU, Эксперимент, Первый раз
Размер: Драббл, 11 страниц, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
С той поры они сблизились еще больше, пусть работа Чуи и отошла на задний план. Но теперь Акутагава спешил домой, потому что его ждали, а Накахара делал все, чтобы их общие часы давали возможность насладиться воссоединением и отдохнуть от нагрузок.
Они были открыты нараспашку друг для друга, хотя и не понимали, что видят в чужой душе — тело было честнее, сердце было правдивей, и эта связь их устраивала, служа мостом все то время, пока они привыкали, учились жить и доверять друг другу.

Публикация на других ресурсах:
Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию

Примечания автора:
Сюжет номер один в моем списке сюжетов и планов.
Я наконец-то взял что-то не из середины, как же это прекрасно.

Карине. МОЖЕТ, ЭТО ПОМОЖЕТ ЕЙ ПРАВИЛЬНО ПИСАТЬ МОЙ НИК?))0)
Или хотя бы не юзать вторую его составляющую - не представляете, скольким не решившимся косячить это сохранило жизнь.
Я, кстати, тоже понятия не имею.

Горит, горит мое очко. /пропел/
Работа переписывалась дважды, ненавижу эту суку всеми фибрами души, проклинаю, за свои бессонные ночи и свежий флакон Валокордина. /скрывает дергающийся глаз/

Хочу сказать Цирци спасибо за то, что она есть, что она солнышко и радость моей жизни - если бы не она, убил бы обоих пидоров, потому что не мог решить, кто из них сдохнет, а кто выживет - голоса были 50/50. Но потом немного соулмейтской магии, чашечка (пять чашечек) термоядерного чая, пара часов разговоров. Крч, она сама не в курсе, насколько она волшебница.

Спасибо Мери.))0) Она честно выжила после того, как я кинул ей это.))0) И даже, наверное, не орала почти.
Шучу. Орала, еще как.

Поздравляю выпускников с тем, что они выпускники.
Самое худшее еще впереди, добро пожаловать в Ад.

CheshirWhats - я тот еще пидор, НО СМАРИ, КАКОЙ РЮ ПОЛУЧИЛСЯ.))0)

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

До самого конца.

До самого конца.

Эсперы не зря дают способностям названия. Иногда короткая фраза способна рассказать больше, чем долгие часы, даже дни наблюдений в попытке понять принцип работы того или иного таланта.

А иногда все ровно наоборот, и это просто еще один способ всех вокруг запутать.

Еще до наступления того самого дня, как способность Чуи получила свое название, он уже знал: его сила сама кого хочешь запутает, а потом оправдает данное ей имя.

«Порча», «Проклятье», «Смутная печаль» — ее называли по-разному разные люди в разное время, но суть от этого не менялась; его сила продолжала наводить страх, на многие годы вперед вписав его имя в перечень опаснейших Исполнителей Портовой мафии.

Пожалуй, из всех вариантов, именовать способность «Порчей» ему нравилось больше всего — вот уж точно порча всего, что можно — от нервов начальства и его собственного тела до кардинальных перемен в окружающем ландшафте, с полным изничтожением частного имущества.

При этом, для него самого она была также личным «Проклятьем» и вызывала ярко выражаемую «Смутную печаль» всякий раз, когда он не мог проконтролировать ее действие должным образом.

Вмешаться в бой с ним минутой позже — и его было не остановить; жизнь его противника, при этом, тоже оказывалась под угрозой. Замешкаться с атакой молниеносно реагирующего рыжего эспера — и противостоять ему было уже невозможно; повезет, если будет еще кто-то, кому можно будет приказать противостоять.

Стоило ему приложить лишнее усилие, проявить чрезмерное старание во время наступления — и все, что он пожелает, рассыпется облаком пыли, сметенное его мощью.

Порча не была бы Порчей, будь ей легко командовать, и не внушала бы такого ужаса их союзникам и лично верхушке, что держала его на коротком поводке и в ежовых рукавицах, если бы ее использование было легко скрыть. Капризная, дикая — Чуя использовал свою силу на полную мощность только тогда, когда его прикрывал Дазай, а в противном случае танцевал на грани безумия со Смертью, и «результативность» способности, легко отнимающей человеческую жизнь, в такие моменты могла бы составлять все 110% против 80% дазаевых, и так изрядно накрученных постоянными попытками самоубийства его горячо любимого напарника.

Сколько он себя помнил — Чуя всегда разделял работу и личную жизнь, чувства и долг, осознавал правильные и неправильные свои поступки, умело переступал через принципы ради высшей цели и не брезговал попирать закон.

Он разделял вечера в засаде и полные красного вина ночи, когда перед глазами стояли сцены чужих смертей, на столе босса ждал своего прочтения отчет, написанный уставшей рукой, а сам он скидывал очередную винную пробку в вазу — у него уже была целая коллекция таких, и конца у такого досуга не было, как не было края веренице мертвых тел, что остались в истерзанной совершенными зверствами памяти.

Но в итоге он пропустил мгновение, когда все, что он так старался разграничить, все-таки смешалось в буйное переплетение цвета, и он вдруг оказался абсолютно беззащитен перед человеком, перед которым никогда не ожидал оказаться таковым.

Всегда, когда дело касалось его личной безопасности, Чуя не гнушался перебирать любые варианты; бывало, что защитой ему служила активация низшей ступени его же способности, а в другой раз он предпочитал надеть бронежилет — от контрольного в голову, сделанного твердой рукой снайпера, не убережет, но в остальных жизненных ситуациях — вполне приемлемо.

Однако он не был готов к тому, что первым слабину даст сердце, которое он много лет назад заковал в железо, как в латы — или думал, что заковал, что оно по-прежнему надежно скрыто в застенках сплава.

За столько лет он успел увериться, что ожидать подвоха с этой стороны нельзя — уж точно не после десятков неудачных попыток в отношения, проваливавшихся в тот самый миг, когда Осаму отбивал его девушек, и уж тем более не после стольких шлюх, побывавших в его постели; каждая обещала ему блаженство, забытье и любовь, но не могла подарить даже краткой вспышки столь драгоценного чувства.

Свое сердце от всех напастей он оберегал ревностней, чем хранил от ударов свою душу, тело и другие важные составляющие личности — вроде веры, искренности, открытости; так что как минимум он не был готов к тому, что в конечном итоге отлаженная с годами система даст сбой по параметрам возраст/пол/степень взаимопонимания/общие увлечения.

Он вообще ни к чему не был готов, если уж говорить начистоту, хотя и допускал вероятность, что однажды пустота его жизни окажется заполненной.

Если бы его кто спросил, на кого он однажды теоретически обратит свое внимание, то эту личность он не назвал бы даже в первой сотне.

Акутагава Рюноске был младше его. Сначала Чуя долгое время убеждал себя, что слишком сильно младше, чтобы думать об этом всерьез. Два года — но в сущности, пропасть меж ними была поистине бездонной, а с одного ее края не было видно, где начинается противоположный.

Но с годами Рюноске все-таки медленно, но верно менялся, и Чуя следил за этим со свойственным ему вниманием и интересом, отмечая некоторые важные детали, к примеру — неизменным, в сущности, было лишь его отношение к Дазаю, хотя уж тот точно не заслуживал тех сильных и искренних чувств, которые питал к нему парень.

Только рядом с суицидником Акутагава казался неразумным, даже капризным ребенком, словно ничего и правда не менялось; проблемы и ошибки, допускаемые из раза в раз, следовали из сохраняющихся детских комплексов и реакций — что в четырнадцать, что в полновесные двадцать, Акутагава стремился заслужить внимание и уважение авторитета, но чем больше старался, тем больше все напоминало глобальный провал, и это было заметно, вынуждало парня нервничать и пытаться прыгнуть выше головы, забыв о том, что существуют пути, на которых получить желаемое было бы значительно легче.

У него был свой путь, и начертан он был слезами и кровью.

Подростковый максимализм — страшная вещь, но нормального развития духовной составляющей ждать было нельзя, это Чуя знал точно — не тогда, когда с пеленок ты часть мафии и тебя натаскивают только на кровавые убийства, а твой наставник — бездушная скотина, понятия не имеющая, как воспитать достойного человека, а не эмоционального инвалида, в которого превращался затравленный, забитый подросток, гордящийся отчего-то теми крохами внимания, которые ему перепадали с легкой руки высокомерного ублюдка.

Дазай Осаму, садист и просто тварь, в своей восхитительной кукловодческой манере был манипулятором высшего класса, и прогибающегося под него из уважения ученика подавлял и подминал во всех возможных сферах, на всех уровнях, всеми возможными способами, и поделать с этим ничего было нельзя. Не сотвори себе кумира — соблюсти бы эту заповедь, и жизнь Акутагавы была бы значительно проще, дышать ему точно было бы легче. Но, быть может, прожил бы он меньше — зато хотя бы не в кромешном Аду и не в мире боли и кошмаров, которые Осаму вложил ему в руки вместе с пистолетом, назвав это «смыслом существования».

Пол Чую смущал, но не сказать, чтобы очень сильно — отказываться от проклюнувшихся чувств, когда ты уже и не чаял испытать что-то столь сильное и настоящее к реальному человеку в непосредственной близости от себя, было бы расточительным, а он считал себя не настолько идиотом, чтобы сотворить подобное, иначе бы разочаровался — прежде всего, в себе самом.

Ограничений в виде отношений с кем-то еще тоже не было, так что Чуя ничем и никем не был связан, не боялся оказаться изменником или увести чужого парня.

Самой неудобной была та часть, что затрагивала их общие интересы, их вкусы и предпочтения. Об Акутагаве было невозможно сказать что-то достоверно. Бледный, измученный, нестабильный психически. Вечное шестнадцать, уже названный максимализм, синяки под глазами от недосыпа — три часа сна в сутки вполне объясняли дурной характер, Чуя тоже ненавидел бы весь свет, если бы столько спал, и не удивлялся бы многочисленным проблемам со здоровьем, в особенности частым срывам — о шалящих нервишках Акутагавы слагали легенды, а началось все еще в те времена, когда жизнь парню портил Дазай.

И кто доверил одному ребенку воспитание другого? Дазай сам был отнюдь не так стабилен, как казалось, не говоря уже о своем шатком положении в мафии, где под пристальным взглядом Мори он растлевал детскую психику, страдая сам; закрытый, в итоге, сильным телом Оды, принявшего на себя главный удар, как и положено взрослому.

Но у Акутагавы такого взрослого не было. И он сам стал для себя таким взрослым, прогрыз себе путь вверх по мафиозным структурам, отчаянно желая не выживать, а жить. Жить, как ему было обещано — в Аду, но сытым, с крышей над головой.

Кровавый кашель, весь перечень травм внутренних органов — за это следовало сказать отдельное «спасибо» Дазаю, который успел лично приложить к этому руку, натаскивая парня на рукопашный, безжалостно, словно однажды Акутагава выступит сразу против Чуи — рыжий, конечно, в здравом уме не допустил бы такой катастрофы — лучший контактник Портовой мафии осознавал, насколько малы шансы рядовых служащих и части исполнителей. Заболевания органов дыхательной системы — медицинская карточка Рюноске пестрела отметками о запущенных хронических болячках, и первым делом хотелось отправить его на юг и к морю, куда подальше, чтобы лечил это все, хотя и так было ясно — Акутагава не умеет отдыхать, и дожить хотя бы до двадцати стало бы для него подарком.

Но на двадцать пять он уже не рассчитывал, что уж говорить о зрелых тридцати.

Истощение, вытекающее из пункта с травмами, привычками и воспитанием уличного ребенка, даже просто незнанием о такой простой вещи, как питание по часам, сбалансированное, диетическое и постоянное — с их работой придерживаться такового было трудно, но не невозможно, и Чуя сам был отличным примером, имея целый список ресторанчиков, куда он забегал каждую неделю, где всегда знали, что он выберет и в этот раз.

Однако на все советы коллег и врачей Рюноске плевал, курил не таясь и питался, кажется, воздухом и упрямством. Чуя гадал, каким чудом парень не заработал гастрит, и подозревал, что тот просто его скрывает — может, плохой аппетит и был первым симптомом, на который следовало обратить внимание. Однако жалоб не поступало, Акутагава позволял медикам слегка подлатать себя, зализывал остатки ран и вновь бросался грудью на амбразуру, хватал первую попавшуюся под руку работу — лишь бы не сидеть на месте, не быть бесполезным.

Бездействие убивало Акутагаву эффективнее, чем других убивали пули.

Числилась за Рюноске привычка часами слоняться по городу, вроде как гуляя и собирая информацию, при этом используя Расемон там, где надо и не надо, что тоже не добавляло ему шансов сохранить жалкие излишки калорий про запас, чтобы прикрыть чем-то кроме кожи выпирающие кости. Слабое здоровье парня наверняка можно было бы укрепить, повысить иммунитет, пичкая его витаминами. Однако тот противился всякой заботе и не любил пристальное внимание к своей персоне — а кто бы смирился со столь навязчивым отношением к себе?

В графе привязанности очень неуверенно вписали его сестру, потом жирнее вывели Дазая, понимая, однако, всю суть и реальное положение дел: привязанность была со стороны Акутагавы, со стороны Дазая — глухая стена из неприятия и непонимания.

Еще ниже поставили ноль под пунктом маскировки, давая понять всем и каждому, что скрытно использовать Акутагаву не выйдет — разве что сменив его облик по всем параметрам, начиная, пожалуй, с манеры себя держать и поистине отвратительного характера.

И этим личное дело ученика Дазая оканчивалось, давая, по сути, ничего полезного ровным счетом.

Встречается ли он с девушками или парнями, есть ли у него друзья, о которых никто не знает? Есть ли у него вредные привычки, не считая курения? Если заставлять его спать больше — станет ли он стабильнее? Мерзнет ли он, как все те, кто привыкли жить на улице, в одинокой постели?

У Акутагавы, вроде как, даже комнаты не было — только минимум однотипных вещей в каком-то шкафу, закрепленном за его отрядом — Чуя бы вписал в личное дело парня отсутствие чувства стиля, если бы сам мог вообразить Рюноске в чем-то кроме рубашки с рюшами и черного плаща, облюбованного Расемоном.

В сущности, Накахара испытывал симпатию и нездоровый интерес к человеку, который был пустым, абсолютно непонятным для общества, опосредованным, замкнутым, но легко читаемым, хотя предугадать и понять его было невозможно, сколько голову ни ломай.

Вся сущность Рюноске строилась на его реакциях — вспыльчивых, резких, диких.

Возможно, Дазай справлялся с этим лучше, но тот, кажется, вообще считал, что в большинстве случаев хватит напомнить себе, что подчиненный тот еще высокомерный дурак и полезет на рожон, стоит дать ему немного воли, и дальнейший расчет следует вести, опираясь именно на эти сведения о нем.

Его, конечно, тоже можно было понять, но за Рюноске было слегка обидно — Чуя думал, каким бы человеком стал этот парень, займись его воспитанием кто-то вроде Хироцу или тот же Сакуноске, не будь, конечно, возле него Осаму, который старался вести себя, как взрослый, но на раненую привязанность отреагировал, как ребенок, сбежав от проблем, лелея свою искалеченную первую любовь — в том, что Осаму любил Одасаку, сомневаться не приходилось.

Накахара со своими мыслями насчет Рюноске ходил больше двух лет. Присматривался. Принюхивался. Подбирался осторожно и крадучись, боясь спугнуть, как вышедший на охоту зверь боится неосторожным хрустом ветки привлечь к себе внимание трудно уловимой добычи — в реакции Акутагавы, как он его знал, сомневаться не приходилось.

Но оказалось, что за ним самим уже давно наблюдали сверху вниз — во всех смыслах — недоуменно приподняв тонкие росчерки бровей, позволяя сократить расстояние между ними настолько, насколько Чуя сам решится это сделать.

И очень легко шагнули навстречу, стоило только нервному и слегка грубовато изъясняющемуся рыжему пояснить, что к чему, краснея, словно стыдливая школьница — не так часто Накахаре приходилось мучительно подыскивать слова, чтобы извергнуть из себя признание в отнюдь не невинной привязанности.

Того, что было дальше, Чуя предугадать не мог. Того, что было дальше, реакции Рюноске, его действий — ничего такого не было ни в одном из планов второй составляющей Черного Дуэта. Того, что было дальше, он не мог вывести из имеющихся у него знаний о парне, этого не было в перечне его ожиданий, это не мелькало, как призрачная вероятность на задворках мозга.

Все, что он выстроил цепочками в своей голове, распалось, словно карточный домик, стоило почувствовать легшие на спину руки.

Своеобразный силок из объятий и Расемона захлопнулся в тот же миг, как только он закончил говорить, ощущая себя глупо под немигающим взглядом темно-серых глаз, а через мгновение Рюноске целовал его, выглядя утомленным ожиданием. Поцелуй был развязным, прямым, смелым, открытым, жадным — они сминали губы, сплетали языки, и Рюноске технично и отработанно подавлял при этом своего вроде как семпая.

Чуя задыхался, бился и вздрагивал в его руках, плавился слишком легко, почти охотно, приходил в смятение сам от себя, нервно смеялся где-то в своей голове, корил, мысленно называл дураком. Слишком уязвим и открыт он был с тем, за кем долго наблюдал, легко поддался. Слишком беззащитным стал, попав в чужие руки, слишком доверчивым — отчаянно и глупо.

Наивный дурак, в тот момент, приставь ему ко лбу пистолет и выстрели — он бы и не понял, кто это сделал, он бы все на свете пропустил, слишком удивленный произошедшим, тем, как все обернулось.

Осмыслить все, осознать масштабы надвигающихся перемен — ничего не получалось.

А Акутагава разорвал поцелуй, когда он уже обмяк в его руках, задохнувшись, чувствуя себя бескостным — и спросил:

— Вы в порядке, Накахара-сан? Это было не слишком? Я не переборщил?

Чуя ему не ответил. Чуя сначала не мог понять, что ему говорят. Потом вспоминал свое имя. Потом как говорить. Уровень его развития в тот момент был как раз где-то рядом с простейшими, но он догадался помотать головой, проясняя сознание, вспомнил, как дышать — за этим пришло и все остальное.

Рюноске подмял его под себя одномоментно и проделал это все, не моргнув и глазом.

Чуя мог не одобрять методов воспитания Дазая, но теперь ненавидел его уже за совсем другие вещи — скрытая доминанта парня, шедшего за этим садистом, протаранила и начисто вынесла ту, которую Накахара годами развивал в себе, чтобы, заняв руководящую должность, не провалиться и ужиться с Дазаем под боком, быть своим для этой ехидны в пальто, этого расчетливого сукина сына.

Потенциал же Акутагавы продолжал быть астрономическим и блокировался только какими-то глупостями, которые можно было бы компенсировать с возрастом, если этим заниматься — плотно и регулярно. Но тогда вставал вопрос, что же за чудовище на самом деле выйдет из парня и не специально ли Осаму развил его так однобоко, может быть, уже тогда догадываясь о том, насколько опасным противником в игре против друг друга может оказаться бывший ученик, если дать ему действительно все, что может дать своему ученику его учитель.

Чуя нервно усмехнулся, когда, решив попробовать сыграть с учеником в поддавашки, был разбит на голову. И не один раз. Акутагава был плох в работе на короткой дистанции — не успевал за соперником, особенно таким, как Чуя — тот им хорошенько пол протер, когда решил попробовать оценить его уровень.

На большой дистанции повышалось напряжение. Акутагава мог. Но Расемон быстро доводил своего эспера до кровавого кашля и смертельной бледности.

Средняя дистанция была оптимальным вариантом, а еще Акутагава был неплохим стратегом — нужно было только научить его играть в шахматную доску, превращая людей в фигуры — не ставить людскую жизнь ни во что он и так умел, потому что и свою не ценил.

Накахара не думал о том, чем это обернется для него — он вкладывал в Рюноске то, чего не додал ему Дазай, обучая, сверх того, любить себя, быть любимым. А потом Акутагава научился любить в ответ. И Чуя выдохнул свободнее, жизнь его стала чуть счастливее, а ощущение кромешного Ада, сопровождавшее его долгие месяцы, притихло.

С той самой поры они встречались — не то чтобы тайком, но Накахара делал все, чтобы никто не видел, как он прогибается под чужой волей, а потом дрожит и трепещет в чужих руках. Ему было стыдно быть таким с одной стороны — он ощущал себя шлюхой, пусть и подставлялся под чужие ладони почти непроизвольно, охваченный страстью, и уж точно — не за шуршащие купюры. А с другой — в груди перехватывало, когда Акутагава смотрел на него тяжелым взглядом, и тонкие пальцы скользили по телу, не встречая ни малейшего препятствия, ловя дрожь и сладостный трепет, жар мгновенно отзывающегося тела.

Только ему, только Акутагаве он позволял видеть себя таким: бесстыдным, жадным до ласки и отвечающим столь же развратными действиями, стирающим колени у его ног, стирающим локти, когда Рюноске ласкал поцелуями его спину и белые кончики волос скользили по коже, оставляя щекотный след.

Чуе было стыдно признавать, что кто-то может превратить его во что-то столь покорное и жаждущее. Но все это, весь стыд и непонимание, неприятие себя вскидывались потом, когда стоны уже были сорваны, бедра — оцелованы, губы — покусаны, а Акутагава одевался и оставлял его досыпать в одиночестве на смятой постели.

Любовники были загадкой друг для друга; Чуя частенько не мог узнать ни мыслей, ни планов партнера — ничего; иногда он думал — а знает ли о них сам парень? Расписана ли его жизнь, или впереди смутно виднеется завтрашний день, а что там будет через неделю — да какая ему разница? Ничего кроме людских страстей, крови и смерти, забытыми, как страшный сон, благодаря часам ласки, там не будет.

Но иногда Рюноске все же говорил с ним. И тогда вопросов становилось больше, чем ответов, а парень, удовлетворившись полученными и данными ответами, вновь смыкал уста. Единственное, в чем рыжий после таких дней был уверен, так это в том, что Рюноске не только людей зачастую не понимает, но и сам себя.

Но он быстро учился, стоило только объяснить ему пользу и принцип работы. Он наблюдал за Чуей постоянно — когда тот говорил с начальством, с подчиненными, с девушками в баре. Анализировал каждое слово и жест, делая это отрешенно и даже равнодушно, принимая лишь результат, не колеблясь в процессе. Он не боялся спросить, чтобы лучше разложить по полочкам, классифицируя, перестраивая что-то в себе. Стал вдумчивее отдавать приказы и более разумно действовать на миссиях, прекратив бросаться бешеным псом на ограду.

Люди захотели сомкнуть ряды, стоя за его спиной. А началось все с маленькой женщины, его правой руки. Маленькой женщины, что смотрела внимательней и видела лучше других, той самой, что своим примером привела за собой Черных Ящериц.

(Хотя история умолчала, сколько усилий вслед за ней приложила Акутагава Гин. История вообще склонна недооценивать родственные узы и умение старших сестер давить на всех и каждого вокруг ради спасения жизни младших братьев.)

И Чуя, и босс — все, кто уже не чаяли дожить до этих мгновений, когда он станет взрослее, когда все изменится — вздохнули свободнее, довольные переменами — даже если и не знали, чем они были вызваны.

У Чуи повод гордиться им был в два раза больше — он знал. Он видел. Он приложил к этому руку, и все было не зря.

С той поры они сблизились еще больше, пусть работа Чуи и отошла на задний план. Но теперь Акутагава спешил домой, потому что его ждали, а Накахара делал все, чтобы их общие часы давали возможность насладиться воссоединением и отдохнуть от нагрузок.

Близость с Накахарой, пусть никогда и не доходившая до конца, уверенная ласка маленьких ладоней, дразняще-удушающая потребность в нем — все это парню льстило, было приятно; особенно интриговало его то, что Чуя позволял делать с собой все, безоговорочно и доверчиво, доверяя свое тело, свою жизнь, свое удовольствие.

Они были открыты нараспашку друг для друга, хотя и не понимали, что видят в чужой душе — тело было честнее, сердце было правдивей, и эта связь их устраивала, служа мостом все то время, пока они привыкали, учились жить и доверять друг другу.

Акутагава полюбил красное вино и одурманенного им рыжего, которого можно было беззастенчиво вжать губами в свой пах, испытывая невиданное по силе чувство удовольствия, не сдерживая хриплых стонов, не скрывая сводящих тело судорог.

Чуя полюбил долгие прогулки по городу на закате и смирился с тем, что самые развязные ласки парень пробует там, где чувствует себя лучше всего — улица была всей его жизнью, он не боялся показать всем, кем он владеет, кто стонет, прижатый его телом, у стены, чья сперма марает ему ладонь, кто носит его безжалостные укусы, как оправу, вокруг воспаленных сосков.

Но соитие они оба откладывали, словно одинаково хорошо знали: рано. Слишком рано. Слишком трудно. Впереди еще будет испытание на прочность, и в нем проверятся и они сами, и их связь.

И если не повезет и она не выдержит, то будет больно им обоим.

Слишком больно, чтобы выдержать.

Лучше было остановиться и последней черты не переходить.

Дазая, сбежавшего после смерти Оды, нашли; работы им подкинул полосатый заказ на семь миллионов, воевать за который пришлось со всем Агентством; следом за этим произошло слишком много всего.

У них обоих были поводы говорить глупости и творить что-то совсем безбашенное, когда они возвращались домой. И время от времени, когда напряжение достигало своего апогея, они срывались. Потом долго мирились.

Процесс внутренних изменений вступил в новую стадию.

Акутагаве пришлось работать с новым «напарником», и Чуя готов был своими руками выбить тигру все зубы на сувениры за то, что смел выставить их дураками вместе с Дазаем.

Потом и он сам ненадолго испытал на себе всю «прелесть» работы с экс-мафиози.

Осаму как был мразью, так ею и остался, и гнева, вызванного этим фактом, Чуе вполне хватило бы на то, чтобы чистить ехидную рожу шатена пару месяцев с перерывами на смывание крови с рук и пола, завтраки, обеды, ужины и короткие сеансы лечения чужого лица.

Кажется, с появлением в городе Накаджимы Атсуши неприятности так и стекались к ним одна за другой. Но в конце концов все закончилось. Они зализали свои раны, развели фоновую грызню за сферы влияния, за людей, за территорию с Агентством — словом, все как в старые добрые времена, заложенные еще взаимным обменом плевками в суп Фукудзавой и Мори.

А Чуя, встретившись с Акутагавой после долгой разлуки, ощупал пораженным взглядом его наросшие мышцы и раздавшиеся вширь плечи, отросшие волосы, сравнил еще вымахнувшую ладонь со своей, утонувшей в чужой. И, припомнив, сколько месяцев они были порознь и в опасности, отступил, сжался, желая исчезнуть, понимая, насколько теперь отстал он сам, насколько вырос партнер, насколько неподходящим он кажется рядом с ним, ощущая себя как никогда уступающим во всем чужаку — проклятый тигр, вот, кто теперь стал идеальной половиной его мальчику, вот, с кем тот сможет завершить все начатые метаморфозы.

Кто же стал слушать его протесты, его дрожащие жалобы, его объяснения. Кто же отпустил его прочь, выслушав храбро высказанное «я не тот, кто тебе нужен».

Кто бы это ни был — он не был Акутагавой, потому что тот Чую никуда не пустил.

А в следующее мгновение Накахару уже заткнули голодным поцелуем, и он почувствовал, что определенно нарвался на внимание уже не своего мальчика, но своего мужчины.

И от этого, как и прежде, все в груди и животе сладко задрожало; он хотел его прежним, почти еще мальчиком, юнцом — диким и нелюдимым, а изменившимся хотел еще больше, еще сильнее — чтобы разбирать, что же стало иным, уже лежа в чужих руках — это, разумеется, на случай, если кто-то кроме него успел положить свой глаз или другой явно лишний орган на Акутагаву.

Но это прекрасное исследование длиною в жизнь было еще впереди. И оно обещало дать Чуе новый список тем для разговоров и месяцы пристальных наблюдений.

Что бы ни обсуждали они за время совместной работы с Накаджимой — оно изменило Акутагаву. Изменило сильно, лишило его той угловатости, что прослеживалась в его характере.

Теперь можно было позволить дойти до самого конца.

В первую же ночь Чуя срывал голос — Рюноске выплеснул все, что сдерживал, подмял его с концами, и рыжий ощущал какую-то звериную радость с этого; от невинных поцелуев до укусов бедер — он был рад ощутить полновесную личность над собой и понимал, чего же не хватало любовнику прежде: жизненного опыта и уверенности в себе.

Рюноске метил, и Чуя метил в ответ, они целовались до саднящих губ и катались по постели, распаленные близостью, привыкшие командовать и не желающие подчиниться.

В итоге Чуя сдался и с нервной дрожью ощущал, как проталкиваются в его тело длинные пальцы. Акутагава медлил, потом добавил смазки, снимая лишнее напряжение, задвигал ими, и Чуя прижался лбом к постели, рвано дыша, ощущая дробную пульсацию в висках.

Так приятно было просто довериться чужим рукам. Так приятно было скинуть командирский мундир на чужие плечи, отдавая себя в сильные руки — под властное давление ладони, легшей на спину, и жаркие выдохи в макушку.

У них обоих стало больше шрамов, и Акутагава обласкал каждую новую розовую отметку на коже рыжего — Чуя хотел заняться этим чуть позже, когда сможет еще и спрашивать, что случилось.

От первого толчка оборвалось дыхание, рыжий рвано застонал, загреб простынь в кулак и сжал зубами. Горячо и тянет, и нужно привыкнуть к ощущению постоянного перебарывания собственных мышц.

Рюноске дождался, когда стихнет дрожь в напряженных плечах, двинулся еще пару раз, потом вышел. Черная лента Расемона обхватила предплечье и заставила Накахару перевернуться, удивленно моргая в спокойное лицо партнера.

— Я хочу видеть твое лицо, и у меня никаких сил не хватит отдирать тебя от постели, если ты не захочешь, — парень вытянулся, на минутку прижался щекой к подтянутому животу мужчины, выдохнул на блестящую от смазки головку и тут же отстранился, надеясь, что его коварства не обнаружат.

Чуя хрипло рассмеялся и подумал, что в этой жизни есть вещи неизменные, раз в патовой ситуации Рюноске использует свою способность, словно она просто инструмент в его арсенале, хвастая, на самом деле, уровнем контроля.

— Я весь воплощенное внимание к тебе, а теперь прекрати изображать из себя подростка — неубедительно выходит — и трахни меня уже, — Чуя потянулся поцелуем к партнеру, с готовностью ответившему ему, и сладко застонал, ощутив скользящую в него плоть.

Больше они ни на что не прерывались.

До самого конца.

***

Их счастье оборвалось внезапно и неожиданно — спустя два года, на очередном задании Чуя переступил грань своих возможностей, и Порча поглотила его самого. Свидетелей, если не брать в расчет оборвавшихся записей камер и кровавых ошметков людей, не осталось, как не нашлось и ничего, хоть отдаленно напоминающего тела рыжего — нашлись только сброшенные на землю перчатки и мазки крови на обломках камней.

На Йокогамском кладбище стало на одну могилу больше, хотя в отличие от остальных, в этой были зарыты те самые потрепанные перчатки и другие детали привычной эсперу одежды, взятые из его шкафа — в гроб не смогли положить даже клока рыжих кудрей — их просто не нашли.

На надгробном камне спустя два месяца появились ровные царапины, складывающиеся в фразу: Sol lucet omnibus.

«Солнце светит всем».

А спустя еще две недели с этого момента пропал Акутагава Рюноске, одно из главных лиц командования Портовой мафией. Просто пропал — не оставил ни записки, ни ниточки, ни следа — словно растворился — или его растворили — в сумрачном воздухе ночного города, воссоединив с любимыми улочками.

Ушел или убит — это осталось загадкой, потому что в тот же день Портовая мафия была вынуждена отражать атаку накинувшихся, словно стая бешеных псов, мафиозных группировок со всего Токио.

Так следы более чем видного молодого мужчины исчезли по стечению обстоятельств, и отыскать его после этого возможности не представилось.

Ощутив, что Портовые соседи ослабли, все, у кого в подпольном мире хватило смелости и подлости, решили попытать счастья и выгрызть у жизни и богини Фортуны местечко на побережье, где увидеть солнце было проще.

В те же дни, на другом конце мира, у совсем другого, холодного моря, в тихом американском городе привыкали к смене дня и ночи двое молодых мужчин.

У одного из них были синие глаза и какой-то неудачно смешанный цвет волос — иссиня-черный, ближе все же к синему, с яркими вставками голубого, где краска не легла.

Второй был совсем белый и сероглазый, с глазами светлыми, как луна, и все соседи, не став заморачиваться, дружно решили, что спутник крашеного — альбинос, а сами приезжие — просто парочка сбежавших от родительской опеки юнцов.

Имен их так никто и не узнал.

---

Гроза.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Осаму Дазай, Сакуноске Ода (Одасаку)
Пэйринг: Ода Сакуноске/Дазай Осаму
Рейтинг: NC-17
Жанры: Романтика, Флафф, Драма, Повседневность, Hurt/comfort, Пропущенная сцена
Размер: Драббл, 15 страниц, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
— Не уйду. И ты не уйдешь — иначе потом ни сидеть, ни стоять не сможешь, — Одасаку вздохнул, чувствуя, как ожесточается лицо. Разбилась, его сдержанная и вроде как всем довольная маска разбилась из-за Дазая.
— А я и не собираюсь, — шатен улыбнулся, представляя, как этот непривычный ему, очень ревнивый Ода будет наказывать его за то, что снова флиртовал с хорошенькой женщиной, предлагая ей двойной суицид и чашечку яда за знакомство — когда еще выпадет такой случай?

Посвящение:
С днем рождения, Глен.

Публикация на других ресурсах:
Разрешено копирование текста с указанием автора/переводчика и ссылки на исходную публикацию

Примечания автора:
Шло тяжело, и я продолжаю сомневаться и спрашивать себя, зачем я это написал.))0)

Изначально планировалась боль и драма. Но в итоге все хорошо. Настроение располагало.

Картинки в паблике.
___________________________________________________

Гроза.

Гроза.

— How would you feel
If I told you I loved you?

— Ed Sheeran - How would you feel (Paean)

Сезон дождей обещал начаться с часу на час — судя по надвигающимся из-за горизонта облакам, предсказания синоптиков имели под собой хоть какие-то факты и гарантии, потому что если ветер так и будет дуть с моря, в ближайшую неделю суда ходить не будут, что обещало потерю пятидесяти процентов обычной суммы выручки за этот срок. Еще это означало, что все накинутся разбирать заказы, связанные с зачистками в пределах города — подстраивать несчастные случаи в такую погоду мафиози были мастаки.

Не сказать, чтобы его это беспокоило; куда больше заставлял терзаться тот факт, что такими темпами он не сможет убегать из зоны доступа от всего живого и приставучего некоторое время — сначала из-за погоды, потом — потому что надо будет работать, компенсируя застой остальных заказов.

Дым догорающей вхолостую сигареты в очередной раз обжег слизистую и так уже иссушенных недосыпом глаз. Дазай устало моргнул, ощущая выступившую влагу, от которой под веками защипало, через силу скосил покрасневшие глаза на дотлевающий табак и, тоскливо вздохнув, без лишних заминок выбросил окурок вниз, слегка раздвинув ноги, чтобы не зацепить брюки или же начищенные до монотонной черноты ботинки.

Сидеть на крыше высотки стало его хобби в последнее время. Он залезал на бортик, проталкивал ноги между прутьев ограждения и смотрел на раскинувшийся перед ним, как на ладони, мегаполис. Вдали неизменно темнел залив переменчивого цвета, зависимого от времени суток; тянулась вдаль лента моста.

Когда позади прозвучали шаги, темп и особенности которых он выучил наизусть, Осаму лишь слегка склонил набок голову, вслушиваясь, прикрывая глаза и вбирая как можно больше воздуха, затем — медленно его выпуская. Он приходил сюда, погружался в себя, чтобы немного побыть в одиночестве, наедине с самим собой, но от общества этого человека, от его тепла, от его мудрости и внимания, отказаться никогда не было сил.

Его отстраненно-погруженное состояние не осталось незамеченным — Ода не стал тревожить его словами, не посмел привлекать излишнее внимание окликом — Дазай сам поднялся, когда сидеть и ничего не делать стало невмоготу. Они замерли друг напротив друга, словно не зная, что делать, потом бок о бок стали спускаться вниз по лестнице, игнорируя гудящий, рассекающий пространство шахты от этажа к этажу лифт.

— Как ты меня нашел? — Осаму никому не рассказывал, где места его отдыха. Однако Сакуноске всегда находил их, и сегодняшний случай был отнюдь не первым.

— Анго подсказал, — честно признался мужчина, поглядывая на своего спутника краем глаза. — Ты не брал трубку, и я решился обратиться к нему с вопросом, как тебя найти.

— Довольно умно. Наверняка он набивал себе цену и шипел, что он не справочная, — Осаму был в том особом нестабильном состоянии, когда его вдруг озаряло и какая-то мысль надолго застревала в его голове. Ода несколько раз оглядел его сверху вниз, но никаких перемен пока не приметил ни в мимике, ни в жестах — только поведение парня было непривычно неопределенным.

— Ну, у Анго и без меня работы хватает. Босс снова его о чем-то попросил, так что он бегает и работает на износ, — Дазай вдруг остановился прямо посреди лестницы, мужчина по инерции прошел два шага вперед, потом тоже остановился, обернулся, глядя удивленно и выжидающе.

— Если я скажу сейчас что-то безумно откровенное и глупое, ты же не сбежишь от меня? — Осаму жалко улыбнулся и остался стоять на месте. Ода лишь развернулся к нему всем телом, посматривая на него с чрезвычайной сосредоточенностью, обдумывая его слова и отвечая полушутливо, стараясь как-то снять нарастающее напряжение:

— Наверное, если это не связано с навязчивой идеей совершить попытку самоубийства, — предположил он, вопросительно приподняв брови и едва заметно изогнув в улыбке губы. — А что?

— Для меня это и есть попытка самоубийства — морально, — голос шатена был тихим, сдержанным и едва заметно дрогнул в конце. Словно извиняясь за это, Дазай как-то совсем вымученно улыбнулся, но глаза у него так и остались настороженными и пустыми, из-за чего Ода мгновенно расстался со всей своей веселостью.

С Дазаем явно что-то было не так. Он не был как обычно уверен в каждом своем шаге, не пытался сыпать остротами, не делился планами. Вроде бы он, а вроде бы и кто-то чужой, Одасаку совершенно незнакомый.

Осаму, видя его напряжение, вдруг понимающе улыбнулся и спустился на ступеньку вниз. Руки, до самых ладоней скрытые бинтами, легли на широкие плечи мужчины, пальцы переплелись за спиной.

— Теперь ты наконец-то замечаешь, да? — шатен почти вжался губами в ухо мужчины, привстал на мысочки. — Ода, мне всего лишь восемнадцать лет, даже для меня все еще существуют вещи, которые ставят меня в тупик и заставляют волноваться. Любовь — это хорошо или плохо? — парень выдохнул, а Ода автоматически ответил, ладонью крепче сжимая холодную поверхность перил, удерживая потихоньку наваливающегося на него Дазая.

— Хорошо.

— Тогда... Что ты сделаешь, если я скажу, что люблю тебя? — Дазай прижался щекой к жестковатым волосам, которые в свете закатного солнца стали совсем рыжими, приподнял лицо, словно потянувшись к яркому шару солнца за окном губами, и замер так, прижавшись к сильному телу, чувствуя чужой стук сердца, как свой. — Что ты будешь делать? Что скажешь?

Несколько минут они так и простояли в тишине, Ода молчал. Дазай, и до этого живший лишь надеждой, сам почувствовал, как ушла вся мечтательность и особая атмосфера, за которую он так цеплялся, так боялся потерять. Уголки его губ опустились вниз, взгляд похолодел, и он отстранился, позволив челке прикрыть безжизненные глаза.

— Лучше бы сбежал, если честно. Прости. Просто не обращай внимания — сам не знаю, что на меня нашло. Я поеду домой. Если у тебя нет поручений от босса — просто отдыхай, — мафиози молча обошел так и оставшегося стоять мужчину и продолжил спускаться по ступенькам, оставляя свою первую любовь за своей спиной.

Неужели это было так странно — слышать от него подобное? А Дазай-то ломал голову, примут его или нет, и совершенно не подумал что...

Он — Исполнитель. Он в самом глубоком месте посреди моря смертей и крови. Он в алых водах этого самого моря, что обещает стать океаном, плавает, не стоит даже, а плавает, погруженный так, что видно одну лишь голову — чтобы дышать можно было. Но иногда он ныряет на глубину, и месяцы вылетают из памяти, словно листки из календаря на ветру. А Сакуноске — он другой; там, где Дазай нырял и плыл, не испытывая никаких терзаний, не стремясь выбраться, Ода греб к берегу, рассчитывая однажды покинуть это место — когда-нибудь, когда время будет подходящим.

Все-таки он прекрасно смотрелся бы сидящим где-нибудь за столиком в кафе, пишущим столбцы иероглифов, чтобы после бежать в издательство, а не на убийство, которое он исполнит, потому что должен, но не потому, что согласен — Ода никогда больше не хотел пускать кровь; Осаму таким желанием связан не был и не понимал, что же в нем такого. Безразличие к жизни, как к чужой, так и к своей, было его отличительной чертой.

Наверное, Одасаку, как и остальные, никогда бы не подумал, что и Дазай может испытывать что-то вроде жажды жизни, что-то светлее желания убивать или умереть.

А ведь ему лишь восемнадцать. Все словно забыли об этом, видя лишь его бесчисленные заслуги в мафии. Он — будущая правая рука босса, его убийца года через три-четыре. Он — воплощение зла, символ смерти, если встретишь его на улице один на один.

Но все равно Осаму лишь недавно смог сравнить, что значит этот возраст для других и что он представляет из себя у него. Он уже давно не тянет на восемнадцать со своими слишком туманными фразами, со своими слишком кровавыми буднями, со своими слишком хорошо оборванными привязанностями.

Все забыли, сколько ему, уже два года как стерли дату его рождения из всех дел, оставляя одно лишь имя греметь, словно величайшее предупреждение. А он, впервые испытывая на себе всю силу чувств, не знал теперь, что делать.

За спиной послышался грохот — кто-то бежал по лестнице, перепрыгивая ступеньку через ступеньку. Дазай плотнее сжал губы и ускорился, потом тоже побежал, радуясь, что издаваемый им шум приглушен. В ушах стучало, от спешки он раскраснелся и взмок в слоях как никогда отягощающей его одежды.

— Дазай, стой! — голос Оды, раздавшийся тремя этажами выше, лишь усилил желание поскорее сбежать — Осаму, собственно, так и поступил, хотя и сам не знал, что ему еще есть куда ускоряться. Ноги в черных брюках замелькали, он и сам не понимал, как не цепляет носками ботинок края ступеней. — Да стой же ты, Дазай, нужно поговорить!

— Мы уже поговорили, — отозвался Дазай, чувствуя подступающий к горлу комок — реальность произошедшего обрушилась на него только теперь. Связки словно сжала властная рука и потянула, и ничего, кроме хрипа, выдавить из себя у него не получалось, так что парень предпочел и дальше двигаться молча — мучительного обмена взглядом он бы не выстоял.

Он вылетел из здания и бросился прочь, словно за ним свора чертей гналась. Прочь, через оживленный еще парк, задыхаясь, ощущая, что грудь болит, горит от непривычной нагрузки — не в его правилах было столь быстро бегать. Но это его не останавливало — время было дорого, он не сможет сейчас смотреть на Оду. И не хочет на него смотреть, а уж обоюдного обмена взглядами просто не выдержит.

Слезы, которые прежде он вызывал специально, сейчас полились сами, промочили жаркой влагой пылающие щеки, затуманили зрение.

Он нырнул в переулок, а оттуда тенью бросился к стоящему на обочине черному автомобилю. Открыв дверцу, он моментально скользнул внутрь, сел на пассажирское сиденье и похлопал водителя по плечу, давая приказ отъезжать.

— А Сакуноске-сан? Он искал вас, — молоденький мафиози, еще не нюхавший пороха, не видевший ни смертей, ни денег, испуганно побелел и растерял приятную улыбку, стоило ему обернуться и увидеть почти черные от злости, пустые глаза Карателя, направленное ему в лицо дуло блестящего черного револьвера.

— Отвези меня домой, а потом — чтобы я тебя не видел здесь, — приглушенно выдавил из себя Осаму, испытывая острое желание нажать на курок и разнести хорошенькое личико этого идиота. — Ты слишком много вопросов задаешь, никчемный мусор.

Спустя мгновение со стороны окна раздался дробный стук, и Дазай автоматически перевел прицел на посмевшего ломиться в его машину в такой момент придурка. Ода по ту сторону стекла только поднял руки ладонями вверх, встречая абсолютно пустой, чуть дрожащий от злости взгляд поверх дула, видя мокрые ресницы и дорожки слез на бледных щеках, искривленные, как от боли, губы.

Хлопнула дверца машины — водитель явно посчитал, что самое время уносить ноги. Дазай почти не стал ему мешать — только открыл дверь со своей стороны, оттолкнул прочь не успевшего ничего понять Оду и, выпрямившись в полный рост, без предупреждения выстрелил поверх крыши автомобиля юнцу в голень. Тот рухнул на асфальт, скуля и воя, а Осаму тем временем вытащил наконец-таки свой телефон, быстро набрал короткий номер.

— Я оставил кое-какой мусор на дороге в квадрате С35. Куда хотите его девайте, но на глаза он мне показываться больше не должен, — негромко скомандовал он своему подчиненному в трубку и тут же отключился, не желая выслушивать вопросы или оправдания.

Ода, незаметно переводящий дыхание, выпрямился и поймал Дазая за плечо, прежде чем тот сел обратно в машину и захлопнул дверь у него перед носом, оставляя наедине с молчаливой улочкой и корчащимся от боли парнем, которого следовало бы перевязать, но... Оставлять Дазая без присмотра, пока он в таком состоянии, было просто опасно.

— Нужно поговорить, —настойчивее повторил мужчина, крепче сжимая пальцы, не давая вырваться или стряхнуть свою руку.

— Нам не о чем говорить, — Дазай сморщился от боли и снова начал злиться, не убравшая пистолет рука заметно задрожала, однако курок он пока не взвел — это Оду отрезвило, и он осторожно выпустил его плечо, судорожно пытаясь придумать
что-нибудь, что разрешит ситуацию.

— Я мог бы... отвезти тебя к себе. Ты ведь хотел ко мне в гости, если я правильно помню? — он ощущал себя безумно неудобно, да еще и этот убийственный прищур Дазая выбивал его из колеи, в голове все звучали те слова, и кажется, что с момента, когда они стояли на лестнице, прошло лет десять.

Точно ли ему не примерещилось тогда? Он действительно услышал, как Дазай сказал ему «люблю тебя»?

— Садись за руль, Одасаку. Не хочу оставаться здесь больше, чем разговаривать с тобой, — Дазай сморщился, вновь сел на свое место и таки захлопнул дверцу, оставив Оду обходить машину и занимать место водителя.

Тот проверил, что Осаму пристегнулся, перекинул лямку ремня безопасности через себя, и без лишних слов повернул ключ в зажигании; машина плавно тронулась с места, постепенно выезжая на дорогу, тут же набирая скорость и как ни в чем не бывало выкатываясь на оживленную улочку, моментально сливаясь с потоком других машин. Он умел водить так, чтобы не привлекать внимания даже к такой машине, как эта, используемая Портовой мафией еще и с целью устрашения.

До дома Оды от этого места было меньше сорока минут езды в обычные дни, однако, то ли время было такое, то ли их все-таки пропускали, но они доехали значительно быстрее — Одасаку был уверен, что нигде ни разу не превысил установленной скорости.

Дазай выпорхнул из автомобиля, словно ни в чем ни бывало, не глядя захлопнул дверь — он уже вовсю крутил головой, жадно оглядывая все вокруг, запоминая мельчайшие детали, вплоть до кота, усевшегося на краю скамейки. Сакуноске поспешил следом за ним, нажал на кнопки брелка, и все замки закрылись, замигал огонек включенной сигнализации. Место для парковки им попалось крайне удачное — прямо напротив входа в дом. Осаму быстро сообразил, что это и есть конечная точка пути, и первым шагнул в темный проем, словно призывая Оду поторопиться.

Подниматься пришлось по старой, опасно поскрипывающей лестнице, натруженные бегом ноги капризно заныли, но плата того стоила — на нужном этаже Одасаку остановил его, поймав за болтающийся рукав пальто, и молча звякнул связкой ключей. Замок открылся на три поворота ключа, после Ода толкнул дверь плечом, и она открылась, позволяя увидеть маленький темный коридор уходящей вглубь квартиры.

Осаму с удовольствием почувствовал повеявшую в лицо относительную прохладу — по сравнению с духотой, в которую они погрузились в машине или которая охватила маленький дворик со всех сторон, квартира Оды была приятно прохладной, по крайней мере — коридор.

Как бы просто ни жил Ода, а Дазаю здесь нравилось абсолютно все. Скинув обувь и пальто у порога, он с наслаждением ступил на чистый пол, наугад прошел в первую же комнату — она явно весь день жарилась в солнечных лучах, и это тепло никуда не ушло из-за заката, так что он поспешил открыть окно. Рассматривая самый обычный набор предметов — футон, диван, на котором лежали сложенные вещи, низкий столик, поставленная в уголок гладильная доска, неровные стопки книг в самых разных местах — Дазай мог понять стиль жизни друга лучше, чем когда-либо раньше. От обычного жилья это место отличили выложенные на висящей на стене полочке — чуть ли не единственной в комнате — ершики для чистки пистолета, оружейное масло, патроны, упаковка воска, чтобы делать патроны самостоятельно, и еще какие-то мелкие детали.

Ни единой фотографии, рассказывающей, кто же именно хозяин этого жилья. Все готово к приему нежданных гостей — от тайников, которые он пока еще не нашел, до полного инкогнито, чтобы никто не смог использовать слабости Оды против него самого — Осаму рассчитывал увидеть хотя бы фотографии детей.

Как бы ни хотелось Одасаку жить простой жизнью гражданского, вбитые в него привычки и повадки выдавали в нем паршивую овцу в стаде беспомощных баранов под названием общество.

— Почти так, как я себе представлял. Только еще не хватает спрятанного в темном углу шкафа костюма, в котором ты работал, когда был киллером — не так же ты ходил. И винтовки — именной, модернизированной лично тобой.

Ода согласился со всем, но о том, что догадка была чертовски близка к правде, говорить ничего не стал — костюм действительно был, и он правда его прятал от всего мира, стыдясь своего прошлого, как ничего другого; винтовку он держал в подполе на кухне, как и остальные свои пистолеты. Там же был выход к пожарной лестнице, так что место было предсказуемым, но безусловно удачно выбранным.

Осаму уселся на диван, сдвинув стопку чистых вещей, отложил подальше выкатившуюся ему под бедро гранату — с его везучестью было бы логично, если бы он на нее сел в первый же момент. Стоило волнению немного пройти, и парень сознался — несмотря на открытое окно, здесь слишком жарко. В квартире не было кондиционеров, а на улице уже давно устоялось предгрозовое пекло за тридцать с влажностью под пятьдесят, и в его деловом костюме можно было зажариться, просто постояв в тенечке — Осаму как никогда хотелось обратно на крышу, где прохладные ветра остудили бы выступивший на его лице пот.

— Побыстрее бы дождь пошел, — пропыхтел Дазай, скидывая с плеч липнущий к спине пиджак, оттягивая узел тугого галстука. — Есть что-нибудь холодное, хотя бы вода?

— Есть. Можешь пока сходить в душ сполоснуться, я за это время разогрею ужин, — Ода, наблюдавший за захватом Дазаем своей территории с безопасного расстояния в пару метров, оттолкнулся плечом от дверного косяка и нырнул в приятную тьму коридорчика, вернулся почти к самому выходу из квартиры, где была еще одна дверь, скрывавшая за собой ванную и туалет.

Помыв руки и оставив свет гореть маяком во тьме, Сакуноске прошел обратно в сторону комнаты, минул ее и, дойдя до конца коридора, толкнул дверь в кухню. Здесь было светло, большие окна давали отличный вид на парк через дорогу. Здесь тоже пришлось открывать окно, спасаясь от духоты и жары — давно было пора разориться на плотные шторы, но не было времени даже выбрать что-то приличное, даже по каталогу.

В стареньком холодильнике, исправно работающем лишь его молитвами и двумя вынужденными ремонтами, лежало несколько бутылок воды — пить из-под крана Сакуноске не решался, даже когда еще был куда моложе и трубы по ночам не гудели, мешая ему и еще нескольким десяткам соседей спать по ночам.

Спустив теплую воду и дождавшись, пока польется холодная, Сакуноске заполнил несколько фильтров, хмыкнул при виде песка на дне — кварц был самым безобидным из всего, что там обычно плавало, сегодня ему явно повезло вернуться до того, как соседи сольют всю хорошую воду.

Дверь в ванную хлопнула — Дазай явно был измучен духотой сильнее, чем хотел показать, потому что довольно быстро отправился в душ. Стоя у плиты, помешивая разогреваемый суп, Ода лишь гадал, оставил ли он бинты или пошел прямо в них.

Была у них в мафии одна большая загадка на всех — снимает ли Осаму бинты и если снимает, то когда. Те, кто врывались к нему в комнату, как правило, заставали его не только в бинтах, но и при полном параде. Кто-то даже думал, что он не человек и сон ему не нужен, но Сакуноске был в той малочисленной категории людей, при которых Осаму все-таки засыпал, иногда — улегшись на чужих коленках, а иногда — просто пристроив отяжелевшую голову у ближайшей стены.

Оставив суп греться дальше самостоятельно, мужчина вернулся в комнату и выудил из шкафа банный халат. Учитывая рост Дазая, он ему будет велик достаточно, чтобы можно было прикрыться от шеи и до самых пяток, не испытывая стеснения от чужого внимания. И если парень остался в бинтах, бояться неудобного взгляда ему не придется.

На улице вовсю загрохотал гром, в окна ударил ветер, и квартира наполнилась свистом — гроза, которую ждали всю неделю и особенно сегодня с утра, к ночи таки добралась до них. Несколько минут был слышен только ветер, вспышки молний меняли день и ночь местами, а потом на город с грохотом обрушился ливень.

Ода остановился и несколько минут стоял, глядя в окно на то, как сначала на дорожках замельтешили, засветились яркие зонтики, но с каждой минутой их число сокращалось — все спешили укрыться от непогоды в зданиях или в медленно курсирующем по залитым дорогам транспорте.

Потому мужчина пришел в себя, стряхнул задумчивое оцепенение и, снова поправив сползающий с руки тяжелый халат, направился к ванной, несколько раз звонко постучав костяшками по двери.

— Дазай, я принес тебе халат, — достаточно громко объявил мужчина, прислушиваясь к шуму воды. — Я вхожу, — предупредил он, поворачивая ручку и толкая дверь, неуютно дергая плечом от ассоциации, что к боссу он приходит точно так же.

Дазай, судя по всему, был в самой середине процесса купания — было слышно, как он отфыркивался и смывал с волос густую пену. Мелькнувший локоть дал понять, что Дазай и бинты неразделимы даже во время водных процедур — Сакуноске постарался не слишком громко вздыхать и не припоминать, сколько раз он уже читал лекции о вреде постоянного ношения бинта.

— Оставь его поближе, пожалуйста. Я все водой изляпаю, если полезу и за ним, и за полотенцами, — подал голос парень; было видно, как он отводит волосы с лица, в последний раз смывая шампунь.

— Бинты снять не хочешь? — Одасаку не мог сказать, что он очень ворчливый человек, но он, отлично представляя, что такое кожа, постоянно скрытая бинтами, не сильно восторгался тем, что Дазай даже теперь их не снимает.

— Ну, я бы с радостью, наверное, но тогда в идеале должна быть замена, потому что их следует поставить кипятиться с хлоркой — они ужасно грязные, — Дазай высунул раскрасневшуюся мордашку в зазор между шторой и стеной, улыбнулся, увидев негодующее лицо мужчины с халатом в руках. — Хорошо-хорошо, просто поставь кастрюлю, я все сделаю, — прикрыв глаза, Дазай юркнул обратно и принялся разматывать первый бинт, на бедре. — Правда тогда мне придется остаться у тебя на ночь.

— Я могу тебе помочь, если ты вытащишь насадку из держателя — не хочу затопить соседей. И тебе в любом случае придется остаться на ночь — ливень зарядил до самого утра, если не на сутки, — Ода отложил халат и приблизился к ванне.

— М-м-м... Не думаю, что тебе следует это делать, — Дазай, стоило чужой ладони начать оттягивать материю, изогнулся, продвинулся к пока еще закрытому краю, тормозя дальнейшее продвижение шторы своей рукой. — Пожалуйста, Ода, пощади, — усмехнулся парень, уворачиваясь от проворных пальцев, которые почти зацепили краешек бинта на ребрах.

— Ты даже хуже, чем пятеро детей, — поделился мнением Ода, ловя его за плечо и тут же едва не поскальзываясь на мокрой плитке, уцелев лишь стараниями Дазая, который вовремя вцепился ему в рубашку и слегка поддержал.

Последовала немая сцена, быстро заполнившаяся неловкостью — особенно после того, как у шатена, осознавшего, что произошло и в каком виде он предстал, краской залило все лицо — до этого он очень старался от прямых взглядов быть закрыт. Ода только глаза отвел, стараясь не пялиться куда не стоит, и убрал руки прочь от бинтов, смущенно кашлянув в кулак — ставить их в неуютное положение в его планы не входило.

Поддерживать обычную невозмутимость не выходило, как ни старайся.

Осаму тихонько вздохнул и присел на дно емкости, согнул уже освобожденную от бинтов ногу, прикрываясь, и на миг прижал пальцы к губам в задумчивом жесте, после чего принялся нервно покусывать ноготь на большом пальце. Сакуноске подтянул поближе таз для белья и вытащил из ванны первый бинт: хорошенько отжав его, мужчина бросил эластичную материю в тазик, пытаясь припомнить, есть ли у него кастрюля, которая вместит такое количество ткани, есть ли у него достаточно хлора, чтобы можно было не только обеззаразить, но и привести в приемлемое состояние — от замытых коричневых разводов, бывших некогда кровью, было противно.

— Ода, — позвал Осаму вдруг также задумавшегося мужчину. — Ты ведь хотел поговорить? Мне кажется, сейчас самое время, — тот только вздохнул — рано или поздно Дазай вспомнил бы об этом повисшем моменте.

— А ты больше не злишься? — Одасаку встал на колени возле ванны, пододвинув прорезиненный коврик, чтобы было мягче, и потянулся к выглядывающему кончику материи на запястье, начиная быстро снимать бинт, потемневший от воды и от того же откровенно нуждающийся в отжимании.

— Это не злость, мне... — Дазай прикусил губу и отвернулся, освободившимися руками начиная сосредоточенно разматывать бинт на второй ноге, от бедра к лодыжке, по привычке ловко сматывая его обратно самыми кончиками пальцев — сноровка вора или музыканта, а еще — бесчисленная практика. Стоило ему окончить, как он передал смотанную ленту Оде, чтобы тот отжал и бросил к остальным в таз.

— Тебе больно, — закончил вместо него Ода, слегка поджимая губы и опуская глаза — не самое приятное осознание. Осаму был достаточно близким и дорогим для него человеком. Они не всегда понимали друг друга, и дело было не только в имеющейся разнице возрасте, но и в самой жизненной позиции. Они были разными полностью, но парень к нему тянулся, был приятным собеседником и отличным другом вопреки своему положению в организации, и Сакуноске не скрывал своей симпатии, если то позволяли обстоятельства.

Но любовь была чем-то, о чем он никогда не задумывался, предпочитая откладывать в долгий ящик. А сейчас это чувство, исходящее от другого человека, протаранило его на скорости, и пришлось начать думать, разбираться и анализировать то, что представляет из себя он сам.

— Да, мне больно. Но это больше от... Незнания? Безответности? Безответная любовь не может быть счастливой, — Осаму словно и сам только пробовал это слово на вкус, хотя раньше не раз вел речи, которые ставили под вопрос истинную ценность любви, в которых само слово с его уст срывалось не единожды, опороченное контекстом.

— Не может, — согласился Ода. — Но я не могу с уверенностью сказать, что она, любовь, безответная — если я не знаю, что чувствую, это ведь не должно быть твоей проблемой. Ошибиться самому будет не менее больно, чем обмануть другого, — Ода тяжело вздохнул — в обычное время он бы погрузился в свои мысли и как следует все обдумал бы, прежде чем вообще что-то говорить. Но это был момент, когда времени думать не было и куда большую роль играли чувства — сиюминутные, нелогичные, но самые искренние — Дазай заслуживал правды и даже ждал ее, потому что от кого-то другого ему она была попросту не нужна.

— Но хотя бы попробовать, — Дазай почти шептал, пряча глаза за мокрыми прядями, царапая бинт на груди, над сердцем, словно ему было больно внутри, тяжело дышать настолько, что он не мог никак даже руку сжать, оттягивая туго охватившую его тело ткань.

— Что, прямо сейчас? — Ода почувствовал, как дрогнули уголки губ, складываясь в легкую улыбку. Он смотрел на подрагивающие от обиды губы Дазая и думал всерьез. Что будет плохого в том, чтобы попробовать?

Он потеряет его дружбу. Насадит их сердца на нож. Подвергнет их опасности. Добавит уязвимое место — впрочем, Осаму уже был его уязвимым местом, но теперь оно станет куда глубже. Возможно, они все же слишком торопят события и так рисковать — самонадеянность. Следует ли притормозить?..

— У тебя так легко все складывается. Допустим, я скажу, что мы попробуем, сейчас мы снимем с тебя бинты, что еще остались, возможно, неловко и вскользь поцелуемся, пойдем есть... Черт, я оставил суп на плите! — Ода мгновенно подскочил на ноги и опрометью бросился в кухню.

Суп почти выкипел, очень некстати нагрелась рукоять, чуть ли не капая старым пластиком на пол, и Одасаку, несдержанно сыпя ругательствами, с третьего раза смог все выключить, снять кастрюльку с плиты — содержимое уже вовсю дымилось, пригорая, и все, что он мог сделать, это включить холодную воду и засунуть под нее еще потенциально спасаемую утварь — суп все равно был уже безнадежно погублен из-за его халатности.

— Кажется, теперь нам придется еще и готовить, — оказывается, он провозился достаточно долго, чтобы Дазай успел разобраться с остатками бинтов и, облачившись в его халат, прийти на кухню самостоятельно, придерживая руками таз. С волос еще слегка капало — наверное, полотенцем он воспользовался вскользь, спеша на грохот и крики Оды.

Шатен тем временем заглянул ему через плечо и фыркнул, увидев месиво в кастрюльке.

— Если честно, в первый момент я решил, что это такой способ сбежать от разговора со мной, — Осаму встретился с ним взглядом, и Сакуноске почувствовал непроизвольно охватывающее его смущение; они словно поменялись местами — на него смотрел взрослый, знающий, чего он хочет мужчина, спокойный, собранный. — Однако нет. Помочь тебе? Я все еще в состоянии сварить что-то съедобное — даже если по плану оно не должно быть таковым.

— Я определенно не откажусь от помощи. Достанешь сковородку из крайнего шкафчика снизу? Потушить рис с овощами будет быстрее, а в холодильнике были еще сосиски, — Ода как следует вытер ладони полотенцем, и, пока Осаму рылся и звенел имеющейся посудой, Сакуноске вытащил остатки сделанного пару дней назад риса с твердым намерением пустить его в дело, пока не испортился.

От супа он бы все равно не отказался, так что спустя нескольку минут Ода все же решился начать делать и его — не съедят сегодня, значит, начнут с чего-то завтрашнее утро. Горячее есть горячее, его хотелось значительно больше, чем какой-то там чай. Хотя вот сейчас Ода и от лапши быстрого приготовления не отказался бы.

Осаму хозяйничал, задирая мешающиеся рукава и тихонько напевая под нос, выглядя полностью погруженным в себя — мужчина нет-нет, а следил за ним, ловил себя на этом и не давал отнекиваться. Пару раз они сталкивались взглядами, и Дазай отворачиваться не спешил, не отрицая, что наблюдает за ним. Ода так не мог и все время пытался погрузиться в работу, сосредоточиться на ней, а не разглядывать мелькающие прямо перед ним тонкие пальцы.

Наконец все было готово. Дазай по-прежнему кутался в его халат и, словно скромная девушка, не позволял рукаву подняться выше кистей — мужчина уже обратил внимание, что над парнем успела поработать Кое. Интересно, как это он пропустил время, когда Осаму еще ходил на подобные задания под прикрытием и выучился поистине женскому изяществу в отношении ношения кимоно.

На улице совсем стемнело — дело было не только в зашедшем окончательно солнце, но и в низких темных тучах, пронзаемых молниями. Дождь не спешил стихать окончательно, и теперь они сидели при полном освещении. Духота, царившая в квартире во время их прихода, уже сменилась влажной прохладой, тепло теперь было только возле плиты, но и она уже остывала.

Вымыв посуду и перебравшись в комнату, они оба устроились на футоне и честно продолжили обсуждение.

— Ты говорил: допустим, мы снимем с меня бинты, поцелуемся, пойдем есть — из всего, что ты планировал сделать, мы лишь не поцеловались, — Дазай лениво потягивался, положив голову ему на грудь, словно на подушку. Вдвоем под одеялом было теплее, полумрак рушился от света ламп на стенах, которые Дазай ранее не заметил из-за своей собственной рассеянности — внимание от них прекрасно отвлекал диван.

— Ты уверен, что не переживешь, лишившись поцелуя? — Ода третий раз пытался начать читать новую книгу, но был просто не в состоянии, пока Осаму продолжал его трогать и бесстыдно льнуть — эта настойчивость определенно не вязалась с тем образом стыдливой гейши, которую он изображал из себя прежде.

— Пережить-то я, предположим, переживу, — Дазай приподнялся на локте, пальцем накрыл готовые шевельнуться в пылких возражениях губы Оды. — Но кто знает, выдастся ли мне вообще шанс? Ты так настойчиво протестуешь против этой затеи, что у меня невольно появляется мысль, что я слишком не желанен тобой. Я не видел и не слышал о тебе и другой женщине, ты не отвечаешь прямым отказом ради своего «не хочу», как это делают некоторые, и ты не Чуя, то есть, я не являюсь для тебя чем-то хуже смерти. Так чего ты на самом деле боишься, Ода? Ты ни словом не возражал против моих попыток суицида, так что не эта моя черта отталкивает тебя прочь. Скажи мне правду, Ода. Просто признай уже, что боишься серьезных отношений с кем-то. Ты считаешь слишком опасными уже имеющиеся привязанности, держишь их в секрете от всего мира, но я-то о них знаю. Знаю, что тебе нравятся дети, и я не буду мешать, как и прежде. Но мне не нужна твоя отцовская любовь. Я прошу о чем-то большем, о чем-то, что станет равной опорой нам обоим, — Дазай успел отобрать книгу и нависнуть над ним, стиснув ладонями его лицо.

— Давай, Одасаку. Это союз между мной и тобой. Не такой обременительный, как настоящие отношения, хотя в итоге я, конечно, буду стремиться именно к ним. Но все же лучше что-то, чем ничего, — Дазай вгляделся в глаза напротив и невольно посмотрел ниже, на приоткрытые, словно в приглашении, губы.

Искушение было слишком сильным, чтобы ему противиться.

Поцелуй был аккуратным, мягким — он лишь прихватывал нижнюю губу, прикусывал, словно зверек, выпрашивающий внимания. Потом робко скользнул языком — вот тут-то Ода и не выдержал.

Смена позиций была моментальной, Дазай лишь испуганно замер, чувствуя, как мир меняется местами и в глазах от такой резкости все темнеет. А потом он уже оказался прижат к футону спиной, и Одасаку целовал его, как сам Дазай еще не скоро кого-то сумеет — такая тоска и голод, дополненные дикостью в его глазах, словно он годами избегал любого контакта — может, так оно и было.

Осаму всхлипнул, когда Ода принялся покусывать его губу, оттягивать, передразнивая те неуверенные касания, что он дарил ему прежде, но от сладкой и болезненной ласки низ живота стянуло — он обхватил шею, не позволяя ускользнуть чуть что, вплетая пальцы в волосы, зажимая и оттягивая.

Мужчина то пришептывал тихое и недоверчивое «мой», то почти рычал, уверенно и жестко и терзал бесконечно долгими поглаживаниями бледные худые бедра, кои Дазай вскидывал навстречу его ладоням.

Не столько страшило Оду то, что он не будет любить — он уже как-то любит его, пусть не так, как любил бы верную женщину подле себя, но и это может измениться, если Дазай постарается и займет эту роль когда-нибудь.

Нет. Куда больше его пугал сам шаг — переступить через себя, дать себе волю. Он изменился с той поры, когда был одним из лучших киллеров. Он оставил разгульную жизнь и вырос духовно, но тело... Время от времени и он просыпался с осыпающимися видениями мягких женских прелестей у ладоней, почти зудящих от потребности прикоснуться. Иной раз запах духов, вид тонкой шеи, по которой хотелось скользнуть ладонью и провести губами в нежнейшей ласке, сводил его с ума.

Однако вот уж чем Дазай как раз отличился, так это своей девичьей шеей — тощей, красивой, ее можно было обхватить одной рукой, и осталось бы всего несколько сантиметров до полного захвата, а Ода и так знал, что у него не самые большие руки. Сейчас он с удовольствием именно так и сделал — обхватил, провел вверх, костяшками пальцев присбирая темные пряди и оттягивая, заставляя запрокинуть голову.

Кадык парня дернулся, когда Сакуноске принялся его посасывать и вылизывать, Дазай задышал чаще и прикрыл глаза, ресницы затрепетали, бросая голубые тени. Халат пошел распахиваться от всей этой возни, и он с наслаждением увидел и ключицы, нетронутые, острые настолько, что из ямок над ними можно было пить саке, как из сакадзуки*, и покрасневшие, наверняка постоянно растираемые бинтами соски — слишком тугие Осаму делал повязки, слишком старался не расслабляться, закалять свое тело, тренируясь с дичайшей нагрузкой — не удивительно, что он частенько ее не выносил и двигался, как деревянный, подставляясь под глупые ранения.

Ода нетерпеливо дернул рукой дальше, вырывая петли из ткани, стаскивая пояс по длинным ногам, как в другое время стянул бы мешающееся белье, обнажая кубики пресса, мягкую кожу чуть ниже, темные волоски на лобке, ноги с темнеющими синяками, разбитые как у ребенка коленки — наверняка опять подрался с Чуей.

Сакуноске видел также и порезы, и шрамы, и раны еще только подживающие — Дазай весь был покрыт ими, в самых неожиданных местах были аккуратно заклеенные швы от пуль и неловко зашитые — от ножей. Он был коллекцией травм, он платил за свою настырность и неаккуратность, и Оде хотелось наказать его за каждый след, за каждый риск, за то, что Осаму всюду лез.

Когда ребенок ломает руку, упав с дерева, куда вы просили его не лезть — вы его ругаете. Раны Дазая были отчасти из-за приказа начальства, но Ода все равно кусал нежную кожу рядом с ними, лизал там, где можно было лизать, и тяжело дышал, едва справляясь с застилающим глаза гневом и возбуждением.

Он ненавидел Дазая частичкой души за то, что провокация удалась и он все же сорвался. Он прикусывал, целовал его острые коленки и сжимал под ними так, что шатен вскрикивал и выгибался, бился на футоне, взмахами рук заставляя подушку двигаться все дальше. А Ода уже кусал худые лодыжки и разводил сильными руками бедра, влажными от слюны пальцами проталкивался между поджимающимися ягодицами и оглаживал жаркое нутро, гладкие стенки, дразняще скользил мокрым от слюны кончиком языка по алеющей головке и вниз по стволу, не сдвигая крайней плоти, заставляя самостоятельно возбудиться настолько, чтобы она сдвинулась — Осаму от его манипуляций кусал губы, всхлипывал и терпел, блестел глазами с жадностью, которой Ода в нем никогда прежде не видел и даже не подозревал.

Потребность Дазая в ласке, во внимании, в подобном обращении — давно ли она терзала парня, и почему именно он стал целью, тем, кто должен был делать все это? Случайно — или же намеренно Осаму крутился рядом с ним и в итоге завел этот разговор? А эта ссора и все речи после — не было ли все это просто хорошо просчитанным спектаклем?

Нет, едва ли — даже у хитрости его маленькой шатенистой катастрофы были свои границы. Рассчитать чувства, хитросплетение творящейся химии в теле человека — кем надо быть, чтобы предвидеть и такое?

— Разденься, Ода, не смей просто взять и!.. — Дазай рванул к нему, когда Сакуноске уже вознамерился приспустить штаны и протолкнуться в теплое и манящее тело — нужно было еще лишь презерватив отыскать, но и это не точно; пуговицы разлетелись по комнате черными блестящими жуками с остатками ниток, юноша помог избавиться от рубашки и цепочкой поцелуев обласкал и широкую грудь, и живот, спустился к бедрам.

Звякнула пряжка ремня, пуговица выскользнула из ткани, разъехалась молния — Дазай сталкивал вещи с бедер, и взгляд его горел решимостью, столь хорошо Оде знакомой.

— Пожалуйста, Ода, хотя бы сейчас, первый раз — сделаем все так, чтобы запомнилось? Ведь я же не знаю, когда в следующий раз ты позволишь... Не будешь бегать, — Осаму стер с глаз выступившую от злости и отчаяния влагу. — Дьявол, почему... Почему ты даже здесь так хорош?

Мужчина удивленно моргнул и тут же отмахнулся, сцапал в ладонь растрепанные волосы парня и притянул к себе для поцелуя, вынудил влезть себе на бедра, упершись ладонями в широкую грудь; почувствовав влажную головку между своих ягодиц, Дазай заерзал, словно это могло помочь ему чем-то, но едва ли — Ода лишь дразнился сейчас, и хотя пульсирующее колечко мышц уже было готово, он все еще медлил, словно давая последний шанс избежать такой судьбы, позволяя цветку красоты Дазая быть сорванным чуть позже, когда он нальется силой, кем-нибудь совершенно другим, хотя частичка его скалилась на такую возможность, особенно теперь, когда парень столь изысканно себя предложил и заставил принять.

Юный Исполнитель, влажно причмокивающий из поцелуя в поцелуй, издающий десятки сладострастных выдохов и полустонов, такими мыслями явно не терзался — лишь не спешил оседлать сильные бедра и потому потянул его на постель снова, прерывисто вздохнул, когда Ода вжался членом между его ягодиц, заскользил, сводя их ладонями.

— Давай, Ода, давай! — Дазай кусал губы, глядя на его действия, опершись на локоть. Лохматый, тяжело дышащий, словно после забега, царапающий постель в нетерпении и поджимающий пальцы на ногах — совсем еще юнец, но этот юнец давным-давно выбрался из гнезда и, вероятно, взлетел.

А теперь хотел вытворить невозможную глупость и позволить Одасаку слегка урезать свои крылья, быть хищной кошкой, что прикусит шею и, быть может, удушит — вниманием ли, заботой или же ревностью, но Ода мог это сделать, а Осаму доверял ему такое право.

Какой же он глупец. Они оба.

Мужчина толкнулся вперед, проталкиваясь сквозь тугие мышцы, раздвигая горячие стенки с помощью силы, стискивая зубы — пожалел смазки, а жалеть не стоило. Дазай едва слышно шипел, кусал костяшки ладони, тяжело и рвано дышал и сжимался — так, что больно. Но не жаловался. Молчал, и лишь белели пальцы, которыми он стиснул ткань халата — кожа была едва ли не белее этой ткани, тонкая, нежная, мозолистая на ладони.

Он отмечал эти ласкающие взгляд мелочи, а в голове было совсем пусто, и лишь двигались по инерции снова и снова его бедра, пока Дазай не застонал и не подался навстречу, пока Ода не смял новым поцелуем его искривленные от удовольствия губы, пока не сжались спазмом мышцы и не пришлось замереть в предвкушении оргазма — бедра ныли, болели плечи и спина, разодранные ногтями, возле соска кровоточил укус — в его постели был кто-то похищнее птицы, быть может, как раз-таки — кошка?

Дазай выгнулся и застонал в последний раз, тело сжалось в пружину, пока он стойко терпел спазм и позволял сперме забрызгать свои бедра и живот. Ода над ним кусал его тонкую руку в запястье, оставляя единственную по-настоящему глубокую метку — не считать же ему все эти темные пятнышки синяков от пальцев и засосы, черт возьми?

От разлившейся внутри его тела спермы было влажно и неуютно — стоило Оде выскользнуть, как Дазай коснулся себя между ягодиц, провел пальцами по растянутым мышцам, мутным взглядом глядя в пустоту перед собой, ощущая подрагивание стенок.

Было больно, потом — приятно так, что он едва не подумал, что вот-вот умрет. Но теперь снова были лишь неуверенность в себе и вопросы, и хотелось немного тепла и ласки, так что он потянулся к любовнику, вздрогнул, почувствовав сладкий и такой болезненный — из-за стертых губ — поцелуй.

Он вытерся предложенными салфетками и не постеснялся покурить вместе с Одой, потом устроился у него под теплым боком, прижался, впервые не стыдясь своей наготы, предпочитая вообще ее не замечать — тем более, Одасаку так приятно гладил ему бок широкой ладонью и все время пересчитывал ребра.

— Одасаку. Ты ведь не уйдешь из-за этого? Не разочаруешься? Не прекратишь общение? — Осаму это было важно — не потерять своего самого важного человека, единственного, кого он считал действительно близким, с которым мог позволить себе вольности и глупые разговоры, пить не останавливаясь, пока их не вышвырнут из бара, курить дорогие сигареты за чужой счет и жаловаться на жестянку и скрягу Мори-сана, который не разрешил использовать какое-нибудь опасное оружие.

— Не уйду. И ты не уйдешь — иначе потом ни сидеть, ни стоять не сможешь, — Одасаку вздохнул, чувствуя, как ожесточается лицо. Разбилась, его сдержанная и вроде как всем довольная маска разбилась из-за Дазая. Не смотреть ему на Анго теперь тем взглядом, который подразумевал полное смирение и лишь понимание с принятием — потому что теперь он, как и прежде, буря, что сметет все на своем пути. Пулями ли, кулаками ли, но он проложит себе путь — чего бы то ни стоило.

— А я и не собираюсь, — шатен улыбнулся, представляя, как этот непривычный ему, очень ревнивый Ода будет наказывать его за то, что снова флиртовал с хорошенькой женщиной, предлагая ей двойной суицид и чашечку яда за знакомство — когда еще выпадет такой случай?

Гроза за окном продолжалась, пахло свежестью и тянуло холодом, словно говоря:

«Прижмись к нему крепче, когда еще будет такой шанс?..»

---

Утраченные иллюзии.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Огай Мори, Осаму Дазай, Сакуноске Ода (Одасаку) , Чуя Накахара, Элиза
Пэйринг: Дазай Осаму/Накахара Чуя; Ода Сакуноске/Мори Огай; Мори Огай/Накахара Чуя (жирным намеком)
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш, Романтика, Ангст, Драма, Психология, Повседневность, Hurt/comfort, AU, Эксперимент, Учебные заведения, Первый раз, Дружба, Любовь/Ненависть
Предупреждения: BDSM, Underage, UST
Размер: планируется Миди, написано 48 страниц, 3 части
Статус: в процессе

Описание:
В новой школе все явно складывалось не так, как хотелось Чуе. Предрассудки насчет его цвета волос, роста, вечные придирки и провокация главных задир класса - и это еще никто не знал о его семье и происхождении.
Дазай - глава дисциплинарного комитета, тот еще Серый Кардинал их города. В школе - трудяга и паинька, за оградой - кнут для местной шпаны.
И все бы шло как шло, не привлеки Накахара ненужное внимание негласного хранителя порядка и не заключи они между собой сделку.

Посвящение:
Любимой Цирцее. Бро. Мари. Глену. Силь и Марианне. Ленской. Рокудо, Кее (и Алауди). Вию и Минару. Аою и Рикке. Райфло. Лектору и Мефисто. Кохаю.

Из тех, кто кидал музыку: Freedom of the Black Rose. Екатерине Красновой. Алине Ромащенко. Ане Яценко. Кристи Ночка. Ульяне Менавщиковой. Марие Фонарь. Усидчивому Сиду. Насте Беккер. Чуе Накахаре.

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Внимание, я сам не знаю, о чем предупреждать, если за меня все отчасти сказано в остальной шапке. Точно знаю, что Дазай манипулятор, Чуя - тот еще наивный лопух, который позволяет собой манипулировать и даже выгоду из этого вычленяет. Детки выросли и творят все, что вздумается. От канона - избирательно взятые факты в угоду этим говнюкам.

С места и в карьер - вот что такое данный сюжет. Логики нет, зато прихотей персонажей - море. Очень волнуюсь, вложил все нервы и душу в это безобразие. И немного мозгов, между прочим, да /ругается/ • Первоначально, условие второго дня заключалось именно в спасении одного персонажа другим. • А потом я увлекся. И интересных штук стало больше.

Главы достаточно большие, чтобы прода выходила редко. Приготовьтесь изнывать, мвхахаха. И помните, что я ничего никому не должен. Особенно, если трудовой договор не подписан и зарплата не начисляется. Нет, это не я скотина, это реалии жизни, где мне приходится впахивать еще и за пределами ентих ваших интернетов.

Если кто-то напишет что-нибудь в тему к "Попытке суицида одного из партнеров и спасение его вторым." - буду только рад. Оно для того и задумывалось, чтобы вы могли присоединиться тоже.

Картиночки: vk.com/cloude_guardian?w=wall-58966395_3657
___________________________________________________

Часть 3.

сегодня звезды покинули меня.
они не исчезли совсем, просто небо внезапно заплыло трупами облаков
(с) Ян моей жизни.

Утро следующего дня утонуло в молочной туманной дымке. Прошедшая ночью гроза витала в воздухе запахом сырой земли, блестела повисшими на ветках каплями, лежала влажным розовым ковром опавших лепестков. Хватило на пять минут приоткрыть окно, чтобы убедиться — накинуть куртку лишним не будет.

Дазай, прескверно спавший этой ночью, мучавшийся от непонятной ему самому тревоги, выглянув в окно и увидев туман, успокоился — настолько резко, что испугался сам, тем более, что комок в груди никуда не пропал и ожидаемого облегчения, как и ощущения, что напряженное время минуло, не последовало.

Гадая, в чем может быть причина бесконтрольной тревоги, парень сосредоточенно заматывал тело бинтами и поглядывал на часы. Ближе к семи ему уже следует быть в школе, чтобы успеть закончить с бумагами, которые легли в ящик. Нужно не забыть бенто, иначе обеда с Чуей не получится. А еще...

Взгляд дернулся в сторону полок. С одной из них на него упрямо смотрела зачехленным объективом камера, и план, имевший прежде неясные очертания, сразу стал куда более понятен, приобрел четкие рамки и детали.

В конце концов, парные фото — это нормально. У них должно быть что-то парное. Начать с фото — не самая худшая идея.

По крайней мере, он на это надеялся.

Кофе он передержал, но вторая порция получилась как надо, и кружка-термос встала на запакованное бенто, которое он старательно ставил на самое дно, умоляя себя помнить: никакой тряски сегодня. И никаких влезаний в драку.

У жизни было чувство юмора, но сегодня он был намерен проследить, чтобы оно было отключено и как можно дольше.

Путь до школы занимал от пятнадцати минут и до бесконечности — в зависимости от желания и потребности быть там. Сумка, оттягивающая плечо, была непривычно тяжелой, но ожидания были слаще всего — он уже представлял, как будет крепить к стене их совместные фотографии. Пара тетрадей среди всего остального казались лишним мусором, но Дазай, несмотря на свое положение, продолжал оставаться ответственным учеником и школьные принадлежности носил исправно.

Еще перед выходом из дома проверив, что на долю Оды кофе тоже остался, теперь Дазай думал, что забыл написать записку с просьбой сходить в магазин — запасы живительного порошка подходили к концу, холодильник был почти пуст, а мужчина мог и не проверить, что им нужно докупить.

Вопреки его убеждению, что Ода хозяйственный, все, что касалось провизии, было подконтрольно Осаму — двоюродный брат, к которому он переехал едва ли не с благословения родителей, был способен не жить дома неделями и питался, как придется.

Мысленный список продуктов тянулся весь путь до школы, и уже стоя у ворот парень вздохнул — забежав в комбини, всего необходимого не купишь. Придется просить Оду приехать с работы раньше и отправиться закупаться в большой магазин.

Коридоры заведения были пусты и тихи — оно и ясно, полтора часа до занятий, даже половина учителей еще только выбирается из теплых постелей, пока вторая половина, загрузившись в авто или автобус, пересекает туманные улицы, осторожно, крадучись.

Отбросив посторонние мысли, Осаму сосредоточился на поиске ключей от классов и других помещений, пробежался, проверяя, что в аудиториях порядок и учеников по приходу не ждет разгром. Наконец, глава открыл и комнату комитета, тут же подмечая вышедшего с лестницы Рюноске. Выглядел парень сонным и помятым, замерзшим — отличаясь очень неустойчивым иммунитетом, ранние подъемы и влажность Акутагава переносил без восторга. Но, увидев его, парень заметно приободрился — перспектива сидеть до уроков не одному явно делала его жизнь лучше — и ускорил шаг, приблизившись как раз в тот момент, когда несговорчивый старый замок поддался очередному движению запястья и открылся, громко щелкнув.

— Доброго утра, Дазай-семпай, — хрипловатый голос парня уже заканчивал ломаться, но с утра продолжал звучать едва ли мелодичнее расстроенной скрипки. Видимо, разговорчивостью поутру Акутагава не отличался.

— Доброе утро, Акутагава-кун. Кофе будешь? — решив не спешить давать задания, предвкушающий новый учебный день Осаму был полон отвратительного жизнелюбия и не пытался скрывать этого, вызвав у своего зама зубную боль первой же широкой улыбкой.

— Не откажусь. Случилось что-то хорошее? — осторожный и предусмотрительный Рюноске не спросил, какого черта его начальник в семь утра сияет, как начищенный таз, словно грешит жаворонством, но и не проигнорировал неоправданно приподнятый настрой.

Дазай не стал отвечать — Рюноске и не ждал от него этого — и, пройдя внутрь, залил в чайник воду, поставив кипятиться, потом прошел и сел за стол, выкладывая из сумки все, кроме тетрадей. Камеру он убрал в ящик, бенто — в холодильник, а термо-кружка встала на почетное место по правую руку, гармонично дополнив стопку белых листов, которые парень извлек из ящика.

— Банка с кофе в шкафчике, достань вместе с сахарницей, пожалуйста, — невнятно промычал Дазай, который, едва достав бумаги, моментально погрузился в их прочтение. Рюноске вздохнул, покачав головой — он уже раскатал губу, что можно будет доспать полчасика, а за это время любимый семпай успеет сделать кофе, которым заманил его сюда с утра пораньше, может быть, даже найдет какую-нибудь альтернативу завтраку, которым Акутагава пренебрег.

Но не судьба, хотя нельзя сказать, что этого не следовало ожидать.

Дазай-семпай был человеком, который никак не давал составить о себе единого мнения. Он то работал — много, долго, по двое-трое суток без сна, — то исполнял минимум своих обязанностей, предпочитая спать, свернувшись на диване, а в остальное время его отрешенная улыбка пугала больше, чем изредка разводимая имитация бурной деятельности.

Рюноске его уважал и совсем немного опасался, как опасался любого человека, столь тщательно скрывающего свои мысли, саму свою жизнь за маской. Казалось, что у Дазай-сана слабостей и прихотей не было и быть не могло, но Акутагава знал — так не бывает. Это не Дазай-сан неуязвим, это просто он невнимателен.

В восемь они вместе сели пить кофе. На столе перед ними теплился найденный в холодильнике кусок пирога, в вазочку они ссыпали две разных упаковки печенья.

Осаму впервые серьезно задумался о том, что закупить еды для членов комитета лишним не будет. Возможно, это не будут какие-нибудь сэндвичи, что продаются на каждом углу, но онигири хранились куда лучше. Дешевле будет делать все самим в классе домоводства — там и ножи, и миски есть. Держать же на одной из полок рамен быстрого приготовления тоже не запретишь — у них многие члены были вынуждены брать по два бенто просто потому, что собрания комитета иногда затягивались до позднего вечера, а кружки и секции никто не отменял, и на них ребята сильно уставали.

Оставив идею и дальше курсировать где-то на краешке сознания, Дазай поймал новую мысль. Мысль, что он сегодня слишком заботливый, слишком мягкий, слишком вовлеченный. Уже начинает думать об обустройстве почти семейного уюта, хотя никому он не нужен.

И вся эта канитель логических цепочек и планов — ради Чуи. Отчасти — чтобы произвести впечатление. Отчасти — потому что Дазай действительно влюблен в него, и эта теплота, это желание заботиться лезли из него во все щели, затапливая не только объект любви, но и всех вокруг.

Выдохнув, Осаму отставил чашку, положил руки на колени. Ему нужно ужесточить контроль над собой, чтобы никто не узнал, но... Парень представил мордашку рыжего, как он зайдет за ним сегодня в аудиторию класса второгодок, а перед этим увидит на школьной линейке, а потом они будут обедать на крыше...

В груди стеснило, и Дазай прижал ладонь к нижней половине лица, скрывая улыбку и теплеющие щеки.

Он так хотел увидеться со своим мальчиком. Поскорее бы, поскорее бы с ним увидеться.

Несвойственная ему теплота так и напрашивалась получить вопрос: «Что за чертовщина с тобой творится, Дазай?»: — но он знал, что с ним творится, и отчасти был этому рад.

Еще бы он был не рад — после самых странных подкатов, какие только можно было придумать, не имея никакого опыта в подкатах к парням, не имея никакого представления, что такое подкаты вообще — ему все же сказали «да» — может быть, из собственных мотивов, но даже если Чуя не любит его сейчас, то определенно отзывается на его ласки, а значит, Дазай ему все же импонирует. Это лучше, чем если бы Чуя и не любил, о чем сказал бы, и не отзывался — тело всегда честнее.

Обнадеживания выглядели сомнительно, но Дазай в общих чертах знал, чего хотел. А хотел он любви и целовать Накахару, ощущая под рукой его бешено стучащее от волнения сердечко.

— Я ужасен, — внезапно даже для самого себя озвучил Дазай, глуша смешок. — Я чертов идиот. Почему никто еще не заметил этого и не пристрелил меня — хотя бы из жалости.

Акутагава, слушавший все это, вздрогнул и от удивления пронес мимо рта печенье.

— Простите? — осторожно подал он голос, но Дазай досадливо сморщился и махнул рукой.

— Доедай и поспеши ко входу, Акутагава-кун — нужно проследить, чтобы у всех форма была в порядке. Не забудь вымыть свою чашку, пожалуйста, — Осаму поднялся, залпом прикончил недопитый напиток, сполоснул чашку и поставил на место.

Рюноске с легкой тоской посмотрел на свою все еще полную на три четверти чашку, на недоеденное печенье, потом снова на Дазая. Состроенной страдальческой гримасе, с которой он поспешно доедал и допивал свою порцию кофе, позавидовал бы любой мим.

Но ослушаться приказа горячо любимого семпая и начальника парень не смел. Через несколько минут он уже споласкивал чашку и поспешно натягивал на плечи пиджак, заранее передергивая плечами при мысли о влажной туманной улице.

Осаму же, оставшись в одиночестве, неохотно нацепил на черный пиджак повязку и направился к другому выходу из школы, к тому самому, через который они вчера уходили с Чуей и через который сегодня рыжий должен был, по идее, в нее вернуться.

Туман отчасти рассеялся, но местами все еще был плотным и скрадывал идущих людей. Влага оседала на коже, ее можно было набирать в рот — похоже было на огромную ингаляцию, только абсолютно бесполезную, безо всяких целебных свойств.

А еще было холодно — все проходившие на территорию ученики кутались в пальто и куртки, и Дазай подумал, что в такую погоду линейку могут и отменить, если никто не захочет собирать полный спортивный зал народа.

И он не ошибся — оповещение сделали по радио, когда все уже и сами стали задаваться вопросом, можно ли в такую погоду собираться, чтобы послушать речь директора и короткие объявления преподавателей.

Не сказать, чтобы ученики сильно возмущались — многие вздохнули с облегчением, поняв, что сегодня не придется стоять пятнадцать минут на улице, пока дисциплинарный комитет проверяет форму и сменку у всех учащихся, а директор негромко и нудно говорит каждый раз об одном и том же: образование и вклад каждого ученика в поддержание учебного режима школы бесценны, не позорьте своих учителей, свою школу.

Недовольны остались только преподаватели — им теперь придется повторять одинаковую информацию в каждом классе.

До звонка оставалось две минуты, когда Дазая сменил свободный преподаватель, отправив его обратно в здание, велев поспешить, чтобы не опоздать на первый урок. Осаму был вполне согласен — опаздывать на английский было чревато даже для него — пожилая леди, прожившая в Англии треть жизни, была на редкость пунктуальна и требовала того же от других.

(А еще любила шляпки, пить чай по семь раз на дню, рассуждать о королеве Англии и мешать два языка в кучу, то делая речь пронзительно острой, убивая наповал лондонским акцентом, то позволяя себе вольно закруглять окончания в японском духе, сбивая с толку всех и сразу своих учеников.)

Он едва успел достать свою тетрадь до ее прихода, за что получил от старосты обжигающий взгляд, и ответил на него ангельской улыбкой, а потом стало некогда — все поднялись, приветствуя преподавателя, и урок начался.

Переписывая с доски слова для диктанта, парень размышлял о том, мог ли он упустить рыжего в тумане, мог ли тот проскользнуть в школу раньше или позже времени и могло ли произошедшее между ними вчера и вовсе оттолкнуть, испугать Чую? Дазаю казалось, что они все решили и остались довольны, так что причин не прийти в школу у Накахары не было.

Прикусив кончик карандаша, Осаму не заметил, как они перешли к чтению, за что получил мягкий укоризненный «укол» от преподавателя и внимательный взгляд поверх тонкой оправы очков. Пришлось извиняться, виновато улыбаясь, и спешно отпрашиваться в медпункт — ему и правда было не слишком хорошо от терзающих его подозрений.

Однако вместо того, чтобы бежать в упомянутый на всех парах, парень прошелся по этажу и заглянул в расположенный через две аудитории от его класс второгодок. Парту Чуи сегодня украсили грубые царапины, которых вчера не было — в голове щелкнул пункт «порча школьной собственности» — и кто-то крупно вывел фломастером затейливое оскорбление на углу.

Но ни самого рыжего, ни его вещей видно не было.

«Значит, не пришел. Не смертельно, может, ко второму уроку подтянется», — постарался успокоить себя Дазай, продолжая путь вниз по этажам, до самого первого, где в уголочке корпуса у них был размещен медпункт.

Взяв себе таблетку, Осаму записал свое имя в журнал и поспешил обратно в свой класс, остаток урока ощущая на себе обеспокоенный взгляд — все же, он действительно был на хорошем счету у учителей. Как говорится — раньше он работал на репутацию, теперь репутация работала на него.

После урока к нему обратились отдельно, обеспокоенные его «особой бледностью и горящим блуждающим взглядом» — Дазай почти смутился, но смог лишь пожаловаться на сильную головную боль и слабость. Его пожурили за то, что он не бережет себя, с особой интонацией неодобрения, но с примесью нотки гордости — трудолюбивые и ответственные юноши подкупали Ямадзаки-сан лучше, чем упаковки сластей и пачки чая, которые ей подсовывали некоторые учащиеся, надеясь на перемену отношения к себе.

Еще два урока Дазай старательно делал вид, что его совсем не беспокоит, появится ли Чуя сегодня вообще. Но когда во время большой перемены он вошел в класс и обнаружил, что рыжего как не было, так и нет, а на парте уже новый виток оскорблений, он решил разобраться с делами насущными.

Белый лист, планшетка, докладная.

Мягкая, но необычайно колкая улыбка Дазая заставила всех присутствующих сидеть смирно, снимок на мобильный все уже восприняли с беспокойством, нервно заерзали на своих местах, не совсем понимая, что происходит, но ощущая подвох.

Дазай закрыл дверь в коридор и присел на уголок одной из первых парт, прокручивая найденную тут же ручку в тонких пальцах.

— Итак, сыграем в увлекательную игру. Я тыкаю ручкой в того из вас, от которого хочу получить ответ, а он или она называет мне фамилии тех, кто испортил парту Накахары. Если он не называет никого, то его имя оказывается вот тут, — Осаму постучал по листу и приподнял колено повыше, приготовившись писать. — Начнем, — Дазай снова улыбнулся и перевел взгляд на первого человека, который, сглотнув, тут же назвал ему больше пяти имен.

Через десять минут он уже закончил опрос. Под докладной встала неточная дата — месяц и год — осталось пространство под подпись; перепуганные, бессильные, озлобленные и отчаянные взгляды учеников лучше всего давали понять: они уже и сами думают, что заигрались.

— Проясняю для особо недогадливых: узнаю еще раз, что вы задели Накахару словом или делом, и спокойная жизнь ваша закончится, — ручка прокручивалась в тонких пальцах все быстрее и быстрее, пока, наконец, Дазай не бросил ее в воздух, вставая, и не поймал в последний момент. — А вы можете приготовиться писать объяснительные, или же, если не усвоите, что мои просьбы лучше исполнять, то выбирайте форму другой школы, потому что эта вам уже не пригодится, — сверкнув глазами, парень обвел всех сумрачным взглядом. — Живо притащили вместо парты и стула Накахары нормальные, за этой будет сидеть один из вас, самый догадливый — вот ты, к примеру. Заодно ототри ее. Как угодно, хоть языком, но — чтобы этого всего не было.

Проследив за тем, как выполняется его указание, Дазай выскользнул из аудитории и направился в расположение комитета, чтобы положить бумагу в ящик — она ему еще пригодится, если окажутся непонятливые. Подставить нужную дату, подпись, и дело сделано, процесс запущен. Кое-кто может и вылететь за подобные выходки — Дазай был настойчив, и не зря его боялись встретить те, кто совершил какой-либо проступок.

Сев за свой стол, парень уткнулся лицом в ладони, стиснул зубы. Внутри кипела и бурлила злость, волнение и обида. Злость за Чую — людей Осаму не очень любил, прекрасно зная, что действительно мерзкими не становятся — действительно мерзкими рождаются. Даже жаль, что нельзя открыто объяснить, на кого именно эти ублюдки смеют скалиться. Ведь уже не в средней школе, второй год — Дазай думал, что даже у самых безнадежных к этому времени появляются мозги. Но одноклассники рыжего, видимо, не различили черту, после которой началась серьезная их жизнь. Хотя это не важно — Дазай им намекнет, вернее уже намекнул.

И все же почему Чуя не пришел сегодня, как они условились? Неужели он все-таки перестарался вчера? Может быть, не стоило так давить, так спешить? Может быть, с Чуей что-то случилось по дороге в школу?

На всякий случай сходив в учительскую, Дазай проверил, что никакой информации по Чуе нет. Значит, ничего страшного, и рыжий сегодня просто отсиживается дома.

Это привело к появлению нового витка мыслей.

Может ли быть возможным, чтобы Чую просто заперли дома? Просто не пустили, потому что кто-то донес о произошедшем, увидел следы на шее или даже сам Накахара не пожелал идти?

Единственным способом было спросить прямо, но с исполнением задумки были определенные проблемы. Заявиться к нему домой в одиночку и без предупреждения — отдает дурными манерами. Куда проще осторожно проникнуть и разведать, как обстоят дела, дома ли Чуя вообще.

Последняя мысль шатену показалась самой удачной. Он даже испытал легкий азарт — проникнуть куда-то, вести слежку... Как хорошо, что он взял камеру, может быть, пригодится.

Вариант, что Чуя придет на остатки уроков, не показался Дазаю жизнеспособным — если бы рыжий мог, он бы уже давно был в школе. Значит, или не смог, или не захотел.

Как же жаль, что они не обменялись номерами прошлым вечером.

Остаток дня Дазай отсидел с трудом, ну а работу в комитете так и вовсе скинул на Акутагаву.

— Дазай-сан, вот и что я должен с этим делать? — Рюноске выглядел ошарашенным стопкой бумаг, свалившихся на него, как снег на голову.

— Как, что? Разобрать, оформить, отсортировать, — активно запихивая свои вещи в сумку, Дазай не хотел задерживаться ни на минуту и всем своим видом давал понять: никакого промедления.

Рюноске процедил нечто нецензурное себе под нос, бросая грозовой взгляд, но потом снова уткнулся в бумаги, вчитываясь с мелкий текст. Дазай даже умилился тому, как быстро его заместитель «втянулся» и смирился со своей участью.

Всем бы так.

— Умница, — пропел Осаму, выпархивая в дверь и закрывая ее за собой.

Дело оставалось за малым — добраться до дома Чуи и как-то пробраться на территорию. Остается надеяться, что камер у них там нет, как нет и собак — псов парень ненавидел даже больше, чем опьяненных своей силой и ложной безнаказанностью идиотов.

Туман и не думал рассеиваться, хотя полдень давно минул — солнце так и не пробилось сквозь свинцовые тучи сегодня, и Осаму немного пожалел об этом — пытаться услышать или увидеть в тумане будет трудно, но зато и у него больше шансов остаться незамеченным.

В одном участке ограды он нашел явную ошибку сварщика — расстояние между тремя прутьями было значительно больше, чем полагалось. Или закончились материалы, или кто-то не постыдился умыкнуть железный прут, который должен бы был красоваться в этом месте.

Но поджарому подростку чужой просчет был только на руку — он протиснулся вместе с сумкой, даже немного места осталось между его висками и прутьями.

Несколько раз поскользнувшись на влажной траве и быстро промочив обувь, Осаму подобрался к дому. Вычислить комнату Чуи оказалось даже проще, чем он думал сначала — рыжий, явно тайком, вышел на балкон, кутаясь в одеяло. Пылающие щеки, блестящие глаза — лихорадка во всем своем великолепии.

Осаму выругался и дал себе по лбу — он и забыл, что сам вчера выпустил парня из холодной раздевалки. Видимо, напряжение подточило иммунитет, раз Накахару так быстро свалила болезнь, а может, тот подцепил ее еще раньше — приключений у рыжего хватало и без его прямого вмешательства.

Дождавшись возвращения парня в теплое помещение и убедившись, что никто не заметил его самого, Дазай спрятал сумку в траве и вместе с камерой забрался на раскидистый каштан перед домом, удачно устраиваясь на толстой ветке выше уровня комнаты — так ему точно будет видно все, а его самого, скорее всего, никто не заметит.

Чуя, влезший на кровать, надсадно кашлял, и яркий свет дня, идущий с улицы, явно причинял ему ощутимый дискомфорт. Глаза у него были припухшие, взгляд — мутный.

Осаму осторожно включил камеру, и, приблизив изображение, быстро нажал на кнопку съемки. Звук щелкнувшего затвора был негромкий, вряд ли кто-то различил бы его за ветром, пением птиц и звонкой капелью с крыши, да и туман, едва замутнивший изображение, работал, как неплохой глушитель.

Еще несколько снимков для коллекции — Дазай почти понял, что значит быть сталкером — и на каждом Накахара то мило зевает, то сонно трет глазки, то прячется в тепле одеяльного кокона до глаз, оставляя наружу только копну рыжих волос.

Чуя выглядел болезненным и беззащитно-очаровывающим, не переставал кутался в одеяло, и было понятно, что завтра его, скорее всего, так и будет ожидать постельный режим, армия лекарств и целебный сон.

Осаму не следил за временем — наблюдение поглотило его с головой. Он даже думал осторожно забраться на балкон и позвать Накахару по имени, но не решился тревожить, выманивать на холод, хотя и ему самому влажный холодок давно забрался за воротник и пристыл к коже — по возвращении домой его ждут ванна и горячий чай.

Момент, когда все изменилось, Дазай прозевал. Очнулся он лишь тогда, когда знакомый ему благодаря передачам и первым полосам газет мужчина уже присел возле постели Чуи на корточки, помогая сначала поесть горячего, а уже потом принять лекарства, коих было предостаточно.

Осаму поначалу испытал почти священный трепет — знаменитый Мори Огай был ближе, чем когда-либо. Подсматривать за гением хирургии с его воспитанником было волнительно, Осаму снова взялся за камеру.

Потом все изменилось.

Мори стащил с рыжего одеяло, и Дазай подавился своим восторгом. Свежие следы на теле парня были красноречивей любых слов, что мог бы сказать Чуя, как красноречиво было и скольжение длинных пальцев мужчины, обводящего синяки и гематомы с пышущей нежностью на лице.

Чуя морщился, раздался его вскрик, приглушенный закрытым окном — Огай надавил особенно больно, вынуждая Накахару не сдержаться и подать голос, выразить протест. Дазая бросило в жар от гнева, зашумело и застучало в ушах и висках — он хотел сейчас же оказаться рядом, отвести прочь чужие пальцы, а еще лучше — дать опекуну парня оплеуху, не сдерживая силы.

Чую не должны были трогать одноклассники, но теперь Осаму бесновался и рвался с цепи, отчаянно желая отыскать возможность защитить парня и от домашнего насилия — он ведь обещал рыжему, что они смогут, справятся, преодолеют.

Собственное бессилие бесило и выводило из себя.

Понять, что у рыжего началась истерика, никакого труда не составило — слезы, дерганные движения, отдернутая прочь нога и крик, просьба не трогать его, настолько громкая, что услышал даже Дазай со своего места.

Видимо, Мори подобное поведение не понравилось, потому что от последовавшей пощечины Накахара упал на спину и замер так, тяжело дыша, глядя с тихой ненавистью на лице. Чувство это исказило все — подросток стал практически неузнаваем.

Осаму подался ближе к окну, цепляясь немеющими от холода пальцами за влажную ветку. Внутри все перевернулось и заледенело, когда он увидел, что доктор Мори достал из неприметной коробки на полу веревку, первой петлей которой он связал руки рыжего, предварительно заломив их за спину. Хитрые плетения практически обездвижили юношу, лежащего на постели.

Огай небрежно похлопал парня по бедру, вызвав у Дазая неприятную ассоциацию обращения с низкосортными продажными женщинами или даже с животными, потом набросил на парня одеяло и... Вышел.

Первым инстинктом было броситься к Чуе, даже если придется разбить стекло. Мерзкое обращение, омерзительное отношение — было понятно, что это не игра, все по-настоящему и Чуя не испытывает ни йоты того удовольствия, которое могли бы приносить впивающиеся веревки искушенному в подобных играх гурману.

Однако он заставил себя остаться на месте — только играли желваки, когда он напряженно смотрел на спутанные кудри парня, лежащего без движения, даже, кажется, не дышащего, хотя он знал, что это лишь иллюзия — вряд ли известный на всю страну хирург намеревался своим «хобби» убить собственного племянника.

Дазай вчера убедился — боль Чую заводит. Значит, вся проблема в том, кто именно его касается и как именно касается? Прикосновения Мори Накахаре больше не нравились, но и запретить себя касаться он, видимо, не мог, не имел права?

Понять, от чего именно зависит реакция тела рыжего — это отвлекало Осаму от пульсирующей во всем теле потребности сорваться с места и пойти его освобождать.

«Нельзя, нельзя, нельзя», — внушал он себе, прикрывая глаза и отползая назад, к мокрому стволу дерева, прижимаясь к нему спиной из опасения, что, увлекшись слежкой, он просто перестанет держаться за ветку и свалится. Повезет, если отделается ушибами и парой переломов, а ведь сломать шею — легче легкого.

С этого места было лучше видно остальной дом. В комнате ниже были окна, выходящие в гостиную, и любопытства ради Осаму заглянул туда.

Мори Огай играл со светловолосой девочкой, только расцветающей девушкой, на вид — примерный семьянин, любящий отец, прекрасный дядя, заботящийся о своем родственнике, даже взявший опеку. Но это все только на вид, если не знаешь, что этажом выше лежит связанный, обездвиженный, униженный подросток.

Дазай засек время на наручных часах. Если доктор не поднимется через полчаса, то он рискнет вломиться в чужой дом, чтобы ослабить проклятые веревки и унести Чую — он пока не знал, каким образом провернет такую авантюру, но при большом желании и если выключить мозги, наплевав на здравый смысл — все возможно.

Однако ожидания не оправдались — мужчина довольно скоро вернулся наверх и снова принялся мягко поглаживать чужое тело. Дазай отчего-то был почти уверен, что сейчас Огай старательно подминал Чую под себя, опутывал паутиной слов, отравлял вкрадчивым шепотом.

Шатен бесновался, молчаливо и зло, делал снимки, едва успевая усмирить дрожь в руках, и душою рвался закрывать Чую своим телом, если придется. Другая же часть хотела просто быть на месте хирурга — касаться, перебирать рыжие прядки, оставлять синячки и следы поцелуев на нежной коже.

Ничего, он еще сможет делать все это. Сможет целовать скулы, сможет клеймить губы, сможет обнимать так крепко, словно связал, захватывая в ловушку.

В какой-то момент Мори откинул одеяло и потянулся к тонкой шейке рыжего. Осаму почти впился ногтями в кору — как он и думал, следы на шее принадлежат авторству именно этого человека, именно он день за днем расцвечивал кожу темными следами пальцев.

Теплая струйка ненависти опалила горло желчью, миг — и парень был готов стать непримиримым врагом мужчины, потому что тот посмел так долго стоять между ним и Накахарой со своими проклятыми играми.

Чуя вдруг дернулся, сел. Последовала новая перебранка, Осаму показалось, что он уловил свое имя, но он снова был слишком далеко, а проклятое окно никто не догадался открыть!

Пощечина обожгла рыжему вторую щеку и Дазай непроизвольно издал глухой рык, дыша коротко и зло. Один раз за день ударить Чую — он мог бы стерпеть и уйти спокойно. Но уже дважды Мори посмел причинить рыжему боль, уже дважды унизил пренебрежительным жестом — Дазай, следивший за парнем неделями, уже был готов из-за этого горло перегрызть за объект своего наблюдения.

Просто уйти Осаму не мог. И в своем решении показаться Чуе парень был уверен.

Мужчина развязал петли, бросил веревку и повторно накричал — было слышно, как он напоминал Чуе о том, кто именно его содержит и ради кого Мори делал все это многие годы.

Накахара явно не сдержался, потому что Осаму увидел, как сначала окаменел врач, как у него свело плечи — желание ударить парня снова исходило от мужчины волнами, читалось в зажатой позе, напряженной шее, на которой проступили жилы.

Мори медленно наклонился и одними губами что-то сказал. Рыжий побелел, обычно незаметные глазу веснушки проступили болезненным рисунком на щеках.

Огай с читаемым на лице удовлетворением выпрямился, определенно одержав победу над своим юным оппонентом, и, развернувшись на каблуке, вышел вон.

Прыгнувший с кровати следом Чуя захлопнул за его спиной дверь и закрыл на замок. С возвращением он не спешил, и подобравшийся к краю ветки Осаму не утерпел, осторожно перебравшись на один из балконных столбиков, потом на балкон, заглядывая в окно.

Чуя сидел, подперев спиной дверь, сотрясаясь от рыданий. Дазай нервно зашипел сквозь зубы и постучал по стеклу, так, чтобы Накахара точно услышал.

Рыжий почти подскочил на месте, испуганно глядя на него. Разобрав, кто именно стучится с улицы, парень вытер мокрое от слез лицо и поднялся, закутался в одеяло, пряча расцвеченное следами от веревки тело. Рука у юноши дрожала, когда он поворачивал ручку балконной двери и тянул ее на себя.

Осаму ввалился в комнату вместе с влажностью и туманом, спеша поймать Накахару в объятия, прижать к себе, ласково погладить по спутанным волосам.

— Я волновался, — выдохнул шатен вместо приветствия.

Чуя выпустил из цепких пальцев одеяло, обнял его крепче и разрыдался снова, пряча лицо у него на груди.

Дазай ногой захлопнул балконную дверь и осторожно потянул парня к постели, подвинул к стенке. Скинув мокрые вещи и оставив их сушиться на батарее, юноша устроился рядом, прижался холодным телом, осторожно обхватывая рыжего руками, жадно впитывая его тепло.

Чуя жался, не замечая холода, словно маленький и горячий зверек, вздрагивал всем телом, потом, немного успокоившись, приглушенно выдохнул:

— Я больше не могу. Я больше не могу здесь оставаться. Мори видел твои следы и специально пометил меня, хотя раньше никогда такого не делал. Это вызов тебе и мне, он считает меня своей собственностью — он сам так сказал. Я больше не хочу, чтобы он прикасался ко мне, это... Это отвратительно, — рыжий снова расплакался. — Я боюсь его больше всего на свете. Вижу или слышу — меня трясет, я не могу остановить себя, дикий ужас...

— Тише, тише, — Дазай вытер мокрые щеки глядящего прямо перед собой, дико испуганного парня.

— Он сказал, что как только ты поймешь, насколько я доступный, как только поймешь глубину моих желаний... Ты откажешься от меня, и я приползу к нему сам, — рыжего затрясло, он обхватил себя руками. — Я не знаю, что делать. Мне нужно учиться этот и следующий год, сдать экзамены... А я не выдержу. Просто не выдержу больше жизни здесь, — слезы текли по щекам Чуи против его воли, он смаргивал их, вытирал, отчаянно и обрывисто, но остановить не мог.

Осаму сжал зубы и прижал его к себе, покачиваясь из стороны в сторону.

— Мы что-нибудь придумаем, — твердо выдохнул он.

— Знаешь, я тут подумал, что тебе, наверное, отвратительно даже касаться меня, — рыжий отстранился, улыбнулся как-то надломленно. — Ты встречаешься с человеком, которого использует как игрушку его собственный опекун-садист. До изнасилования один шаг, ты не можешь даже быть уверен, что этого не случится. И я не могу. И...

Дазай обхватил лицо паникующего юноши руками, поймал его взгляд.

— Я знал, что тебя кто-то дома использует подобным образом, за твой счет отводит душу. Я не знал, что ты испытываешь удовольствие от боли, но я видел сегодня все. Тебе не нравилось. Это не та боль, которая тебе нравится.

— До тебя я не знал другой, — Чуя выдохнул, шмыгнул носом. — Вчера я представлял тебя. Но было мерзко от себя, что я... Занимаюсь подобным не с тобой. Что меня трогаешь не ты. Сегодня я... Я больше не смог притворяться. Мне противно. Мне противно, что ты трогаешь меня после него, словно я пачкаю тебя, — Чуя осторожно высвободился, обхватил себя за плечи. — Мне отвратительно, что я жалею себя, потому что тебе едва ли лучше от знания всего этого.

— На самом деле, я очень зол, — Осаму вдруг улыбнулся — непривычно, безумно, зло — и подался навстречу. — Я знаю, что тебе тяжело, но часть меня хочет сейчас же прижать тебя к постели — кстати, у нас наконец-то есть постель — и стереть все его следы, даже память о прикосновениях. Потому что ты мой, и в отличие от него... Знаешь, это действительно похоже на соревнование. Кто лучше, кто более умелый, кто сможет доставить тебе удовольствие.

Чуя попятился, панически побледнел, когда Дазай прижал его к стене, навалившись на ноги, не давая сбежать. Сердце билось в горле, а вместе с ним отчего-то теплело в животе — он чувствовал себя загнанным в ловушку зверьком, но в безопасности, и это было то, чего никогда не было с Мори.

Мори будил его часть, наслаждавшуюся болью, ту, которая заходилась в трепете уже от того, что холодные пальцы сдавливают шею и впиваются в ребра до синяков.

Дазай же показывал ему все новые способы прийти в возбужденное состояние, которое перетекает в сексуальное возбуждение, стоит только захотеть. Подобное было куда чувственней и отдавалось жаром во всем теле без всяких придушиваний и шлепков.

Чуя вжался спиной в стену, нервно облизывая губы. Дазай не как его опекун. Он хочет его не так, как Мори. Он нужен ему не только как игрушка садиста — садисты не ласкают свои игрушки так, как это делал Дазай. Мори никогда не хотел его подобным образом, и возбуждение подростка его тоже никогда не волновало. По нему он определял, насколько Чуе понравилось то или иное действие. Но ни прикосновений, ни ласки Накахара никогда не знал. Все, что с ним делалось, делалось ради доставления боли, и никогда — ради доставления удовольствия.

А Осаму почти колотило от желания прикоснуться, сжать, огладить, поцеловать, прикусить, облизать, засосать, пометить.

Чуя издал высокий писк, когда парень поймал его запястья руками и жадно зарылся лицом в шею, осыпая поцелуями, вылизывая и засасывая кожу.

Запах рыжего, горькая нотка пота и витающий запах болезни — Дазай забыл обо всем на свете. О том, что их в любой момент могут побеспокоить, обнаружить — подобное лишь распаляло.

Больше того — он хотел этого. Хотел показать, кто на самом деле хозяин ключей от чувствительного тела рыжего. Ведь не будет же Мори-сан вызывать полицию ради одного главы дисциплинарного комитета, который решил тихонько узнать, почему ученик не явился в школу, когда его ждали?

Дазай забыл, что уже довольно поздно, что Чуя может быть и не хочет его ласки сейчас, хочет сказать «нет». Собственное желание кружило голову, подогреваемое чистой ненавистью к тому, кто смел пытаться отвратить от него Накахару.

Прижав Чую к постели, Дазай целовал его грудь, прикусывал и засасывал ореолы сосков, дразняще воспаленных, хотя прежде они были нежно-розовыми. Одна ладонь скользнула под резинку трусов, пальцы провели по мягким лобковым волоскам — Чуя забился и застонал, пылая от стыда. Почему-то вчера его подобное смущало куда меньше.

Слегка поиграв с ними пальцами, Осаму оттянул на бедра белье и обхватил пальцами горячий член. Чуя вырвал руку и зажал себе рот, глуша шумный стон, словно забыв, что никто не сможет услышать происходящего в комнате. Рыжий дрожал, но теперь причиной был не страх, а опалившее все нервы возбуждение.

Лаская его рукой, шатен целовал плоский живот, особенно долго зализывал оставленную Мори метку, словно пытался смыть ее, как ненастоящую, как рисунок на коже.

Разведя худые бедра, Дазай устроился между них, собираясь попробовать что-то, о чем он и сам практически ничего не знал — кроме того, что это одна из самых приятных ласк и некоторые душу продадут за подобное.

Чуя выгнулся на постели, когда он коснулся губами закругления головки, вобрал ее в рот, посасывая. Соленая, гладкая, горячая — это было не так противно, как многие об этом думали, а может, дело было в том, что ему доставляло удовольствие осознание того, что Чуя поплыл от удовольствия, растекся по постели бескостной массой, шире развел ноги, зарывшись пальцами в его волосы, сжимая и оттягивая, прогибаясь, постанывая в голос, встряхивая головой, от чего рыжие пряди рассыпались по кровати, и приподнимающийся, чтобы посмотреть, Дазай считал, что это одно из самых лучших зрелищ в мире.

Его не волновало, что он может испугать Накахару — все, из-за чего он переживал, пока они были разделены, теперь, когда они вместе, стало неважным.

Чуя кончил, когда он посасывал член, взяв в рот до половины — неожиданно, несдержанно, бурно, испачкав себя и отшатнувшегося от неожиданности шатена.

— В следующий раз предупреди как-нибудь, — Осаму вытер губы и мазок спермы с щеки. Чуя запунцовел и поспешил натянуть трусы обратно, но видеть его румянец было куда приятней, чем видеть его слезы.

— Теперь ты больше не хочешь зажимать меня у стенки? — смущенный Накахара спрятал синие глаза в обрамлении пушистой медно-золотой оправы ресниц, а парень расплылся в улыбке и подтянул одеяло повыше.

— Ложись, я просто буду рядом, — успокоил он рыжего, и тот послушно улегся носом к стенке, тут же прижавшись спиной к груди Дазая, когда тот лег рядом.

— Знаешь, раньше я думал, что ты псих, — негромко и немного смято пробормотал Накахара, когда они успокоились и окончательно согрелись. — Сейчас я уверен, что так и есть. Мы встречаемся два дня и уже делаем вещи, которые обычно делают спустя несколько недель хотя бы.

— Раньше ты считал меня странным и агрессивным психом. Нормальные люди не заводятся, слушая стоны боли, и не заводятся, когда им делают больно. Вывод — мы с тобой на нормальность претендовать не можем, а я бы ласкал тебя еще больше и еще чаще, если бы мог. Тем более, что ты успокоился и больше не плачешь. И я, знаешь ли, тоже комплексую — твой дядя тебя уже несколько лет изводит так, верно?

Чуя неохотно кивнул и прижался теснее.

— Раньше это было похоже на игру. Он не связывал и душил как-то в шутку. Мне было весело вырываться и видеть, как ему становится легче. Потом он стал связывать, шлепать, трогать больше. Синяки на мне ему нравилось, особенно гладить их. Я рос, и на подобные вещи стало вставать. Стало больше всяких извращенских штук, — Накахара смущенно засопел — он снова рассказывал своему парню какое-то дерьмо, он тоже точно ненормальный.

— И ты пытался рассказывать мне о нормальности, — Дазай принялся покусывать выпирающую косточку его плеча.

— Ну уж прости, что то, что я себе представлял, и реальность несколько разнятся, и у меня от этого все шаблоны и мечты по швам трещат, — Чуя насупился и гневно засопел, услышав смешок.

— Если бы не твой дядя, оно было бы более шаблонно, — поделился мыслью Дазай. — Один влюбленный придурок старательно добивается объекта своих чувств, теряет голову после получения согласия, — Осаму стал загибать пальцы. — Они вместе передергивают в первый раз, и это даже не первая близость — так, прелюдия, от которой легче им обоим. Когда влюбленный придурок целый день не знает, как там его вторая половинка, он пробирается к ней в дом, и у них появляется продолжение прелюдии. Нормальные люди скорее сыграли бы в приставку или поели и уроки бы вместе сделали, но не мы, — Осаму усмехнулся и коротко чмокнул парня в ухо, от чего тот вздрогнул и вжал голову в плечи.

— Я все еще не знаю, как... Как мне жить здесь дальше, — Чуя подавленно уткнулся лбом в стену.

— Я могу попробовать поискать выход из этой ситуации, но тебе придется приготовиться, что все вещи следует собрать, и ближайшие пару дней остаться здесь, — Осаму крепко обнял своего мальчика, обхватив руками его талию.

— Ну, это лучше, чем ничего, — они оба притихли, завозились, словно стали готовиться ко сну — Накахара удобней подложил руку, Дазай расправил одеяло и прижался так, чтобы им обоим было удобнее.

Мобильник шатена вдруг издал короткую трель, и парни вздрогнули. Осаму отстранился, потом и вовсе слез с кровати, выглянул в окно, одновременно трогая свои вещи рукой. Туман потихоньку редел, но уже почти стемнело, а его вещи практически высохли.

— Довольно поздно, — Осаму обернулся к сидящему в одеяле Чуе. — Мне пора домой.

Накахара на его сборы смотрел без особого восторга, но более-менее спокойно, без слез и паники — оставалось надеяться, что слова Дазая его успокоили — хотя бы на какое-то время.

— Знаешь, у меня в голове крутится кое-что насчет твоего опекуна, — Дазай в одних штанах быстро включил настольную лампу, выдернул лист из стопки и написал на полях свой мобильник, доверив забивать его в контакты уже самому Чуе. — Даже если мы будем практиковать связывание — кстати, я не против попробовать, как и все остальное — то это должно бы доставлять тебе удовольствие, — Дазай нервно облизал губы. — То есть, я хочу сказать, чтобы ты не привязывал это к своему опекуну.

Чуя удивленно наклонил голову, потом смущенно покраснел и отвел глаза. Но кивнул.

Дазай почувствовал, как забилось в его груди сердце — момент расставания был все ближе и ближе, но оттягивать дальше просто некуда.

И он стал быстро одеваться.

В голове все билась мысль, что он хочет душу и тело рыжего, а не отдельно одно тело или одну душу, хочет быть его любовником, партнером. А Мори Огай просто чертов эгоист, который пользуется Чуей, доводит до каменного стояка и не трогает — Дазай сравнивал их действия по ходу ласки, видел реакцию Чуи на свои и чужие прикосновения.

Рыжий активно нажимал на кнопки, Дазай вовремя успел принять звонок и обернулся — Накахара выглядел радостно взволнованным и на новый контакт в телефоне смотрел чуть ли не с благоговением.

От его лица непроизвольно что-то таяло в груди.

Осаму собрал все, что выдавало его присутствие, не забыл о камере, на которую в беспамятстве снимал и которую отложил на стол.

На улице еще похолодало, ветка была совсем мокрая, словно прошел дождь. Подобная мысль заставила забеспокоиться о своих тетрадях, лежащих в сумке, которую он бросил.

Уже спускаясь, Осаму оглянулся на окно. Чуя следил за ним взглядом, прижимая телефон к груди — кажется, сейчас это была единственная ниточка, связывающая их на расстоянии.

Отыскать свои вещи он смог меньше, чем за десять минут, на всякий случай постоянно оглядываясь на дом — не хватало, чтобы его все-таки заметили его обитатели. Но у окон никто не стоял, никто не поднял шум, и он спокойно добрался до забора и выскользнул прочь, шагая по тротуару, словно обычный прохожий, не оглядываясь по сторонам и не проверяя, идет ли за ним кто-нибудь.

Оставлять Чую в этом доме одного надолго казалось не слишком правильным — Дазай едва ли меньше самого рыжего переживал за то, что может прийти в голову Мори, с которым они, кажется, впервые серьезно поругались.

Но другого выбора сейчас не было.

Спеша домой, Осаму намеревался поставить Оду перед известием, что к ним скоро въедет еще один парень, ради которого шатен был согласен урезать количество закупаемых ими банок с крабом.

Кто-то приносит домой брошенных зверей, кто-то приводит в дом невест и ставит родителей перед фактом.

Он собирался привести в дом своего парня, но одобрение старшего брата было бы очень кстати. Особенно если учитывать, насколько важную роль он играл в жизни Дазая.

Тем же вечером, сидя на кухне с полотенцем на волосах и заливая в себя третью чашку горячего чая, запивая таблетки, чтобы снизить шансы заболеть вслед за рыжим, Дазай делился со старшим братом рассказом о том, что произошло в последние пару дней и почему ему так важно, чтобы Сакуноске, если что, был готов к тому, что в доме станет на одного человека больше.

Первая реакция Оды была предсказуема — отрицание. Осаму усмехнулся и, прикрыв глаза, сделал еще несколько некрупных глотков. Он догадывался, что именно так отреагирует любой, кто услышит его историю.

Не послали в самом начале и дослушали — уже неплохо.

Однако же хорошо репутация Мори Огая работает на самого Мори Огая, ничего не скажешь.

Вторая реакция, уже иная, последовала после того, как Дазай достал из сумки фотоаппарат и продемонстрировал ему сделанные снимки.

Ода молча нажимал на кнопку снова и снова, пролистывая картинки одну за другой, играя желваками и шумно вздыхая; потом вернул камеру обратно.

— Планируешь их печатать и использовать? — прихлебывая кофе с молоком, мужчина посмотрел на него. На дне глаз плескалась тщательно сдерживаемая злость.

— Планирую; пригодится, если он не захочет оставлять его в покое. Но если ты поищешь что-нибудь со своего конца, я определенно буду рад. Так ты не против приютить его?

— Как будто после увиденного я могу остаться в стороне, — Сакуноске смотрел в чашку, пальцы с шелушащейся кожей сжимали ручку сильнее, чем требовалось.

Дазай привстал, перегнулся через стол и благодарно поцеловал брата в щеку, улыбаясь с видимым облегчением.

— Ты ведь боялся, что я не приму твое увлечение парнем? — Дазай замер посреди движения и закусил губу, сдавая себя с потрохами. Ода остался все также невозмутим, но складочка у него на лбу стала чуть меньше. — Так не похоже на тебя — впутываться во что-то, идя на поводу у своих чувств. Уж не знаю, что за магией обладает этот парень, но ты отнюдь не дурак, а значит, он того стоит, — Сакуноске бросил предупреждающий взгляд поверх поднятой чашки. — Я не думаю, что Мори Огай такой человек, который позволит этому мальчику просто сбежать и трезвонить направо-налево правду, но и бояться он не будет. Я видел его — такие легко рвут связи и бросают людей с обрыва, но к собственному племяннику его привязывает еще и чувство долга — ты ведь тоже смотрел интервью.

Дазай неохотно кивнул и снова уткнулся в чашку.

У известных людей вся жизнь на ладони, и пусть личность своего племянника Мори смог сберечь благодаря разным фамилиям, рассказывать о своей семье ему пришлось подробно.

Интервью, о котором упомянул Ода, было взято специально для программы о жизни Мори Огая, при желании можно было припомнить и историю о пропавшей без вести младшей сестре мужчины, и о горячо любимых племяннике и дочери, к которым он не хотел привлекать внимание.

Однако если девочку все равно показали — десять минут совместной игры на фортепиано, яростная игра в шахматы параллельно с лавированием от неудобных вопросов — то Чую удалось скрыть между пластов истории, оставить его роль и значение за кадром.

Или почти.

Дазай почти был уверен, что помнит, как один из вопросов журналистов все равно коснулся причин, по которым мужчина так рьяно оберегал мальчика от прицела объективов.

— Он все, что осталось от семьи моей сестры, — опасные нотки в голосе Огая кого угодно могли бы испугать. — Я почти уверен, что сестра хотела бы укрыть его от ненужного внимания, иначе зачем бы ей столь спешно покидать наш дом? — движением руки заставив журналиста молчать, мужчина добавил: — Я не для того берег мальчика все эти годы, чтобы потешить всех нас минутой славы, а потом, возможно, поплатиться и даже не узнать, за что.

Причин и самой истории Дазай не знал — по крайней мере, пока. Однако спросить и узнать правду ему все равно хотелось.

Ода зевнул, прикрыв рот ладонью, и Осаму вздрогнул, вскидывая голову и виновато улыбаясь.

— Пора ложиться, брат, иди, я сполосну кружки, — скинув полотенце на плечи, шатен поднялся, подхватил опустевшую тару со стола, кинул смятое «доброй ночи» и включил воду.

Остаток времени до сна он печатал самые удачные карточки на фотобумаге и раскладывал их на две стопки: те, что станут его святыней, и те, которые не жаль пустить на шантаж.

В семье репортера рос прекрасный манипулятор и боец.

---

Точка.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Осаму Дазай, Чуя Накахара
Пэйринг: Дазай Осаму/Накахара Чуя
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш, Ангст, Психология, Повседневность, AU, ER (Established Relationship), Стихи, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Нехронологическое повествование
Размер: Драббл, 4 страницы, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
Дазай больше не верил. Или хотел так думать. Он мучился, кусал руки, но не позволял чувствам и вопросам сломить свою гордость. Все прошло. Как раньше не будет. Все закончилось, именно так он решил, точка. И хватит думать о прошлом.

(околоцерковное!АУ, в котором Дазай... силится забыть о Чуе. Но у бытия свои планы.)

Посвящение:
Давайте поговорим о том, что мои выдержка и самообладание заслужили быть в посвящении.
Celiett, которая первая оценила.
Only Your Devil.

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
ВНИМАНИЕ!
ER - странный предмет, потому что его, к моменту повествования, нет. ООС Чуяна - собственно, как и в любой работе, где характер я брал с личности, которую нельзя называть.

Это... Исповедь? Да, наверное, можно и так сказать. Красиво вписанная в выдумку правда. Старая история, рассказать которую я решаюсь только теперь. Но когда стекло из глубин своей души не вытащи - стеклом оно и останется.

Ждал ли я, что и новой осенью эта жижа всосет меня снова? Нет. Но теперь я опытней! А времени у меня в шесть раз меньше! Посмотрите на этого злоебучего смертника!

Стих я написал сам - это вообще стало основой всей идеи, кроме самой сцены, где Дазай сидит в церкви и горько смеется над тем, что он мудак доверчивый. И я думаю, что все-таки мазохист, потому что в реальности этот доверчивый мудак - я сам.

И я ставлю точку. Или пытаюсь убедить себя, что это она самая. Жизнь покажет.

Дневники: cloude-guardian.diary.ru/
Паблос: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Точка.

Точка.

Одна история из жизни,
Одно желанье на двоих.
Для нас то было верхом мысли,
Для нас — теперь вовек чужих.
Стих авторский.

Старый костел встретил его гулким эхом под расписными сводами. В этом часу основной поток прихожан уже давно закончился — на скамьях и рядом со святым отцом было человека два-три, не больше. Одиноко прошедший в здание мужчина, одетый в черное пальто несмотря на жару, едва ли мог привлечь к себе ненужное внимание — для молитвы любое время и одеяние подойдет.

Он опустился на одну из скамей, шумно выдыхая сквозь зубы, ведя по гладкому от лака сиденью ладонью. Запах ладана все еще висел в воздухе, и вошедший глубоко вдыхал его, прикрыв глаза. Здесь и сейчас, в этой не тишине, было нетрудно представить прошлое — другой вечер, другой сезон, другой праздник, другую закончившуюся службу, совсем другого человека на этом самом месте.

Интересно, как пахло в Рождество здесь, в этом костеле? Он был уверен, что народу тогда было — не продохнуть. Все жались друг к другу, стояли в проходе, слушая проповедь. Может быть, пели все вместе. И, наверное, хотели от всей души пожелать всем вокруг счастья, душевного тепла и добра — такого добра, которое и несет в себе образ Бога.

Дазай приоткрыл глаза — свои дрожащие и чуть мокрые ресницы он видел, но за ними, особенно вдали, картинка была смазанной. И хорошо. Он повертел головой, чтобы убедиться — вот золотые шары света ламп и маленьких свечей, тусклый ореол блеска позолоты, цветастые пятна росписи, впереди — освещенные белые стены, полотна на них. Особенно выразительное пятно — распятие по центру.

Все расплывалось и не мешало глазам, не лезло, не приковывало взгляд. Его это даже устраивало — он пришел подумать, представить себя на месте другого человека. Посмеяться над его лживыми речами. Возможно, разбередить рану на сердце, получение которой обернулось недоверием ко всему живому. Ничего нового — он вскрывал собственные вены своими чувствами, мазохистично и со скрытым удовольствием, сжимая губы в бледную линию. Все так же морально он рвал себе жилы, ломал кости за то, что упивался самообманом прежде и не желал видеть правды по сей день.

Правда была неприглядной и мерзкими слухами заползала в уши. Верить или нет слухам — это было только его дело. Но с высоты своих отстраненных наблюдений и вселенской злобы было удобнее все-таки верить и ощущать себя преданным, а заперевшись в ванной — троекратно мыть руки, ощущая себя оскверненным изменой того, кого он любил.

Дазай теперь так был обижен и так ненавидел Чую, даже представить было сложно. Вплетавшиеся прочие чувства лишь усложняли картинку — он метался от доводов разума до чистого безумия, он кусал руки и не мог остановить панику. Растерянность сопровождала его иногда и по сей день, но такая, как в те первые дни после разрыва — никогда.

Он по сей день помнил, как его любимый, но такой бесящий что-то внутри партнер, строго и красиво одетый, скрылся внутри костела на Рождество, помахав ему рукой на пороге, попросив ждать дома. Дазай всей чернотой души желал ему в процессе службы обрести на капельку больше покоя, веры и равновесия — молитва, исповедь и благословение должны были нести за собой что-то такое, верно?

И Осаму послушно ждал его дома, сидя над бумагами, попивая третью кружку чая за три часа. Настолько увлекшись, что даже не заметил открывшейся внешней двери, шагов и мелькнувшей во всех отражениях тени. Затянутые в перчатки руки стали неожиданностью — Осаму даже дрогнул от касания, особенно от холода вещей; запах ладана был особенно силен.

Вернулся, наконец-то.

Дазай скрыл улыбку в уголке губ и молча коснулся теплым поцелуем худого обнажившегося запястья, пока о его затылок терлись щекой. Он не любил баловать Чую вниманием, но вот тогда хотелось вытворить что-нибудь неожиданное, но приятное.

Накахара не дал ему придумать план, заговорив:

— Я рассказал о нас святому отцу. Он нас благословил. Сказал, что мы должны быть счастливы, раз действительно любим, и я даже решился спрашивать. Знал бы ты, как я переживал, — для Чуи это было важно — поделиться сокровенным с духовником и быть благословленным. Для Дазая это было важно по несколько иным причинам, и он был полон тихой нежности, счастья и гордости из-за поступка возлюбленного.

Они так хотели быть счастливыми, быть вместе, не скрывать близости, приводившей в трепет дух — о теле Дазай даже не заикался, хотя вопросы подобного рода его тогда не заботили; время еще не наступило, нужна была уверенность друг в друге, так он считал.

Эти убеждения сегодня вызвали у него немного нервный, если не сказать, безумный смех.

Сдержав его, Дазай яростно моргнул и зачем-то молитвенно сложил руки перед лицом, прижался лбом, зажмурился, давая самому себе маленькую передышку. Комок в горле не дал бы заговорить, если бы к нему обратились — разве что заскрипеть несмазанными дверными петлями. И это было хорошо, потому что хотелось кричать под этими сводами от отчаяния и непонимания. А он не мог. Не мог и не должен был.

Воспоминания о тихой, не страстной с его стороны, но всепоглощающей любви мучили. Если все было серьезно, надолго и взаимно — почему Чуя предпочел после всего этого просто уйти? Чужие руки, чужие губы, чужой дом — приключений захотелось, слизень в шляпе? Понравилось, наверное, пропадать черти где уже через пару дней после той службы, рассказывая о том, как весело он проводит время. А Дазай был терпеливым, и то, что карандаш уже наметил список тех, кого потом будут из реки вылавливать — это сущие мелочи.

За прошедшие полгода Дазай так и не смог избавиться от вязкой нити, что тянулась от него — к Чуе. Его тошнило видеть любой предмет, связанный с бывшим избранником, он привык скрипеть зубами, видя упоминания Накахары. На мозги, словно издеваясь, давили остатки вещей в доме.

Осаму желал стереть воспоминания, отмотать время к моменту их тесного знакомства и… Не совершать ошибки. Не привязываться. Не подставляться. Не ощущать предательства. Не слушать мерзкие, такие правдивые слухи.

Он жалел об этой связи. Он не мог говорить о любви, распинаться, что сходил с ума — так было с самого начала, у него рот сводило от любых разговоров об этом. Но их общение было вызовом, в котором осаждали его самого. И это притягивало, хоть и вызывало вопросы, много вопросов. Но Осаму все равно дал себя втянуть, согласился на расширение взаимоотношений. А рыжий, словно микроклеточный паразит, уже через пару недель захватил все, парализовал, ставя в зависимость, раздражая вездесущестью, сводя с ума, поражая упорством.

Дазай тогда сдался, потому что рыжий заслужил. Заслужил и похвалу, и поездки эти дурацкие, невыгодные, и даже созвоны — Чуе было мало, всегда мало. Осаму бы урезал это, как мог, любя-не-любя издали, чтобы ничего нельзя было испортить точно. Но маленький таран получал свое. Как он говорил: «Я всегда получаю то, чего хочу». Шатен хотел бы опротестовать, но не мог, к сожалению. Там, где не получалось силой, Чуя брал измором.

Но, видимо, как и все, кто умеет горячо хотеть и всегда получать, Чуя быстро пресыщался. Скорее всего, Дазай его тоже пресытил. А дальше были новые друзья, связи, пьянки. И сообщение. Драматичное, пафосное, длинное. О том, что любил и был верен, искренен. И их четыре месяца были из самых серьезных побуждений.

Дазай смеялся, читая его и три, и шесть месяцев спустя. Столько драмы, пафоса и высоких слов. А источники говорили — такую шлюху еще поискать, еще одного такого лжеца в ближайшие тридцать лет не родит ни одна женщина.

Отдельные части того письма радовали особенно — про ответственность и неготовность нести ее, если Дазай умрет. Словно это Чуя Дазая из психушки вытащил с распоротыми тупыми ножницами руками, научил одеваться не только как ободранца, научил держать себя в руках, а не наоборот. Словно это не сам Чуя клялся ему в верности и благодарил четыре месяца подряд, заглядывал в глаза и просил верить.

Дазай верил. Не хотел, но верил. На уровне инстинкта, который побеждал цинизм и разум. Верил, что все серьезно и они будут вместе. Что Чуя делает все, чтобы было лучше, и Дазай работал над собой тоже — нечеловеческие усилия всегда стоили результатов.

А в итоге — что? Во что вылилась эта вера? В нож между лопаток, который и спустя полгода отравлял ему жизнь? В комплексы, в самокопание, в попытки понять, где он ошибся и если все было хорошо — как тогда произошло непоправимое?

Осаму сел на скамье ровно, потом запрокинул голову, выдыхая в воздух, вдыхая чертов ладан. Его окликнули, негромко что-то сказали, прося, и он не спеша стал собираться на выход, не оглядываясь, не выбираясь из пасмурных мыслей. На улице было тепло, темно, город горел огнями, шумели машины. Город был живым — а у Дазая внутри все еще было целое пепелище.

Дазай больше не верил. Или хотел так думать. Он мучился, кусал руки, но не позволял чувствам и вопросам сломить свою гордость. Все прошло. Как раньше не будет. Все закончилось, именно так он решил, точка. И хватит думать о прошлом.

У прошлого же были свои соображения...

... спустя двадцать минут прогулки в случайную сторону, на пешеходном переходе прямо перед ним стояла знакомая рыжая макушка. Прическа мало поменялась, только стала короче, аккуратнее. Вещи пропитывал раздражающе знакомый запах сигарет, ощутимый издалека — Дазай даже автоматически сделал шаг назад, в толпу.

Осаму старательно выдохнул в другую сторону, чтобы даже случайно не потревожить медные волоски в укладке, и медленно пошел следом, когда загорелся зеленый. После перехода он шагнул ровно в противоположную от маршрута Чуи сторону, чему-то кивая с чувством выполненного долга.

Точка была поставлена.

@темы: #Фикбук, #Завершено, #Фанфик, #Cloude_Guardian, #bungou_stray_dogs #soukoku

---

Куртизанка дома Озаки. Продолжение.

Автор: Cloude Guardian
Фэндом: Bungou Stray Dogs
Основные персонажи: Ацуши Накаджима, Коё Озаки, Огай Мори, Осаму Дазай, Рюноске Акутагава, Чуя Накахара
Пэйринг: Дазай Осаму/Накахара Чуя; жирно - Дазай/Чуя/Атсуши/Акутагава; тонко - Мори/Кое.
Рейтинг: NC-21
Жанры: Ангст, Юмор, Психология, PWP, AU, Пропущенная сцена, Любовь/Ненависть
Предупреждения: BDSM, Кинк, Полиамория
Размер: Драббл, 23 страницы, 1 часть
Статус: закончен

Описание:
Его учили укрощать любого. Телом, духом, манерами. Но никто не говорил, что конечная цель — обуздать Дазая. Сможет ли он выполнить тонко вложенный в те строчки приказ? Обслужить, как никогда и никого?
Обслужить — даже если ценой своей жизни? Разума? Здоровья?
Мори-сан был хитер — рыжий понимал это всегда, но сейчас осознал особенно ясно. Задание, от которого он не мог сбежать. Задание, ради которого он жил и учился пять лет.
Послать бы к черту его, это задание, и мафию, и босса вслед за ним.

Посвящение:
Circie888
Силь, который ждал, как Хатико.
Вий-кун и Evilett, которые переводили святой комикс про это все.

Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика

Примечания автора:
Внимание!
Нецензурную лексику не ставлю, но самое нецензурное здесь - персонажи!
(они меня задолбали)

Навеяно: vk.com/wall-58966395_4959
Куртизанка Чуя: pp.userapi.com/c636722/v636722543/3b03f/LrXOme1...

Тащемта был у меня красивый арт уже очень, очень давно. А сюжета - не было. Но потом появился сюжет, и я за ночь все написал и... Оно удалилось. /полыхает/ Я ненавижу переделывать что-то дважды. В итоге в какой-то момент все пошло вообще блин нахрен не так, как в первый раз, появился Черный квартет и я чуть не суициднулся, потому что они охерели там, они потрахаться просто не могут! И пиздят все время! Ненавижу их! QQ
(пожалейте меня)

Это вообще блин нафиг не то, что я хотел рассказать. Я НЕДОВОЛЕН!!
Но и переделать никак не могу, оно выросло и в состоянии сожрать меня.

Группа: vk.com/cloude_guardian
___________________________________________________

Продолжение

Продолжение

Осаму сверлил взглядом рыжий затылок и пальцами плавно перебирался к более нежным частям тела, приминая венки и отодвигая крайнюю плоть. Гладкая головка уже была покрыта скользкой смазкой — было приятно понимать, что Чуя течет от одних его прикосновений.

Когда теплые губы охватили краешек уха, рыжий вздрогнул. В последние несколько минут в его голове было пусто, и он, кажется, терся и толкался в чужую ладонь. Ласка была не невинной, чувственной, и хотелось то начать вбиваться в руку, то скандалить и требовать убрать пальцы, потому как спазмы от возбуждения проходились по нервам щекотными покалываниями; пульсация налившегося кровью члена тоже сильно отвлекала.

— Еще разик в этой позе, Чуя? — мурлыкнул низким голосом шатен. — Обещаю не срываться в этот раз, если ты кончишь первым, — и раньше, чем Чуя успел съязвить, мужчина добавил: — Я тебя просто оттрахаю так, что ты и второй раз кончить успеешь.

— Не слишком ли... нх... ты самонадеян, Дазай? — рыжий повернул к нему голову, встречая самый лучезарный взгляд и улыбку своей — темной, знающей и чуть разъяренной.

— Нет. Стони громче, Чуя, и постарайся держать бедра — отвлекаться и терять позицию не хочется, — он раздражающе звонко поцеловал рыжего в щеку и в последний раз сжал под головкой его член, так и не дав кончить.

— В этот раз натяни резинку, — попросил Накахара, устраиваясь на постели более устойчиво. — Надеюсь, колени выдержат...

— Здесь есть распорки, можем использовать их, — мигом влез шатен, шелестя оберткой презерватива за его спиной.

— Обойдусь! — тут же вспылил Чуя.

— Как скажешь, — Дазай усмехнулся и, подобравшись ближе, положил ладони на дрогнувшие ягодицы, сжал, развел. Чуя кусал губы, не особо восторгаясь проводимым осмотром.

Дазай вжался, потерся, согревая силиконовую смазку и, чуть помедлив, плавно скользнул внутрь, чувствуя мгновенно сжавшиеся вокруг стенки. Чуя словно не мог быть растянут достаточно, чтобы двигаться было совсем легко — и еще пару недель подобное состояние обещало сохраниться. Осаму скрестил пальцы, чтобы в эти пару недель его не посылали к черту и не били в живот при малейших знаках внимания, и, убедившись, что Чуя не задыхается от боли и даже аккуратно подставляется — начал двигаться.

Жар быстро охватил обоих. Не было гонки, не было спешки, ритмичные движения набирали скорость и силу, были достаточно ровными, без цели побыстрее кончить или заставить кончить партнера. Это была ласка для двоих — совсем непривычная для обоих, но почему-то еще более интимная, чем все, что они делали до этого.

Они раскраснелись, Чую несколько раз прошивала дрожь, Дазай тоже кусал губы и не сдерживал глухих мычащих стонов. Потом слегка сменил угол, предпочитая поставить руки по обе стороны от тела сжимающегося под ним парня, прижаться щекой к рыжей макушке, чувствуя, как горячее дыхание цепляет пальцы и дрожит маленькое тело.

Спина и грудь были мокрыми от пота, яйца глухо похлопывали о поджавшиеся ягодицы. Чуя, прикрыв глаза, весь погрузился в ощущения, в жар прижимающегося тела, в запах чужой кожи и ощущение веса на себе. И было странно приятно чувствовать все это. Он радовался возвращению Дазая только теперь, когда тот был с ним, и что-то далекое, еще из подросткового возраста, наполнило душу.

Он вспоминал чувство зависти, что Дазай его перерос, вспоминал, как тайком разглядывал более удачно формирующееся тело, длинные ноги. Он кипятился, что тот в общих душевых может сам снять высоко закрепленную насадку и без труда достает ключи со шкафчика.

Вечерами Чуя думал, что хотел бы иметь возможность быть таким — высоким, красивым, привлекательным для девушек. Уметь шутить и флиртовать, спорить со старшими наравне. Он был тем, чем был — неказистым и рыжим, угловатым, с трудом набирающим мышечную массу, все больше гибким, но при широких плечах.

Чуя завидовал и мечтал поменяться телами с кем-нибудь повыше, посимпатичнее, с другой, более покорной способностью. Но оставался тем, кем был, работал год за годом, психовал, бесился, что Дазай его дразнит. А ночами просыпался в поту и со стояком, потому что тело нуждалось в большем и требовало именно этого человека. Признаваться в подобных желаниях было трудно даже самому себе, Чуя отрицал, наверное, до сегодняшнего дня.

Но теперь вдруг с готовностью распалился и принял именно этого человека, ощущая злость на себя и на него из-за своей зависимости, на себя и на него из-за своей тихой подлой зависти, на себя и на него из-за радости, что в конечном итоге...

В конечном итоге весь такой восхитительный и ненавистный Дазай был помешан на нем. Может быть, это было самообманом, но он был сладок, и Накахара совсем не жалел. Он знал, что его используют, знал, чем это все кончится, и уже заранее был готов переломать партнеру каждую кость.

Но тайком от себя он скучал по этому раздражающему мужчине. По его интонациям и глупостям, по его близости, по его присутствию. И если он уйдет еще раз — Чуя с ума сойдет, ведь теперь скучать по нему будет все его тело.

Однако верность, постоянство и Дазай даже в самых смелых мечтах не могли стоять в одном ряду. Чуя с тихим всхлипом кончил почти одновременно с жадно вжавшимся в него шатеном и успел подумать, что совсем не удивится, если тот отоспится и сбежит еще в какое-нибудь агентство или объединение эсперов.

Дазай завалил их на бок, громко зевнул, за последний акт утомившись больше, чем за все остальные, и подтянул к себе Чую. Тот прижался до безобразного крепко, перед этим напомнив снять использованный презерватив.

На часах было время рассвета, рыжий чертил чертиков на сильной груди, пока шатен молча прижимался к его макушке щекой. Наконец усталость немного разбавилась желанием высказать и остальное наболевшее.

— Знаешь, это странно, но с тобой я себя чувствую... Другим. Более спокойным. Более разумным. Не тону больше в собственном мраке и двуличности. Словно близость меня исцеляет, — Осаму прислушался к себе и удовлетворенно кивнул. — Да, определенно. Исцеляет. Я мыслю адекватнее, чем в любое время последних пяти лет.

— И? Намекаешь, что ты из ублюдка за одну ночь превратился в святого? Прикройте крыльями стояк, ваше святейшество, — Чуя пошевелился, убирая из-под себя затекшую руку. — Лестью ты меня не убедишь, что мне следует... Достаться тебе? Секс был лучшим, который я получал за все пять лет, но это не значит, что я... Что я простил тебе все, что ты наговорил. И сделал. И глотать лезвия снова я не хочу. Ты не настолько постоянен, чтобы я мог считать, что все серьезно.

— И не надо, — Дазай вздохнул. — Через несколько дней тебя в любом случае попросят вести допрос тигра. Больше просто некому, и... Мы с ним спали, Чуя. Весь последний год.

— Он влюблен в тебя? — утомленно выдохнул Чуя, слыша в своей голове это раздраженно-капризное «ну началось!».

— Думаю, что да. Я был у него первым — скорее всего, да, — Дазай сморщился, почувствовав тычок. — Просто он непременно вел бы себя так, что ты бы понял. А я не хочу... Не хочу выбирать между вами. И мне никакой совести не хватит посмотреть ему в глаза. У него есть право меня возненавидеть после того, что я сделал. И у тебя тоже. Пожалуйста, Чуя...

— Защитить его? — легко догадался рыжий. — А не боишься, что я просто убью твоего любовника? — мстительно прошипел рыжий.

— Я рассчитываю на твое здравомыслие, — Дазай пожал плечами. — И на то, что ты не будешь мстить нам обоим.

— Ты лежишь со мной в постели и просишь пощадить мальчишку, которого трахал год минимум, — снова озвучил факты эспер. — Самонадеянно и глупо, особенно после всего, — Дазай согласно промолчал. — Тебя ведь все равно будет к нему тянуть, — спустя несколько минут подал голос Чуя. — Даже если они с Акутагавой не будут спать, это все равно... Не очень честно по отношению к нему — трахаться и возвращаться в мою постель, вырвав меня из дома Кое ради этого.

— А по отношению к тебе? — Дазай улыбался, уже понимая, что Чуя сдается. Замечательный Чуя, незаконно заботливый и понимающий.

— Я хотя бы одного с тобой возраста, и ты не первый в моей постели. Значит, мы квиты и равны в этом вопросе, — Накахара снова ударил его в живот, заткнув возражения. — Ты такой мудак, Дазай Осаму, и самое мерзкое, что это не меняет моего к тебе отношения и того, что я тебя хочу. Я попробую облагородить мальчика, но если ты затащишь нас в одну постель — я тебе пасть порву.

— Пока ты не озвучил, я об этом даже не думал, — шатен засмеялся и поцеловал его в висок, погладил спину. — Но больше, чем тебя, я боюсь только реакции Акутагавы на подобное... Объединение.

— А что с Акутагавой? — не удержавшись, Чуя добавил несколько крепких выражений. Только Акутагавы в их многоугольнике не хватало.

— Он целовался с Атсуши после заданий, — пробубнил мужчина. — Когда я его на этом поймал, Атсуши уже несколько раз возвращался и боялся мне в глаза посмотреть. Но ему, кажется, нравилось. И Акутагаве тоже.

— Это ты научил Рюноске целоваться? — догадался Чуя. — Что, настолько идентично, что мальчик волю к сопротивлению терял?

— Перед своим уходом я будто с отражением зажимался. Скулящим и пассивным отражением, но с большими запасами активности и желания пробовать, — Дазай звучал совсем несчастно, и рыжий не сдержал гадкого ржача.

— Ты перелапал всех тех, кто мог быть с тобой в паре, с двумя трахался, с одним рукоблудил. Но в итоге хотел, чтобы вечером в постели ждал тебя я, при свечах и в чулках, — вслух и с интонацией повторил Чуя. Дазай снова заерзал, понимая, что хотел примерно дохрена. — Я имею полное право отрезать тебе яйца и отходить той самой плеткой, — Чуя вытянулся, поднял взгляд, лучась самодовольством. — Молись, чтобы парень понял, какая ты шлюха, — он погладил Осаму по щеке. — И не впал в истерику. Потому что на его месте я закатил бы тебе скандал.

— Я определенно буду в долгу у тебя, Чуя, — проникновенно и серьезно откликнулся шатен.

— Будешь. И отрабатывать будешь. Годами, — Чуя приподнялся на локте. — Я бы еще мог принять то, что при встрече придется целовать двоих, но Акутагава требует внимания и ласки, тигр явно испытывает к нему что-то, что мало похоже на жалость и потому не столь мерзко. И ты не сможешь третировать его при нас всех, — рыжий внимательно смотрел в глаза любовника. — Это будут самые серьезные и тяжелые отношения для всех, если ты посмеешь увиваться за кем-то еще — это Накаджима будет плакать, а я тебе голову оторву. Он вполне сойдет за ребенка. А ты помнишь — я люблю детей.

— Знаешь, я уже жалею, что попросил тебя объяснить ситуацию парню, которого сам я приготовился ненавидеть, потому что не в состоянии удержать сразу и его, и тебя. Но ты явно решил поставить меня на колени и заставить ублажать лет десять без перерыва — к идее попробовать отношения на всех я даже в кошмарном сне прийти не мог, — Дазай хмурился и явно ощущал себя не в своей тарелке.

— Это ты просишь перевернуть все мои идеалы и быть милостивым по отношению к мальчику. Я решил, что уж лучше кровать на четверых, чем твои тоскливые взгляды, полные сожалений, — Чуя передернул плечами. — Я не знаю, как относиться к тому, что твой любовник должен стать и моим любовником, и все еще должны любить друг друга, и плюс Акутагава, который был и с тобой, и с этим Атсуши. Но я знаю, что старшей злобной женой буду я, и я стану еще более злой бывшей, если ничего не выйдет, — Чуя царапнул кожу на выпирающих ребрах суицидника. — А теперь давай спать, иначе я побью тебя не утром, а уже сейчас, пока шевелиться могу.

Шатен покорно натянул повыше одеяло и устроил их обоих на кровати. Рука Чуи оказалась у него за спиной, собственная — поперек чужой спины и на кровати. Непривычно, но это сгладится потом. А сейчас не хватало заспанного лица напротив своего, мило прижатых к телу кулачков и мурчания при сладких снах.

Акутагава, если Дазай все верно помнил, не признавался в любви спать в качестве маленькой ложки. Но с Атсуши он точно будет большой ложкой — спать крайним самому тигру никто просто не даст.

Распределив на будущее порядок их укладывания и мысленно еще раз промотав весь разговор, Дазай захотел переспросить, точно ли Чуя сказал, что в постели их будет четверо. Чувство вины перед всеми его любовниками подгрызало печень и подсказывало, что он еще нескоро сможет спокойно сидеть с ними вместе.

— Ты слишком громко думаешь, — раздраженно зашипел Чуя. — Спи, пока я не стал доказывать, что раньше был только активом!

Чуя определенно думал о том же, но говорить больше не хотел. Дазай виновато поцеловал его в висок снова.

В ближайшие несколько месяцев они и вправду будут играть в натуральные игры на выживание — главе дома Озаки перспектива потерять лучшую куртизанку уже сейчас не нравилась. А потерять ее ради сомнительных отношений, в которых виноват Дазай...

Оставалось лишь надеяться, что Мори-сан проявит инициативу и отвлечет опасную женщину от их группки. Даже если Осаму и отрицал правду —

он все равно хотел жить.